«Много здесь такого, чего нет нигде более»
В этом году исполняется 115 лет с того лета, которое писатель Владимир Короленко провел на Урале и которое назвал самым «хорошим в своей жизни».
«На Урале знаменитые люди бессмертны, – писал Владимир Короленко в своем очерке «У казаков» после путешествия в наши края. – Не умер в свое время Петр III, не казнили Пугачева и Чику, Елизавета Петровна после своей смерти очутилась неведомыми судьбами в пещере на Уральском сырту, император Николай I тоже «ходил» и являлся казакам…»
Мы тоже считаем, что Пушкин остался у нас навсегда, как и Даль, Жуковский, Толстой, а также и сам Короленко. И, возможно, там, где жил он в «маленьком домике на берегу тихой речки Деркул», до сих пор витает дух писателя, восторгавшегося местными красотами и удивлявшегося местным порядкам.
Загадочная тень
Короленко приехал на Урал в 1900 году. Газета «Уралец» сообщала: «В настоящее время в Уральске (в саду Шелудякова) гостит В.Г. Короленко с семьей. В.Г. Короленко избрал окрестности Уральска для летнего отдыха». В Уральске он жил на даче художника Каменского в том самом маленьком домике, о котором писал, и отсюда совершал поездки по хуторам и станицам. Писатель вынашивал идею написать роман о Пугачеве и решил пойти тем же путем, что Пушкин. Но пробыл он здесь много дольше поэта, надеясь «собрать в одно целое еще не вполне угасшие старинные предания, найти живые черты, всколыхнувшие на Яике первую волну крупного народного движения… »
В одном из писем с дачи он писал: «Среди тишины этих садов и лугов бродит загадочная тень, в которую хочется вглядеться. Удастся ли – не знаю».
«Загадочная тень» – это личность Пугачева. Долгое время он представлялся писателю «человеком без лица». Он хотел создать его «живое» лицо. А где еще можно было сделать это, как не на Урале, где еще живы были воспоминания о нем и тех событиях, которые потрясли всю империю. Короленко так обозначил цель своей поездки: «Попытаться собрать еще не вполне угасшие старинные предания, свести их в одно целое и, быть может, найти среди этого фантастического нагромождения живые черты, всколыхнувшие на Яике первую волну крупного народного движения».
Короленко работал в архивах, разговаривал со старыми казаками, ездил по станицам. В одном из писем он писал: «Читаю дела и выписываю. С первым томом пугачевских бумаг справился дня в два-три. Второй том оказался содержательнее. Выписок приходится делать очень много. Зато картина встает довольно полная… Некоторые детали уже теперь просятся на бумагу почти в готовом виде… Знаю, что в историческом отношении теперь не навру, колорит времени, места передам, а в некоторых подробностях, быть может, будет кое-что новое и для историков». Со страниц архивных материалов перед ним проходили образы сторонников и противников Пугачева, и он настолько погрузился в атмосферу того времени, что ему казалось, он живет «со всеми этими людьми».
И уж тем более, он «жил» с живыми, с теми, с кем встречался и расспрашивал, собирая предания и легенды о том событии и человеке. И чем больше Короленко узнавал о Пугачеве, тем более живым представлялось ему его «лицо».
Позже он писал: «Интересно, что в то время, как «печатный», исторический Пугачев до сих пор остается человеком «без лица», Пугачев легенды – лицо живое, с чертами необыкновенно яркими и прямо-таки реальными, образ цельный, наделенный и недостатками человека, и полумифическим величием царя. Меня самого поразило это, когда я собрал воедино все эти рассказы». Короленко писал: «Сила Пугачева была в наивной и глубокой народной вере, в обаянии измечтанного страдальца-царя, познавшего на себе гонение, несущего волю страдальцу-народу».
Литературовед Николай Щербанов в очерке о Короленко пишет, что «эта наивная вера была настолько сильной и широко распространенной на Урале, что Короленко и сам был невольно увлечен гипотезой «царского» происхождения Пугачева.
«Некоторые реальные исторические сведения о Пугачеве (он рано был произведен в хорунжие, имел почетную саблю, называл себя «крестником Петра Великого») давали повод писателю считать Пугачева одним из многочисленных побочных детей Петра Первого. В семье Короленко сохранилось воспоминание о том, что писатель в одно время искал подтверждение этой гипотезы: высчитывал возраст Пугачева, время пребывания Петра I на Дону в 1722 году, проездом, при возвращении из персидского похода. Он «с большим интересом вглядывался в различные портреты Пугачева, отыскивая в его лице черты сходства с Петром I».
Но роман, озаглавленный Короленко «Набеглый царь», так и не будет написан, останутся лишь его наброски и серия очерков «У казаков».
