Великий писатель или великий предатель?

(Окончание. Начало в №№ 23, 24, 26-30, 32-34)

Когда писала этот материал, перечитала массу статей и книг о Солженицыне – как хвалебных, так и критических (последних, каюсь, больше). И только самого Солженицына читать не могла, хотя книги его стоят у меня на книжной полке еще с 80-х годов прошлого века. Даже прикасаться к ним не хотелось. А ведь тогда, в 70-е, в студенческой среде, мы передавали их друг другу в «списках» на одну ночь. И … не читали. Самые преданные его поклонники и те не могли читать все – разве что выборочно. Но никто не решался в этом признаться, ведь автор – страдалец за правду, которую от нас скрывали! И в этом, наверное, секрет успеха бездарных, лживых, убогих и эстетически, и нравственно произведений Солженицына. Их просто не читали.

«Как мы с вами, читатель…»

Мне было стыдно за свое нежелание читать «первоисточник», коль уж я пишу об авторе, и все вспоминалась знаменитая фраза – «Пастернака не читал, но осуждаю» – не раз помянутая в разных статьях, разоблачающих советский способ формирования «общественного мнения» на партийных и прочих собраниях. Но до сих пор осталось ощущение протеста и отвращения, которое возникло много лет назад практически с первых строчек «Архипелага». Строчки забылись, а впечатление осталось. И я открыла роман снова.

«Те, кто едут Архипелагом управлять, – попадают туда через училища МВД. Те, кто едут Архипелаг охранять, – призываются через военкоматы. А те, кто едут туда умирать, как мы с вами, читатель, те должны пройти непременно и единственно – через арест», – пишет Солженицын. Я была тогда совсем молодой и была готова на все ради правды и блага человечества. Но умирать мне не хотелось даже вместе с таким человеком, как Солженицын. Ни управлять, ни охранять Архипелаг я не собиралась, а значит, мне оставалось только умереть. Ведь Солженицын другого нам, читателям, не оставлял: или в охранники, или в узники – умирать. За что?

Дальше Солженицын многословно и с пафосом описывает, что испытывает арестованный неожиданно человек – мол, ждите, и за вами придут. Аресты, обыски с неимоверными деталями – у машиниста паровозного депо Ивашина «выбросили из гробика» умершего ребенка – «искали и там». Не было никакого машиниста Ивашина, и гробика не было, это автор занимался таким своеобразным, прости Господи, онанизмом. И все эти аресты, пытки, этапы, лагеря отписывал с каким-то садистским сладострастием и извращенным наслаждением. Аресты и пытки классифицированы у Солженицына под номерами. Как будто кулинарные рецепты или камасутра какая-то. Так и видится палач, который говорит: «А теперь применим к тебе пытку № 5». Вот это – поняла я теперь – даже неосознанно вызывало отторжение тогда в молодости. Книга нагоняла страх, вызывала чувство безысходности – как будто попадаешь в лапы маньяка, который читает тебе лекцию о том, как будет тебя мучить и убивать.

«Отвечай! Зачем служил заглотной власти?!»

Порой Солженицын совершенно теряет чувство меры, и строки его окончательно приобретают вид рекомендаций палачам. Читаем в «Архипелаге»: «Бессонница – великое средство пытки, не оцененное Средневековьем и совершенно не оставляющее видимых следов» (не было у средневековых инквизиторов такого советчика, как Александр Исаевич). «Одиночество подследственного – вот еще условие успеха следствия»… «Великолепное достоинство ночных допросов заключается в том …».

Коробят эти превосходные степени в отношении пыток – «великолепное», «великое», «замечательное» и употребляемое им слово «можно». «Можно гасить окурки об кожу подсудимого…», «Можно заставить подсудимого стоять на коленях: чтоб не присаживался на пятки и спину ровно держал. А то и просто заставить стоять»… «В виде варианта заключенного можно сажать на высокий стул вроде лабораторного, так чтобы ноги его не доставали до пола, они хорошо тогда затекают. Дать посидеть ему часов 8-10…».

