В неустанном поиске. Вехи биографии и научного творчества Николая Ивановича Фокина
(Продолжение. Начало в № 13-16)
Характеризуя работу Савичева в газете, Фокин пишет: «Именно здесь, в местной газете, он «нашёл себя» как историк, этнограф и поэт, как продолжатель дела И. Железнова. Но, в отличие от своего покойного друга, Н. Савичев, никогда не разделявший крайности его «казакофильства», выражал и защищал общедемократические взгляды, убеждённый в том, что Войско должно жить в мире и согласии с окружающими его народами и, естественно, спокойно, без социальных потрясений найти себя в быстро меняющемся российском мире. Уралец всегда оставался сторонником поиска компромиссных решений при обсуждении сложных, трудных вопросов современности».
Нужно обратить внимание на следующий вывод Фокина: «… по складу своего дарования Н. Савичев был в первую очередь исследователем-историком и этнографом, а затем уж писателем-художником…».
Вот что определяло взгляды и деятельность Савичева: «В его представлении … просвещение и социально-экономический прогресс в Войске теснейшим образом связаны: казачья жизнь в будущем нисколько не улучшится, если уральцы по-прежнему будут защищать патриархальные, дедовские традиции в хозяйстве и быту.
Таким образом, проблема традиций (их понимание, отношение к ним) явилась одной из тех спорных проблем, которая «разводила» друзей – И. Железнова и Н. Савичева. Первый видел в прошлом Войска нечто идеально-героическое и мечтал о возвращении к «истокам», чтобы сохранить казачество как особое, по преимуществу военное сословие. Второй больше думал о будущем, надеясь на то, что Войско поймёт требования времени и сумеет сохранить себя в постоянно развивающемся мире».
Известно, что земля Уральского казачьего войска находилась между Букеевским ханством и зауральными территориями казахских родов Младшего жуза. Фокин пишет: «Отношения уральцев с соседями на протяжении нескольких веков носили сложный характер: здесь и частые «недоразумения» из-за спорных луговых и степных участков (сенокосы, пастбища), заканчивавшиеся драками; здесь временами и настоящие военные столкновения, когда казахи разоряли войсковые земли, грабили хутора и угоняли скот, или, наоборот, казаки отправлялись в степь не только спасать пленных русских людей, но и расправляться с кочевниками».
По словам Фокина, Савичев не был националистом, не считал свою религию единственной и неповторимой. Он «был убеждён в том, что разные народы должны и могут жить в атмосфере взаимного уважения и прочной дружбы, возникших на основе общих интересов и устремлений. Серьёзные конфликты, по его мнению, возникают лишь в обстановке незнания и невежества. Людей и народы сближают желание понять друг друга, стремление найти «точки соприкосновения», а не противостояния».
Савичев никогда не испытывал отрицательных чувств в отношении казахов: «Постоянное внимание журналиста привлекали труд и быт кочевников-казахов, часть которых жила на войсковой территории или по соседству, в Букеевской Орде и за Уралом. …Н. Савичев высоко ценил профессиональные навыки казахов-пастухов, их знание географии и природы степей, трудолюбие и выносливость, находчивость и решительность, особенно ярко проявлявшиеся в драматических обстоятельствах кочевой жизни».
Фокин особо выделяет заслуги Савичева перед историей казахской культуры, заключающиеся в том, что он первым из европейцев высоко оценил композиторский талант и исполнительское мастерство великого Курмангазы, с которым познакомился во время поездки по войсковым землям осенью 1868 года на хуторе Фокеевом у атамана И. Бородина: «Н. Савичев подробно описал внешность композитора и охарактеризовал манеру его игры на домбре: «Это мужчина средних роста и лет, с добродушным и умным лицом, одет не богато, не бедно в татарском вкусе. Он недолго заставил просить себя и снял со стены домбру… Курмангазы скоро настроил две струны и без прелюдии вдруг заиграл импровизацию… Я ещё на первых порах был удивлён, а после поражён… Я назвал бы его игру вольной песнью жаворонка или соловья, но это сравнение слишком узко… Даровитый композитор… сыграл старинный киргизский танец, аранжированный им для домбры с голосом. Редкая музыкальная душа…».
Значительны заслуги Савичева в собирании и систематизации документов и материалов войскового архива. На основе этих документов и были написаны его исторические очерки «Исатай Тайманов, старшина Внутренней орды», «Физиономия г. Уральска и его окрестностей за 100 лет и в настоящее время» и другие, которые высоко ценят современные историки Казахстана.
Фокин с сожалением пишет, что произведения Савичева после первой их публикации никогда не переиздавались, что «тихий его литературный голос перестал звучать для читателей, что представляется совершенно несправедливым, ведь произведения уральского журналиста содержат исключительно богатый историко-социальный материал, а некоторые из них представляют несомненный художественный интерес …».
К счастью, в 2006 году в Уральске вышла книга Никиты Фёдоровича Савичева под названием «Уральская старина. Рассказы из виденного и слышанного. Избранные произведения» (468 страниц с тремя альбомами иллюстраций, включая рисунки Савичева, хранящиеся в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге). Издание осуществилось благодаря усилиям Николая Михайловича Щербанова, Натальи Акимовны Сладковой (ныне покойных) и предпринимателя, доктора философских наук Андрея Васильевича Голубева. В сборник вошли и упомянутые Фокиным очерки «Исатай Тайманов…» и «Физиономия г. Уральска…».
