Иосиф Кобзон: «Я по-настоящему советский человек»
(Продолжение. Начало в № 42, 43)
Гражданская позиция Иосифа Кобзона известна: это патриотизм, любовь к Отечеству, милосердие. Уроженец Донбасса, он с болью в сердце воспринимает все события, происходящие на его малой родине. И помогает своим землякам выжить: его гуманитарные конвои спасли от верной гибели тысячи человек, находящихся на грани выживания в охваченном войной регионе.
«Я ненавижу Майдан»
Про Майдан Иосиф Кобзон еще три года назад сказал, что ненавидит его. «Майдан украинцев зомбировал, они сами стали террористами. Я ненавижу Майдан и всех его приверженцев. Нужно было объяснить народу Украины, что такое Евросоюз, куда они стремятся. Их обманули, стравили друг с другом», – сказал народный артист в одном из интервью.
Он отказался от всех званий, присвоенных ему на Украине. «Я заслужил эти звания… Но после того, как произошёл переворот и к власти пришло правительство, которое стало заниматься насаждением русофобии, я публично отказался от всех высших наград Украины, включая звание народного артиста. Почему? Да потому что награды и звания мне давала та Украина, которая меня родила, которую я полюбил и продолжаю любить. Меня не волнуют угрозы со стороны русофобов и негодяев не потому, что я бесстрашный. Но чтобы я боялся этих марионеток, американских прихвостней, которые сегодня руководят Украиной? Мне не стыдно за свою позицию ни перед обществом, ни перед внуками. Я живу так, как хочу, так, как считаю правильным. И триста раз плевать бы я хотел на тех, кто меня проклинает».
Подонки украинского сайта «Миротворец», как злобные старухи проклинают всех, у кого другое мнение, злорадствуют и глумятся даже над горем, устраивают «пляски на костях» тех, кого ненавидят. Когда умерла актриса Вера Глаголева, они написали на своем сайте, что смертельная болезнь постигла ее потому, что она «поддерживала агрессию России против Украины» и посещала Крым. «Миротворец» кликушествовал: та же участь ожидает всех, кто имеет такое же мнение.
«Мракобесы, негодяи, которые издеваются надо всем… Над этим издеваться грешно, они ведь православные. Нельзя издеваться над памятью. Но, тем не менее, нельзя обращать внимание: они захлебываются в своем гневе, это зомбированный народ, ничего не соображающий», – сказал по этому поводу Кобзон.
Заслуженному, пожилому и больному человеку эти нелюди пожелали «сдохнуть на Каширке от рака», и эта цитата набрала в сети тысячи лайков. В обществе происходит расчеловечивание?
Не могут необандеровцы простить Кобзону и то, что он поддержал идею ежегодного крымского фестиваля «Великое русское слово». Но на все угрозы он плюнул «триста раз» и продолжает думать, жить и действовать так, как считает правильным.
Вместо «Здрасте» – анекдот
Пережить невзгоды Кобзону всегда помогал юмор. Недаром в молодости он много общался с Юрием Никулиным. Это началось еще тогда, когда Кобзон был студентом Гнесинки. Стипендии не хватало, приходилось подрабатывать. Однажды в 1958 году Кобзону и его другу Виктору Кохно повезло попасть в цирк на Цветном бульваре – заполнять паузы между номерами.
Кобзон гордился тем, что попал на профессиональную, пусть не сцену, а арену. «А после того, как я увидел, что имею право работать буквально бок о бок с набиравшим популярность дуэтом клоунов «Юрий Никулин и Михаил Шуйдин», я вообще долго не мог прийти в себя от переполнявших меня чувств».
Кобзон вспоминает, что Никулин и в жизни мало отличался от образа на манеже. «Он и в жизни был каким-то наивным мудрецом. Был очень простым и добрым, смешным и неуклюжим, каким-то неповоротливым… Знаменитым на всю страну Никулин еще не был…».