Кому – можно?

Я не понимаю, как такой подлый и лживый человек, никчемный графоман, как назвал его Варлам Шаламов, мог получить такую известность и такую славу? Кстати, Варлам Шаламов, написавший тоненькую книжечку «Колымских рассказов» презирал Солженицына и как человека, и как писателя. «Я считаю Солженицына человеком, который недостоин прикоснуться к такому вопросу, как Колыма», – сказал он, узнав, что Солженицын имеет виды на его архив.

«Ни одна сука из «прогрессивного человечества» к моему архиву не должна подходить. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом», – написал Шаламов, добавив, что после общения с Солженицыным хочется помыться.

И это сказал человек, который действительно прошел через Гулаг, который не спал в тюрьме на пружинной кровати со свежими простынями, не «сосал шоколадку, посасывая «Войну и мир», как Александр Исаевич, всю жизнь уличавший при этом других в хитрости, трусости и приспособленчестве.

Я не понимаю, как под носом всесильного КГБ самый ярый оппозиционер мог спокойно настрочить столько всего злобно-антисоветского? Как он умудрился всюду так удобно устраиваться – и на фронте, и тюрьме, и в лагере? А потом и в «Новом мире» печататься, и Хрущева очаровать, и Нобелевскую получить, и Государственную, и пасквили свои миллионными тиражами издавать, и по миру ездить? Неужели никто не видел, что «праведник», призывавший всех «жить не по лжи», весь погряз в самой гнусной лжи? А «аскет», указавший русским их место между сохой и прялкой в деревянной избе, сам-то благами цивилизации еще как пользуется.

Я понимаю, что в 60-е годы прошлого века «Один день Ивана Денисовича» был потрясением для советской интеллигенции, ведь до этого никто об этом не писал. Но потом-то!

Давали ему отповеди – и маршал Чуйков, и другие ветераны, и даже американский актер Дин Рид, и бывшие колымские зэки, и бывшие его друзья и однокашники. Но это проходило как-то незаметно.

В 2002-м году вышел роман-антиутопия Владимира Войновича «Москва 2042», и все, кто более-менее были знакомы с творчеством и личностью Солженицына, сразу его узнали в образе Сим Симыча Карнавалова. Узнал и сам Солженицын, затаил злобу и начал мстить. Публично свою обиду выразил в очередном эссе. Пришлось Войновичу тоже публично уверять, что он и не собирался делать намек на «великого» Солженицына, ну, а если кому показалось, то это не его проблемы.

А образ получился очень выразительным, смешным и неоднозначно указывал на «пророка». Сим Симыч – великий русский изгнанник. По утрам на территории своего американского поместья он репетирует свой торжественный и триумфальный въезд в Москву на белом коне по кличке Глагол.

«Пел саксофон, стучал барабан, пес у крыльца рвался с цепи и лаял. Конь стремился вперед, грыз удила и мотал головой, всадник его сдерживал и приближался медленно, но неумолимо, как рок. «Отвечай, – услышал я звонкий голос, – зачем служил заглотной власти? Отвечай, против кого держал оружие? Клянешься ли впредь служить только мне и стойчиво сражаться спроть заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов? Целуй меч!».

Как было не узнать Солженицына, если словечки все его – «заглотная власть», «стойчиво» и «колосьба мыслей» у Сим Симыча такая же, и он тоже из своих «укрывищ» ведет неустанную борьбу за исконный, посконный, домотканый, сермяжный русский язык. Газету называет «читалкой», телевизор – «гляделкой», а самолет – «леталкой». Читать Солженицына – особый словарь нужен: «солдяга», «кобелировать», «засмурженная» гимнастерка, «обопнулся» (понимай – упёрся), травы «сочают» после дождя, «свинеть», «навенуло», «на раскрыве», «рожеть» (от слова «рог»), смысл «простичь» (то есть постигнуть), арест состоит из мелких «околичностей» (угадайте – что это?), тараканов «менело» (становилось меньше), «сумутится». «Разблуживаются мозги… Я нанахалился… Положение перепрокинутости… Баб обохачивал… Надмевало презрение… С метёлкой шушкался… Вычуивали глаза… Выложиться до инезмоги… Подходней приходили чем раньше… Отволгнув от боя…». Такой вот новояз, прямо по Оруэллу…