Глава третья под названием «Неизвестный журналист», написанная при участии кандидата исторических наук С.К. Сагнаевой, посвящена Бонифантию Архиповичу Карпову. «Его биография – пишет Фокин, – это бесконечная цепь печально-горестных, драматических событий, причина которых заключена и в особенностях самолюбивого характера казака, и в специфическом «строе» войсковой жизни».
В архиве Российской Академии наук в Москве хранятся письма Б. Карпова выдающемуся географу и путешественнику Г.С. Карелину: в них «проявились богатство и разнообразие чувств и мыслей, отражавших неудовлетворенность казака и своим личным положением, и состоянием общей ситуации на родине. Уралец надеялся на улучшение служебных дел (не без помощи Г. Карелина) и одновременно опасался, что открытое выражение «крамольных» взглядов может самым отрицательным образом сказаться на его судьбе…
Б. Карпов настроен более решительно в своей критике прошлого и настоящего уральской общины, чем, допустим, И. Железнов или Н. Савичев. Он обнаруживал в казачьем быте «азиатский застой, китайскую неподвижность, но никогда не находил в себе смелости публично, открыто заявить о своих взглядах. Отвергая многое в войсковой жизни, не соглашаясь с невежеством и темнотой уральцев, Б. Карпов пытался лишь приспособиться к местным условиям, что, естественно, осложняло мир его чувств и мыслей.
Казак постоянно находился в состоянии внутренней раздвоенности и неудовлетворённости: ему хотелось порвать с общиной, зажить иной, деятельной, творческой жизнью, но он давал себе отчёт в том, что такой шаг осложнит материальное положение семьи.
Выходом из этого противоречивого состояния (больше мнимым, нежели реальным) становились самообразование и творчество».
Фокин подчёркивает, что жизнь Б. Карпова сложилась драматично: «Попытка «построить» ее в соответствии с собственными взглядами и способностями завершилась неудачей. Вынужденный выбирать между призванием и долгом, казак не нашёл в себе силы и смелости пойти «особым путём» – путём творчества. В этом отношении его судьба несколько напоминает судьбу И. Железнова. И тот, и другой не смогли в полной мере проявить, реализовать свои дарования и намерения…
Сам казак довольно рано понял, что ему не удастся добиться исполнения своих творческих желаний. Ещё в 1856 г. в одном из писем Г. Карелину он пророчески предсказал горестный итог своей судьбы: «… стремление к наукам, их познанию во мне так велико, что нисколько не солгу, если скажу, что это составляет главную и необходимую потребность всего бытия моего…, но увы! Мне никогда не выйти на желанный путь…».
Глава четвёртая книги «Уральцы… мои земляки» посвящена жизни и деятельности сына Бонифантия Карпова Ахилла, которого наши земляки до сих пор благодарят за его фундаментальный труд «Уральцы», изданный в 1911 году Уральской Войсковой типографии. Между прочим, советский историк И.Г. Рознер в своей книге «Яик перед бурей», изданной в Москве в 1967 году, пренебрежительно отзывался об изданиях казачьих войсковых типографий. Но он был необъективен. Капитальный труд Ахилла Карпова до сих пор востребован историками и краеведами, так как в нем обобщён огромный фактический материал, почерпнутый из дел Уральского войскового архива, о судьбе которого неизвестно ничего достоверного.
Глава о Карпове написана на основе предисловия Фокина к его книге «Памятник казачьей старины», переизданной в 1992 году. Об этом предисловии шла речь выше, поэтому незачем повторяться.
Главу пятую Фокин посвятил Николаю Андреевичу Бородину (годы жизни 1861-1937). Но ещё в 1994 году Фокину удалось опубликовать брошюру в два печатных листа под названием «Жизнь и труды «рядового интеллигента» моего земляка Николая Андреевича Бородина», в которой рассказывалось о выдающемся русском учёном-ихтиологе Н.А. Бородине, одновременно являвшимся и крупным политическим деятелем, членом I Государственной Думы, членом ЦК партии кадетов – главной российской либеральной партии. Позднее Фокин посвятил Бородину несколько статей в газете «Станица», в которых показывал многообразие его политической и научной деятельности, являвшегося, кроме всего прочего, журналистом и редактором «Вестника казачьих войск» в 1900-1904 годах. Брошюру в несколько отредактированном виде Фокин включил в книгу «Уральцы… мои земляки» в качестве главы.
Автор этих строк посвятил Бородину свои небольшие, но ёмкие работы – персональные статьи в энциклопедиях «Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века» (М., 1996) и «Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века» (М., 1997) (вторая в соавторстве с А.И. Изюмовым), так что вполне в состоянии по достоинству оценить разыскания Фокина.
Как политический деятель, Бородин пережил сложную эволюцию: от народничества к социал-демократии и затем к либерализму. Ленин называл таких людей ренегатами, а мы теперь знаем, что именно они являлись истинными патриотами своей страны, радетелями за благо народа России. Фокин подчёркивает: «Профессиональным революционером Н. Бородин не стал: победила любовь к науке. Именно в студенческие годы окончательно определился глубокий и, как выяснилось, постоянный, на всю жизнь, интерес к природе и истории Урала».
После окончания Петербургского университета Бородин развернул в Уральске бурную научную деятельность в области ихтиологии и статистики. Её венцом стал изданный в 1891 году двухтомник «Уральское казачье войско. Статистическое описание». Труд получил «восторженную оценку научной общественности России» и в следующем году был удостоен золотой медали Российского Географического общества. Этот труд до наших дней используется учёными при изучении экономики Уральского казачьего войска. Кстати, несколько лет назад уральское издательство «Оптима» переиздало труд Бородина репринтным способом.
(Окончание следует)
Автор: Олег Щёлоков,
доктор исторических наук
