«… И правду высказать умел»
255 лет назад родился великий баснописец Иван Андреевич Крылов. И это имя тоже имеет отношение к Уральску.
Среди великих людей, когда-либо посетивших наш город – поэтов, писателей, ученых, известных путешественников – часто называют знаменитого баснописца Ивана Андреевича Крылова. Якобы ребенком он стал свидетелем Пугачевского бунта и во время осады Старого Собора находился там вместе с отцом – армейским капитаном, возглавлявшим правительственный гарнизон, укрывшийся за стенами крепости. Но это не так: маленький Иван жил в это время с матерью в Оренбурге. Там тоже было опасно и голодно, но все-таки не так, как в Яицком городке, за стенами Старого Собора, где отбивал атаки пугачевцев его отец – капитан Андрей Крылов. Об этом пишет А.С. Пушкин в «Истории Пугачева».
«Отец Крылова (капитан) был при Симонове в Яицком городке. Его твердость и благоразумие имели большое влияние на тамошние дела и сильно помогли Симонову, который вначале было струсил. Иван Андреевич находился тогда с матерью в Оренбурге. На их двор упало несколько ядер, он помнит голод и то, что за куль муки заплачено было его матерью (и то тихонько) 25 р.!»
Отца баснописца Пушкин расспросить не успел: тот умер еще до его рождения. А вот рассказы Ивана Андреевича Крылова Пушкин почти дословно ввел в свою «Историю Пугачева». В главе четвертой читаем: «Положение Оренбурга становилось ужасным. У жителей отобрали муку и крупу и стали им производить ежедневную раздачу. Голод увеличивался. Куль муки продавался (и то самым тайным образом) за 25 рублей…». И дальше: «Вздумал он (Рейнсдорп – военный губернатор Оренбурга – Н.С.), по совету Тимашева, расставить капканы около вала и, как волков, ловить мятежников, разъезжающих ночью близ города. Сами осажденные смеялись над сею военной хитростью, хотя им было не до смеха».
Но будущему писателю и баснописцу Ивану Крылову Пугачев и его соратники уготовили страшную участь.
«Так как чин капитана в Яицкой крепости был заметен, то найдено было в бумагах Пугачева в расписании, кого на какой улице повесить, и имя Крыловой с ее сыном».
На основании этого написана Пушкиным концовка повествования о безуспешной попытке пугачевцев захватить Яицкий городок 20 января 1774 года: «Пугачев скрежетал, он поклялся повесить не только Симонова и Крылова, но и все семейство последнего, находившееся в то время в Оренбурге. Таким образом, обречен был смерти и четырехлетний ребенок, впоследствии славный Крылов».
В воспоминаниях современника: «Отец его, Андрей Прохорович, служил штабс-капитаном в войске, поражавшем Пугачева; он отличался при защите города Яицка, за что и был Пугачевым заранее обречен смерти, со всем его семейством. Жена его следовала за ним в походе, где только возможно было, и в 1772 году она с детьми своими, и в том числе с четырехлетним Иваном, отправилась в Оренбург, которым злодею не удалось овладеть; но есть предание, что где-то дорогою она подвергалась опасности и, при поисках шайки этих бродяг, спасла малютку Крылова, спрятавши его в корчаге» (Д. Лобанов «Жизнь и творчество И.А. Крылова»)
Осада Старого собора, в котором укрылся правительственный гарнизон, продолжалась несколько месяцев. В крепости кончились продукты, солдаты съели всех лошадей, кошек, собак и к весне питались уральной глиной. (Старожилы рассказывают, что эта особая голубая глина была сладковатой, и уральская детвора считала ее лакомством даже в сытые времена) Но голодающим осажденным сил она не придавала. У многих в городе оставались жены и родственники, но что-либо передать в крепость было невозможно. Пугачев, зная, что в крепости много пороха, сделал подкоп, чтобы ее взорвать – ну, голова, говорили казаки – взорвать крепость ее же порохом, но «ночью прибежал из городу в крепость малолеток» и предупредил. Порох убрали, рухнула только нижняя часть колокольни собора. При этом все-таки погибли до сорока солдат гарнизона.