Мозги от такого «обнахаливания» действительно «разблуживаются». Но вы еще его стихов не читали. Вот это действительно – ужас… И он их не постеснялся на старости лет напечатать.

Меня вот что удивляет: как с такими литературными данными он смог стать – нет, не Нобелевским лауреатом, там как раз все понятно – премию ту дают за лютую ненависть к родине. Удивительно, как у нас его стали считать писателем, да еще и великим? Ведь мы были воспитаны действительно великой литературой Толстого и Достоевского, а тут какое-то разблуживание…

Войнович здорово его изобразил. Сим Симыч Карнавалов, как и Александр Исаевич Солженицын, и посты соблюдал, и гамбургеры не ел, предпочитая кашу, и вообще жил, как христианский отшельник в скиту, ограничиваясь «одним домом, двумя коттеджами, баней, конюшней, маленькой церквушкой и одним маленьким скромным озером».

Солженицын, как известно, не любил «образованщину». Может, в математике он и разбирался, не зря же его в университете учили, а вот с грамотой у него были проблемы. Войнович намекает на это: имя Сим Симыч представляло собой аббревиатуру – «Симирный Интернационал Молодежи». Правда, после того как писателю объяснили, что это несколько малограмотно, Карнавалов заменил его на «Смерть Иксплуататорам Мира». А после того, как Сим Симыч на белом коне возвращается в Россию, он становится царем Серафимом.

«Посредине на белом коне, в белых развевающихся одеждах и в белых сафьяновых сапогах ехал Сим Симыч, а по бокам от него на гнедых лошадях покачивались в седлах справа Зильберович, слева Том, оба с длинными усами и, несмотря на жару, в каракулевых папахах. Оба были вооружены длинными пиками.

Сим Симыч в левой руке держал большой мешок, а правой то приветствовал ликующую толпу, то совал ее в мешок и расшвыривал вокруг себя американские центы». «Мы, Божией милостию, Серафим Первый, Император и Самодержец Всея Руси, данным Манифестом высочайше и всемилостивейше объявляем диявольское, заглотное и кровавое коммунистическое правление низложенным», а «зловонючая партия КПГБ распущена и объявлена вне закона».

Вернулся в разоренную страну

В 1994-м Солженицын вернулся в Россию, правда не на белом коне, как Сим Симыч, а в пульмановском вагоне, обставленном по последнему слову комфорта и оплаченном Би-би-си. Он ехал через всю нищую, разграбленную страну в своем шикарном вагоне с ванной и личным поваром от Владивостока до Москвы два месяца. Встречи предварительно обговаривал – боялся. В Улан-Удэ его ждала группа разгневанных казаков, которые хотели ему высказать то, что о нем думают, кричали: «Пусть катится, откуда приехал!». Но пророк обошел площадь десятой дорогой, пошел в буддийский храм. Вся поездка была обставлена, как дорогостоящее шоу. В центральных средствах массовой информации о Солженицыне говорили исключительно с благоговейным трепетом и подчеркнутым пиететом. Но Москва встретила «пророка» настороженно. Жириновский твердил, будто Солженицын действует по сценарию ЦРУ. Нуйкин жалел человека, который не осознает, что не соответствует нынешней ситуации, «да никому и не нужен». Новодворская рекомендовала ему не к народу ходить, а срывать красные звезды с Кремля. Аксёнов назвал возвращение Солженицына «переездом с одной дачи на другую».

