Иосиф Кобзон: «Я по-настоящему советский человек»

26 октября 2017
0
2776

(Продолжение. Начало в № 42)

15 лет назад, 23 октября 2002 года, банда террористов Мовсара Бараева захватила заложников (до 700 человек) в Театральном центре на Дубровке во время представления мюзикла «Норд-Ост». Когда Иосиф Кобзон узнал об этом из телевизионных новостей, то сразу оделся и поехал туда, ничего не сказав даже жене. И предложил себя в качестве переговорщика. Но разговаривать с террористами было сложнее, чем петь в клетке с тиграми. Там, по крайней мере, рядом был дрессировщик Запашный.

Роберт Рождественский, его мама Вера Павловна Рождественская и Иосиф Кобзон

«Почему сидите перед аксакалом?»

Бандиты требовали в переговорщики журналистку «Новой газеты» Политковскую и Немцова. Но Немцов как-то тихо и незаметно от театра слинял, а Политковская стала требовать дать в прямой эфир интервью с бандитами. Кобзон предложил террористам себя, и они согласились.

Вспоминает об этом так: «Я вошел – стою. Бандиты все в масках. Один сидит в кресле. Назвался Абу-Бакаром. А по бокам другие с направленными на меня автоматами. Я им говорю: «Ребята, что ж вы меня так испугались, что автоматы наставили. Я же пришел к вам один и без оружия».

Дальше он сказал, что если они сидят перед старшим, то они – не чеченцы. Он – аксакал, заслуженный артист Чечено-Ингушской ССР, и не в традиции чеченского народа сидеть перед старшими. Тогда их главарь вскочил: «Вы что, нас еще воспитывать будете!?». «А почему бы и не повоспитывать, если родителей рядом нет?», – ответил Кобзон.

Он уговаривал их не делать глупостей, ведь они могут погибнуть, а главарь позвал девушку, почти девочку, и приказал: «Покажи, что у тебя». Та распахнула свое длинное одеяние и показала Кобзону «пояс шахида» и пульт с кнопкой. «Мы хотим умереть больше, чем вы жить», – высокопарно изрек главарь.

В результате тех переговоров с Кобзоном отпустили двух женщин с детьми и одного иностранца – англичанина, которого предложили вывести сами бандиты. С главарем Кобзон обменялся номерами телефонов, чтобы потом вести переговоры.

Потом бандиты снова потребовали на переговоры российских либералов, называющих террористов «борцами за свободу» – Хакамаду с Немцовым. Хакамада согласилась, а Немцов сказал: «Мне нужно проконсультироваться». И опять исчез. С Хакамадой пошел Кобзон. Второй раз с ними никого не отпустили. Но когда они вышли, появился вдруг Немцов, стал позировать перед телекамерами, создавать впечатление, что он тоже был внутри здания. Немцов сказал, что «их» срочно требуют в Кремль, к президенту. Оказалось, что никто Немцова в Кремль не звал, а взял он с собой Кобзона, чтобы договариваться насчет интервью с террористами. Когда Кобзон это понял, то развернулся и ушел, поехал снова на Дубровку. А Немцова просто выгнали с его циничным предложением.

В третий раз к боевикам пошла Политковская (журналистка «Новой газеты») и долго о чем-то с ними говорила, ее интервью печатали зарубежные газеты. Все западные СМИ в это время винили во всем российские власти, оправдывая действия террористов, которых, конечно же, называли «борцами за свободу, демократию и независимость Ичкерии», лишь для приличия выражая сочувствие заложникам. Не отставали в этом и российские либеральные СМИ – «Новая газета», «Эхо Москвы» и другие.

Политковская в своем репортаже с пресс-конференции о теракте напишет в конце странные слова: «Все может измениться… все может измениться совсем… И наступит мир…». Читатели не поняли: это что – неадекватная реакция на чудовищное преступление или злое пророчество новых терактов?

(Через два года случился еще более подлый и чудовищный теракт, когда террористы захватили в заложники детей в школе Беслана. Туда для переговоров с террористами летела на самолете Политковская. Но в Ростове сошла с самолета, якобы, отравившись чаем, который подала стюардесса. Позже, когда в Чечне действительно наступит мир (но, видимо, не такой, как хотелось бы врагам России), Политковская напросится на интервью с Рамзаном Кадыровым. И в конце разговора он ей скажет: «Ты – враг! Ты хуже Басаева!». Она в своих статьях будет называть его «вооруженным до зубов трусом, умеющим лизать ручку белого царя». Наверное, более унизить горца невозможно. Поэтому, когда через два года Политковскую застрелят в подъезде собственного дома, коллеги из «Новой газеты» сразу объявят о своих подозрениях относительно заказчика убийства. В настоящее время убийцы журналистки осуждены).

«Нас всех учили поступать только так»

В третий раз Кобзон пошел в театр с врачом Рошалем – в зале начались обмороки от духоты и жажды. Боевики спросили про Рошаля: «Он – еврей?». «Он доктор мира, он ваших детей лечил в Чечне», – ответил Кобзон. Рошаля боевики не хотели отпускать, чего-то опасались. У него и правда было задание – пересчитать женщин и детей в зале, и где их места. Во время спецоперации это помогло.