Никулин называл Кобзона по-цир-ковому – «мальчик» (причем, и много лет спустя) и научил его играть в нарды. «Он любил эту игру и скоро заразил своей страстью меня. Страсть эта живет во мне до сих пор, – пишет Кобзон в своей книге. – Нарды, наверное, были его отдушиной от того напряжения, которое он каждый раз испытывал на манеже».
Играли они в перерывах, пока на арене шло представление. Сблизила их еще и общая страсть к анекдотам. «Мы сходились и начинали так травить байки, что вокруг всем(!) становилось легче переносить любую усталость и плохое настроение. Никулин был неиссякаемым источником хорошего настроения. Сам уставал страшно, но настроение людям поднимал так, словно самому никогда не было плохо».
Они никогда не говорили друг другу «Здрасте», прежде чем не расскажут друг другу новый анекдот. Если другому анекдот уже был известен, он его должен был закончить, а говорившему приходилось рассказывать новый.
«Свои анекдоты Никулин всегда рассказывал на полном серьезе. Вокруг все покатывались, а он сам не смеялся. Случаи, чтобы он хохотал, вообще можно пересчитать на пальцах». Даже общеизвестные анекдоты Никулин рассказывал так, что все смеялись, как будто слышали их впервые.
Во время так называемой перестройки Никулин был директором цирка на Цветном бульваре. В те годы голодали люди, а животные в цирке просто загибались от голода. Никулин не мог этого пережить и пошел на отчаянный шаг: вывез фургон со зверями к зданию Моссовета. А сам зашел к председателю Совета министров Силантьеву и сказал:
– Посмотрите в окно: в фургонах – слоны и хищники. Или вы выделяете деньги на еду, или я выпущу их прямо перед Домом правительства, и пусть сами решают свой продовольственный вопрос.
– Вы что!? С ума сошли, Юрий Владимирович? – опешил Силантьев.
– Нет. Просто я не в силах наблюдать, как мучаются от голода мои братья меньшие, а люди относятся к ним хуже самых страшных зверей. Вот выпущу – пусть сами разберутся…
И напомнил, что даже в войну цирковых животных кормили, даже в зоопарке блокадного Ленинграда не все животные умерли от голода…
«Вопрос решили сразу: больше звери, пока был жив Никулин, не голодали», – пишет Кобзон.
Незадолго до того, как Никулин согласился на операцию, он в первый раз пожаловался при встрече: «Мальчик, я очень плохо себя чувствую: не могу ни дышать, ни пить, ни курить. Не попробовать ли мне «резануться»? Может, перекроят сердце и еще хоть немного поживу, как человек. А так что? Не жизнь, а медленная смерть. Угнетает эта беспомощность…».
В последний раз позвонил уже из больницы: «Мальчик, я хочу с тобой попрощаться перед тем, как идти под нож… Прости, если что-то было не так!».
А когда Кобзон пытался изменить это его настроение и сказал: «Что за чушь, что за шутки у тебя сегодня дурацкие?», Никулин ответил: «Просто с теми людьми, кого я люблю, я должен на всякий случай напоследок поговорить и … извиниться».
Потом, когда Никулин после операции несколько дней находился в коме, Кобзон узнал, что Юрий Владимирович попрощался со всеми, кого любил. А когда его на каталке везли в операционную, успел рассказать свой последний анекдот. О том, как пришел один депутат домой сильно навеселе, его тошнит, жена стала ему тазик подставлять, а он ей по-горбачевски: «Концеция изменилась: я обос-ся».
Вообще, все они обладали большим чувством юмора, порой «черного», и до последнего своего часа старались шутить, то ли чтобы ободрить себя и окружающих, то ли из привычки все обращать в шутку, даже саму смерть. Кобзон рассказывает, что когда пришли в больницу проведать смертельно больного поэта Михаила Светлова, он неожиданно спросил:
– А чего без пива пришли?