Солженицыну действительно правительство подарило участок и дом в элитном Троице-Лыкове, где находятся дачи чиновников, генералов, министров. Как и в Америке, забор вокруг дачи неприступный. По словам соседей, он остался еще с тех времен, когда участок принадлежал Кагановичу. Но Александру Исаевичу ограда от посторонних необходима, как никому другому. Журналисты долгое время толкались у ворот солженицынского дома чуть ли не ежедневно, но чтобы кого-то пустили внутрь – таких случаев никто припомнить не мог. Хотели заснять дом сверху с помощью дрона, но были задержаны еще на старте охраной «заповедника» – так называют элитную часть села.

За все 14 лет, что Александр Исаевич жил в Троице-Лыкове, местные жители видели его всего один раз. Тогда снимали кино и упросили писателя пройтись по селу. В остальных случаях из ворот выезжал автомобиль с затемненными стеклами, а кто там внутри – не разглядеть.

Дом большой – в нем много простора, света и тишины. Застекленная галерея ведет в большой холл, переходящий в гостиную, где горит камин и уютно поскрипывают полы, посредине стоит концертный рояль, а у стены – мягкий кожаный диван. На огромной веранде, выходящей к лесу, можно чаевничать, играть в шахматы и даже спать теплыми летними ночами. На длинных стеллажах разместился грандиозный архив Солженицына – все 120 тяжелых ящиков книг, рукописей, документов. В доме теперь живет вдова Солженицына. В американском доме живут их сыновья. Как говорится, наш пострел везде поспел. И Нобелевскую получил, и Государственную, и поместья в разных концах света.

Когда корреспондент журнала «Шпигель» спросил Солженицына, как он мог получить премию из рук бывшего чекиста, тот ответил: «Путин же не служил начальником Гулага».

Думаю, он его и не читал.

«Вполне подготовленный палач»

Солженицын писал «Архипелаг» не по архивным документам, а якобы по рассказам и воспоминаниям заключенных. Но людей в «Архипелаге» как раз и нет: цифры, списки, перечни, кровь, мясо, труха, пепел, смрад. Единственный человек во всем этом безбрежном океане смерти и крови – автор. Даже бывший власовец и сотрудник идеологического аппарата геббельсовского министерства пропаганды диссидент Леонид Самутин был поражен схожестью приемов пропаганды доктора Геббельса и «пророка» Солженицына. Прочитав «Гулаг», он воскликнул: «Боже, как они мне знакомы! Еще с тех времен, когда я занимался пропагандой во власовской армии и нас усиленно питали материалами из геббельсовского министерства. Да и в вермахте не было батальонной библиотечки, в которой бы не валялись тощие брошюрки о «большевистских зверствах». В них в разных комбинациях цитировались достижения безымянных гениев статистики, с предельной точностью знавших все о стране, где они никогда не были и о которой за всю жизнь не прочли ни одной путной книги. Но кто поверит в эту туфту? Из каких шепотков на нарах слышал это Исаич, а потом силой своего авторитета попытался возвести в ранг непреложной истины?»

Вот уж действительно – «сила авторитета». Человек, призывавший сбросить атомную бомбу на СССР, первым назвавший свою родину «империей зла», а Америку «самой великодушной и щедрой страной мира», просивший США «побольше вмешиваться» в дела России, написавший кучу литературного хлама, переполненного враньем, злобой и ненавистью к родине, этот человек получает премии, блага, ордена. Хоронят его на территории Донского монастыря. Святых при этом не вынесли?

Нет, не писательский, другой талант был у А. Солженицына. «Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове – может быть, у Берии я вырос бы как раз на месте?» – пишет он в «Архипелаге».

Не раскрыл Исаич свой скрытый талант палача – не попал в НКВД. Но и в мировую литературу он не попал, как ни стремился. Там другие законы.

На десятилетие со дня смерти Солженицына собралось на его могиле не больше десятка человек.

Говорят – о мертвых или хорошо, или ничего. Полностью фраза звучит так: «… или ничего, кроме правды».