А в четвертый и в последний раз Кобзон привел в Норд-Ост Руслана Аушева и Евгения Примакова. Он уговаривал пожилого и нездорового Примакова не ходить туда, но тот настоял. Однако никого больше террористы с ними не отпустили. Боевики получали указания, как действовать. «У них была связь, которую даже не могли засечь», – говорит Кобзон. То есть, кураторы у террористов были не простые, раз смогли обеспечить им такую связь.

Геройством свой поступок Кобзон не считает. « …Ни для моих близких, ни тем более для меня это не выглядело каким-то подвигом. Для всех, кто знает меня, это было нормально. И, напротив, было бы ненормально, если бы я туда не пошел… Так что не надо делать из меня героя! Просто в советское время нас всех учили поступать только так. Я прожил большую жизнь. И если бы случилась беда, для меня это было бы нормально, потому что я уже не первый раз делал это. Лететь в обстреливаемом самолете в Афганистан было не легче… Когда уходил из дома, ни с кем не прощался… Даже в мыслях. Я не сомневался, что все будет нормально. Не смотрел на близких так, как будто вижу их в последний раз. И не хотел смотреть. И когда шел – не оглядывался. Не обращал внимания на телекамеры и все остальное… А когда во второй раз отправился туда с Хакамадой, скажу честно, был у меня мандраж какой-то. Потому что не знал, как они отнесутся к ней. Вдруг возьмут да захватят женщину-депутата в заложники. …И что получится? Я (!) завел ее туда, чтобы сделать заложницей? Меня они не возьмут, а вот женщину могут захотеть…».

Хакамада попросила у чеченцев разрешения закурить, ей ответили, что они не пьют и не курят и отпустили ее вместе с Кобзоном, но без единого заложника. Ни на какие условия – деньги, свобода, самолет – террористы не соглашались. После трех дней ада в душном зале, без движения, без воды, с туалетом в оркестровой яме, с постоянной угрозой вот-вот взлететь на воздух, был штурм. Чем закончился штурм с применением усыпляющего газа (а как иначе, если здание в любую минуту могло взлететь на воздух), все знают: 130 погибших заложников и 40 уничтоженных боевиков.

Уже 30 октября президент Путин подписал указ о награждении народного артиста Кобзона и доктора Рошаля орденами Мужества.

«А чего вы все письма пишете? Заходите – поговорим»

С Путиным Кобзон не раз общался до того, как он стал президентом. Но потом как-то не получалось. И он стал писать ему письма, высказывая свои соображения о культуре, моральном состоянии общества и молодого поколения. Ответов не получал и думал, что письма его оседают где-то в президентской администрации по культуре. Но однажды на каком-то приеме Путин сказал ему:

– Иосиф Давыдович, а чего вы все письма пишете? Приходите просто. И поговорим…

– Ну, если просто, то когда? – спросил Кобзон.

– Да когда угодно, – засмеялся Путин.

На приемах все осаждают президента просьбами и вопросами. «И вот, как только вручили всем по бокалу шампанского, все «бросаются» на президента со своим словом. Можете себе представить, на что все это похоже?», – пишет Кобзон, который пробиваться «сквозь сито» не привык.

Но Путин снова сам к нему обратился:

– А у вас разве нет вопросов?

– Есть, – ответил Кобзон. – Вот 29 октября будем отмечать юбилей Ленинского комсомола…

– Да что вы? – засмеялся Путин.

– Это дата!… Ну очень хорошо.

Так во Дворце съездов состоялся концерт комсомольских песен, многие из которых были написаны замечательным советским поэтом Робертом Рождественским.

«Давай покурим, Роба!»

С поэтом Кобзона связывала большая дружба. Они оба были «советскими» до мозга костей. Никто не писал так искренне, с такой любовью о своей стране, как Роберт Рождественский. И если он критиковал свою страну, то с величайшей болью. Были у него – певца Братской ГЭС и почитателя Ленина – и другие стихи. Например, почти «белогвардейские» – про кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже, где похоронены русские эмигранты: «штабс-капитаны и гардемарины, хваты-полковники и юнкера».

Рождественский принадлежал к поколению «шестидесятников» – тех, чья молодость пришлась на хрущевскую оттепель и разоблачение культа личности Сталина.

В 1973 году он предложил Кобзону исполнить одну песню на его стихи. А в стихах были такие слова: «Маменькины туфельки, бабушкины пряники. Полстраны – преступники, полстраны – охранники. Лейтенант в окно глядит – пьет, не остановится. Полстраны уже сидит, полстраны готовится». Музыку написал композитор Фельцман. Он пытался остановить Рождественского: «Роберт, нельзя… Нас посадят сразу после выступления!». На что тот ответил: «Мы не дураки! Мы все сделаем…».

«Я сразу понял, что их произведение – политически опасное», – вспоминает Кобзон.