Пугачев, узнав, что к городу приближается князь Голицын с подмогой, уехал в Берды. В апреле, когда оставшиеся в живых осажденные уже хотели сделать последнюю отчаянную вылазку, прибыли правительственные войска и пришла весть, что казаки сами пленили Пугачева. Вот после того как осада с крепости была снята, бунт подавлен, жена капитана Крылова с сыном Иваном приехала в Яицкий городок.
Пушкин пишет: «После бунта Ив. Крылов возвратился в Яицкий городок, где завелася игра в пугачевщину. Дети разделялись на две стороны: городовую и бунтовскую, и драки были значительные. Крылов, как сын капитанский, был предводителем одной стороны. Они выдумали, разменивая пленных, лишних сечь, отчего произошло в ребятах, между коими были и взрослые, такое остервенение, что принуждены были игру запретить. Жертвой оной чуть было не сделался некто Анчапов (живой доныне). Мертваго, поймав его в одной экспедиции, повесил его кушаком на дереве. Его отцепил прохожий солдат».
Экспедицией в те времена называли разведку, и в играх тоже. А кто такой Мертваго?
Русский государственный деятель Дмитрий Борисович Мертваго (1760, Алатырский уезд Симбирской губернии) по совету Г. Державина создал автобиографические «Записки», первая часть которых называлась «Пугачёвщина» В ней Мертваго повествует о том, как во время бегства от приближавшихся мятежников, восставшими был схвачен и убит его отец. Овдовевшая мать с детьми после разгрома бунтовщиков осталась в городе Алатыре. Тут-то с четырнадцатилетним Дмитрием и произошли события, легшие в основу пушкинских строчек из «Показаний Крылова».
«Все умы заняты были тогдашними суровыми происшествиями. Беспрерывные слухи о сражениях и убийствах, и почти ежедневное зрелище смертной казни, завели и у нас тому подобные игры. Мы разделились на две партии, из которых одной я был предводителем, и играли в войну. Однажды собралось мало мальчиков моей партии, и я, видя невозможность защищаться на открытом месте и напасть, как прежде бывало, на неприятеля, засел в пустых срубах сгоревших изб. Предводитель неприятельской партии, сын ямщика, не зная, где мы скрывались, послал из партии своей лазутчиком мальчика-дворянина ровесника мне. … несколько часовых поймали и привели ко мне лазутчика. Я собрал начальников моей партии, нарядил суд, который решил виновного повесить, и как ни любил я этого мальчика, но привел в исполнение приговор суда. К счастию нашему, петля, сделанная из той рогожи, была мягка и не сильно захватила горло; однако он переставал уже дышать, когда гарнизонный солдат, шедший по пустырю, увидев наши проделки, прибежал и во время снял повешенного, который долго лежал без чувства. Мы стали дышать ему в рот и качать, и кое-как оживили. Я сознался во всем пред солдатом, просил его отвести меня, как убийцу, к воеводе, говоря, что я достоин строгого наказания, что согрешил я пред богом и пред людьми, и не должен более жить на свете. Когда мальчик ожил, и солдат, только пожурив меня, отпустил, я сильно обрадовался, с этих пор я дал себе слово не заводить вперед подобной забавы…»
Получается, Пушкин объединил оба рассказа – Крылова и Мертваго. Вполне возможно, что он встречался с обоими. Или сам Крылов пересказал ему рассказ Мертваго. Потому что невозможно, чтобы ребенок его возраста (4-5 лет) участвовал в таких играх. Мертваго не называет фамилию мальчика, которого «повесил», как «вражеского лазутчика». У Пушкина есть фамилия – Анчапов. Но не это важно. Пушкин хотел показать, как зверства, которые видят дети, делают их игры такими жестокими.