– Какое пиво, Михаил Аркадьевич? Вы же в больнице…
– Зря… Принесли бы пивка, а я бы вам рак обеспечил.
Лидия Русланова рассказывала, что когда ее мужа, блистательного конферансье Михаила Гаркави везли на каталке на последнюю операцию, он вдруг басом, громко сказал: «Лида, смотри! И какой же русский не любит быстрой езды!?».
Обратно он не вернулся.
«И как вам эта рыжая лахудра?»
Впервые нынешнюю Примадонну, а тогда никому не известную Аллу Пугачеву Кобзон увидел и услышал году в 1970-м или даже раньше. Лично я думаю, что эта встреча оставила у него неприятный осадок. Ведь его, тогда уже известного солиста, «кремлевского соловья», попросили уступить время записи в студии Всесоюзного радио какой-то девчонке. Кобзон вспоминает это так: «Тогда на Всесоюзном радио существовала такая веселая редакция, которая называлась редакцией сатиры и юмора. На ней работали замечательные авторы Трифонов и Иванов. И вот однажды, когда у меня шла запись песни, ко мне подошли эти самые веселые редакторы и сказали: «Иосиф, нам нужно срочно для воскресной передачи «С добрым утром!» записать одну девочку. Будь добр, уступи нам свое время!». Вместе с ними подошел композитор и музыкант Лева Мирабов, написавший песню, которую должна была озвучить эта самая девочка… Я говорю: «Да пожалуйста…», – и прервал запись. Входит в студию такая… ну чересчур скромная девочка. Такая синюшная, худенькая, бледненькая. В конопушках вся. И начинает записывать песню удивительно запоминающимся протяжным голоском: «Робот, робот, ты же был человеком…». Дальше забыл. Но эта строчка врезалась навсегда. Короче, записали, поблагодарили и… вот таким образом познакомились. Что происходило дальше с этой девушкой, я не интересовался».
Зато талантливой певицей заинтересовался руководитель популярного тогда ансамбля «Веселые ребята» Павел Слободкин. «И… как бы женившись на Алле, взял ее к себе в коллектив, и она начала у него работать. Слободкин был по советским меркам очень активный и предприимчивый человек, старавшийся не упускать ни одной возможности, чтобы заявить о себе и своих солистах, которые могли добавить популярности его коллективу», – пишет Кобзон.
Когда был Всесоюзный конкурс на лучшее исполнение песен, Слободкин, по выражению Кобзона, «пристроил на него свою Аллу». Председателем жюри конкурса был знаменитый дирижер Юрий Силантьев, Кобзон тоже входил в состав жюри.
«И вот, как сейчас вижу, выходит Алла в скромном платьице, точнее в сарафанчике в горошек, и поет две песни Ермолова – «С чистых прудов» и «Посидим – поокаем». И поет их просто замечательно», – рассказывает Кобзон.
Но когда стали обсуждать кандидатуры на премии, Пугачева почему-то «вылетела». И на первой премии, и на второй. Кобзон, по его словам, стал уговаривать Силантьева: «Разве Пугачева не убедила вас своими песнями, что она заслуживает премии?». На что Силантьев ответил, что его-то она убедила, но ведь у них – жюри.
Когда подошли к концу уже третьи премии, Кобзон встал и сказал: «Коллеги, мы с ума сошли! Ну как мы можем оставить без премии так здорово начинающую певицу Аллу Пугачеву?». Кто-то предложил дать ей диплом, но Кобзон не сдавался: «Так нельзя! Лауреат это все-таки не дипломант. Поверьте мне, она очень перспективная девочка, и ее надо обязательно поддержать». Кобзона поддержал Силантьев, и Алле дали третью премию – последней.