Рождественский успокоил:

– Старик, ты не волнуйся! После каждого такого запева будут идти слова: «Это было, было, было…». И все будет в порядке.

«Но я их все равно обхитрил. В конце, когда пел «Это было, было, было..» я с Силантьевым (дирижер оркестра – ред.) сделал такую чисто смысловую штучку: «Это было, было, было. Это – было?». То есть, в конце поставил знак вопроса. И пускай теперь думают: «Это было? Или это есть?» (И. Кобзон «Как перед Богом»).

Как и вся советская творческая (и не только) интеллигенция и Кобзон, и Рождественский на первых порах с восторгом восприняли так называемую перестройку – свободу, гласность, демократию. Отрезвление наступит потом – когда вся страна станет безработной, нищей и униженной. А тогда все мы верили в лучшее. И именно в это время, когда не получающие зарплат врачи подрабатывали в метро торговлей, Рождественский тяжело заболел. Кобзон обратился к Горбачеву. Тот помог: Роберта отправили на лечение в Париж.

«Но, к огромному сожалению, именно там его неудачно прооперировали, – пишет Кобзон. – Плюс ко всему у него была язва, которая мучила его много лет».

Кобзон часто навещал больного Рождественского в Переделкино. «Мы дружили так, что могли приехать друг к другу в любое время дня и ночи, чтобы обговорить, что наболело, да и просто пообщаться».

И каждый раз, как Иосиф Давыдович поднимался к нему в кабинет, Роберт говорил ему: «Оська, закури! Как только придет Алка (жена Рождественского – ред.), то сразу заберешь сигарету, чтобы она не поняла, что я курю…».

Врачи запретили Рождественскому курить. «Но я знал, что, к огромному сожалению, мой друг, наш Роберт, безнадежен, и не хотел лишать его этой последней для него радости, – пишет Кобзон. – Когда Роберта не стало, когда его похоронили, я как-то в расстроенных чувствах закурил сразу две сигареты. Одну положил на каменный край памятника, а вторую стал курить со словами: «Давай покурим, Роба!». И вдруг увидел, что она курится. Лежит сигарета, никто ею не затягивается, а она курится. И докурилась так до самого фильтра. Я сказал тогда: «Смотри, Ал, Робка выкурил всю сигарету».

И так повторяется дважды в год, когда в день рождения и день смерти Кобзон приходит на могилу друга.

Жена Рождественского сказала их общим друзьям: «Иосиф ходит на могилу курить… с Робкой».

«И в том строю есть промежуток малый…»

С Марком Бернесом Кобзон познакомился через свою вторую жену, актрису Людмилу Гурченко, которая дружила с ним. Исполнитель задушевных песен, обаятельный красавец Марк Бернес, по мнению Кобзона, был человек оригинальный и амбициозный. Недаром в театральной среде знаменитого солиста звали «Марк сам себе Наумович». Он очень любил анекдоты и мастерски их рассказывал.

«Если компания располагала его к себе, он был удивительно обаятельным, – пишет Кобзон. – А как шутил! А еще любил нецензурную лексику, которая в его исполнении превращалась в настоящее искусство. Он делал это так вкусно, так по-одесски смачно, что язык ни у кого не поворачивался сказать: «Что это вы все матом ругаетесь?». Эти острые словечки вылетали из него, как междометия. Казалось, что без них речь его перестанет быть понятной, а уж то, что перестанет быть яркой, так это точно!».

Бернес был любителем устраивать разные сюрпризы. Однажды Кобзон отмечал свой день рождения во время гастролей в Ростове. Вместе с другими артистами пришел его поздравить Бернес с огромным значком на груди с надписью «Ученик Кобзона». Все стали хохотать и спрашивать, где он его взял (это сегодня можно купить любой значок с любой надписью, а тогда такого в продаже не было). А Бернес серьезно отвечает: «Купил в соседнем универмаге». Оказалось, что он в магазине выпросил бейджик с надписью «Ученик» и вместо второго слова «продавца» написал – «Кобзона».

С Бернесом дружил композитор Ян Френкель. Однажды он позвонил Кобзону: «Иосиф, приходи сегодня на «Мелодию». Марк будет записывать свою новую песню. Послушаешь. Не дай Бог, это его последняя запись… ».

Тогда уже было известно, что Бернес тяжело болен.

«Потрясающе спел он тогда своих «Журавлей». Спел. Потом прослушал запись со своим… таким бернесовским прищуренным взглядом и сказал: «Ну вот. Попрощались».

А когда Кобзон пытался его успокоить: «Вы еще столько песен споете!», ответил: «Нет уж… Петь их придется тебе…». И уехал.

Это была их последняя встреча. Бернес умер в 1969 году в возрасте 58 лет. Кобзон действительно после этого поет весь знаменитый бернесовский репертуар – «Журавли», «Темная ночь», «Я люблю тебя, жизнь», другие… И поет так же задушевно, как это делал Марк Бернес.

(Продолжение следует)

ВСЕ РАЗДЕЛЫ
Top