Но Уральск Иван Андреевич Крылов запомнил не только поэтому. Историк литературы, лингвист, академик Яков Грот (1812-1893) был знаком с Крыловым, который делился с ним воспоминаниями о своих детских годах. Грот писал: «Хотя еще на восьмом году Крылов, вместе со своими родителями, оставил тот край, однако ж он навсегда сохранил некоторые воспоминания о тамошней жизни своей… Однажды, около 1840 года, на вечере у князя Одоевского, он с живостью рассказывал мне, как уральские казаки зимою ватагами отправляются на лед и, прорубив его, ловят рыбу баграми».
Капитан Андрей Крылов умер, когда его сыну Ивану шел десятый год. Героическая защита крепости Яицкого собора не принесла ему ни званий, ни наград. Вот только Пушкин в «Капитанской дочке» придал его черты капитану Миронову.
В наследство сыну капитан Крылов оставил только сундук с книгами.
Писать Иван Крылов начал рано. Но сначала это были трагедии и комедии, которые успеха не имели. Прославился Крылов баснями. Их он написал великое множество. И в свое время они были острой политической сатирой. Но при этом он был вхож даже в царский дворец. И жаловался на царские обеды: гостям не суп подают, а «зеленые лужицы на пять ложек». «А индейка-то, совсем захудалая – благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели! … Плохо царей наших кормят».
Огромный, добродушный, большой любитель вкусно поесть – о его исполинском аппетите рассказывают все современники. Такое впечатление, что он только и делал, что поедал огромное количество блюд на разных обедах, а потом дремал, их переваривая. При этом столько написал, успевал общаться со всеми знаменитыми литераторами, был завсегдатаем литературных вечеров у Жуковского, любил живопись, музицировал. «В частной беседе и вообще в жизни был только добряком, лишь изредка веселым и шутливым, большею же частью довольно молчаливым и в котором почти никогда не просвечивало и искры едкой иронии, так легко и свободно скользившей из-под его пера, – рассказывают современники.
Однажды, увидев на улице его большую фигуру, встречные студенты пошутили: «Вон идет туча». – «И лягушки заквакали», – моментально отпарировал Крылов.
Крылов защитил Пушкина, когда его раскритиковали за сказку «Руслан и Людмила», написав едкую эпиграмму на критиков. После победы над Наполеоном читал перед офицерами свою басню «Волк на псарне». И при словах «Ты сер, а я, приятель, сед, и волчью вашу я давно натуру знаю», указал на свою седую голову.
Крылов очень любил детей, но так и не женился.
Что интересно – перед смертью вспомнил Уральск. И посмеялся над причиной своей болезни – перееданием. «Не далее как накануне смерти он рассказывал анекдот совершенно в обычном своем простодушно-ироническом роде, – вспоминал Яков Ростовцев, у которого последние годы жил баснописец. – Когда я, – говорил он, – еще в первой моей молодости, в Пугачевщину, был в Оренбургской губернии, мне попался как-то денщик … всегда чрезвычайно угрюмый. На расспросы мои, отчего бы это происходило, он сознался, что горюет о настоящем своем положении сравнительно с прежним. «Да зачем, братец? Ведь служба царская то же дело хорошее». – «Оно так, но теперь я гол как сокол, а тогда был человеком богатым: моя семья жила в деревне над озером, где водилось рыбы без счету. Бывало, наловишь ее, да навалишь на воз пудов четыреста, и зашибешь хорошую копейку». – «С умом ли ты: можно ли навалить на один воз четыреста пудов?» – «Да ведь рыба-то была сушеная!» – «Так и я, … вообразил, видно, что каша сушеная, да и наклал ее в себя свыше меры».
Его любили все – современники и потомки. Дети и животные. Завистники и друзья. И цитаты из его басен стали для нас нарицательными: «Ай, Моська, знать она сильна, коль лает на слона» – так и хочется сказать, когда на Россию какие только «моськи» не лают. «А Васька слушает, да ест», «А вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь» и еще много – на все случаи жизни.