Это было в июне 1975 года, а в августе на конкурсе «Золотой Орфей» в Болгарии она так спела песню «Арлекино», что сразу стала первой. «С этого часа не было дня, чтобы о ней не говорили, – пишет Кобзон. – О ней говорил не только огромный Советский Союз, но и разные зарубежные страны. …А сама Алла, еще несколько часов назад бывшая какой-то там солисткой «Веселых ребят», вспыхнула в ту ночь новой звездой первой величины».
На следующий день Кобзон встретил гуляющего по Каретному ряду Леонида Утесова. И тот его спросил:
– Иосиф, вы смотрели вчера «Орфей»?
– Смотрел.
– Ну и как вам эта рыжая лахудра?
– Потрясающе!
– Это с ума можно сойти, Иосиф! Она действительно потрясающая. Она – явление!
«И это сказал великий Утесов, – пишет Кобзон. – …Пугачева становилась невероятно популярной. …Порой достаточно было произнести ее имя, чтобы собрать стадионы… Это, к сожалению, затмило ей голову».
По мнению Кобзона, Пугачева стала слишком резко высказываться по любому поводу, критиковать коллег, и он сделал ей замечание: «Ты можешь о чем угодно говорить с публикой, но зачем обкладывать коллег!?». «И она, видимо, затаила на меня обиду», – пишет Иосиф Давыдович.
Это было в 1989 году, Кобзона тогда избрали депутатом, и он помог ей решить вопрос с квартирой. И вот в каком-то интервью на телевидении Пугачевой задают вопрос, как она относится к тому, что в годы перестройки многие творцы пошли в политику?
«Тогда действительно в составе съезда народных депутатов было много режиссеров, художников, народных артистов, поэтов, писателей и кинематографистов. И Алла выдает: «Ну, если вы имеете в виду Кобзона, то ему, наверное, уже пора сидеть там, а я-то еще попою…». Это вызвало бурный ажиотаж. Пошли разговоры, аплодисменты. «Ах ты, Господи!», – думаю». (И. Кобзон «Как перед Богом»).
Потом Болдин (муж Пугачевой того времени) сказал Кобзону: «Иосиф, прости ее. Ну, ляпнула баба!».
Отношения между двумя корифеями сцены вскоре наладились, они пели дуэтом, она была гостьей на его серебряной свадьбе, но…
«Прежней искренности, которая могла бы быть между старшим товарищем и младшей коллегой, нет.
…Она может унизить и оскорбить кого угодно: и Соню Ротару, и Иру Аллегрову, и Ларису Долину… На нее надо просто реагировать соответственно. Брякнет она что-то, а в ответ: «Да пошла ты…». И она сразу(!) успокаивается. И становится на место. Вместе с тем, надо признать, что Алла не мстительная. Она не использует свои дружеские связи и свое положение против коллег. Но на ней все время висит маска этой «неугасимой звезды», которая иногда ей очень мешает, а порой даже вредит».
Кобзон отмечает то, что замечают многие поклонники Пугачевой: отсутствие у нее гражданской позиции. «Она толком ничего не делает. А могла бы хорошо влиять на обстановку в стране, в которой она не просто пребывает, а все-таки живет. Могла бы высказывать свое мнение по поводу того, что у нас происходит, и как она воспринимает текущую политику. Нельзя же быть известным гражданином и отмалчиваться. У нее нет никакой позиции. Такое впечатление, что она ее и иметь не хочет. Если ее приглашают, идет. И опять-таки, если это не коммерческое предложение, то ей чуть ли не сам Президент должен позвонить, чтобы она приняла участие».
По мнению Кобзона, за такое поведение артистов нужно наказывать. Отказался бесплатно принять участие в каком-то концерте, начал торговаться – не предоставлять больше главную сцену страны. «Если мы хотим от государства что-то иметь, скажем, престижные залы и рекламу своего творчества, мы должны выполнять элементарный долг перед Родиной. В самом деле, почему все должны, а мы, артисты, не должны? …В этом смысле грешна Алла Борисовна. Но другой Аллы Борисовны у нас нет!».
(Окончание следует)