Учуг – войсковая служба у рыбы
Очерки «У казаков» были опубликованы в журнале «Русское богатство» в 1901 году. Это был как бы набросок к будущему историческому повествованию.
«Много здесь очень своеобразного, самобытного, такого, чего нет нигде более. Народ очень интересный», – писал он в письме к матери.
Писатель называет казачий уклад жизни «величайшей земельной и рыбацкой общиной». Его многое поражает и восхищает. «Походы на рыбу всем войском содействуют в высшей степени сохранению на Урале казачьего быта и типа. Войско в это время чувствует свое единство». Вот как образно описывает он местную достопримечательность – учуг.
«Река, вспененная крепкой волной, мчалась в крутых берегах, шумя и прыгая, как дикий степной скакун. Перед нами с одного берега до другого лежал неширокий дощатый помост на сваях. Вдоль этой настилки с левой стороны виднелась частая щетина тонких железных шестов. Эти шесты, проходя через два горизонтальных бревна, образуют вместе с ними частую решетку, доходящую до дна. Это «кошак», через который может проходить лишь мелкая рыба. На обоих концах помоста возвышаются деревянные решетчатые сооружения с дверьми. Над дверьми надпись: «Вход на учуг посторонним строго воспрещается». … Яик, дикий, красивый, несся на просторе, срывая глинистые яры, и, шипя и клокоча, кидался на неожиданную преграду. Во всей картине чувствовалась дикая прелесть, своеобразная и значительная. Здесь, на месте столкновения свободной реки с железной решеткой – центральное место Урала, настоящая душа его, один из главных ключей к его жизни…»
Караульный казак делится с ним «новостями мутной глубины, в которой читает, как в открытой книге». «Это не мужик и не солдат, это именно казак. Рыбак, стоящий по-военному на карауле у реки, военный, справляющий войсковую службу у рыбы», – писатель в то же время отмечает непринужденность, с какой этот казак ведет беседу с ним, офицером.
Тут даже сазаны «жилые»
Его восхищает трепетное отношение казаков к реке: не просто, как к кормильцу, «золотому донышку», а как к живому существу, требующему покоя и уважения за свой труд. Ни за что не хотят казаки допустить пароходства на Урале, мол, распугают пароходы всю рыбу, а у них даже сазаны здесь свои, «жилые». Он приводит такой разговор с одним из казаков:
– Как это можно, – говорил мне с убеждением казак из одной приуральской верховой станицы. – Вон у меня под яром сазан держится. Вот какой сазан… агромадный! Так ведь он у меня жилой. Тут и зимует, тут и летом живет…
– Ну, так что же?
– Как что? Пароход его должен испугать. Он, значит, подастся в море. Конечно!
Казаки уверены, что жилой сазан во веки веков не пустит в реку парохода.., – с долей иронии говорит писатель.
В другой раз хотел Короленко искупаться (дело было в районе Меловых горок). Из сторожки вышел старый казак – караульный пикетчик. Такие пикеты были расставлены до самого моря, они следили за движением рыбы. Пикетчик знал речную глубину, и кто из речных обитателей изволил уже прибыть из моря, а кто еще только собирается. И тут Короленко допустил ошибку: он хотел искупаться в Урале.
«В глазах пикетчика мелькнуло выражение неподдельного испуга:
– Что вы это, Бог с вами… Как можно в реке купаться? Да тут след ваш на песке увидят, – я обязан объяснить, кто и для какой надобности подходил к берегу… А вы – купаться!
Он с искренним недоумением смотрел на человека, который мог сказать такую несообразность. Мой спутник, природный казак, объяснил, улыбаясь, что я приезжий и местных порядков не знаю».
Казачью общину Короленко называет «случайно сохранившимся обломком прошлого» и предвещает неизбежное отмирание общинного строя, что вызвало резкое неприятие его очерков у самих уральцев.
В газете «Уралец» ему дают резкую отповедь, что, мол, нечего судить о таком мудреном деле, как община «с легкомысленностью заезжего туриста».
Великолепны описания Короленко степных просторов, курганов, извилистых тихих речушек, закатов. Речку Ембулатовку (ту, которую недавно загадили) он называет «хорошенькой», а Урал – символом казачьей вольницы.
«Дикий Яик, девственный и вольный, пока свободно бежит между ярами, шипит у железных шестов учуга и баюкает залегающие в омутах «ятови». Казаки уверены, что это навсегда…»
Чехов назвал очерки «У казаков» «чудесной вещью». А сам Короленко еще долго находился под впечатлением от своей поездки.
«Каждый раз, как приходит лето, мне вспоминается Уральск, сады, фермы и хочется… вспомнить наше путешествие по степям и станицам. Хорошее это было лето», – писал он своему уральскому другу Верушкину в 1908 году.