Вставай, страна огромная!
(Продолжение. Начало в № 25)
В этом материале собраны только воспоминания очевидцев первых лет Великой Отечественной войны. С нашей стороны, и с той – вражеской. Эти свидетельства даже в комментариях не нуждаются.
Брестская крепость еще сопротивлялась, ее защитники каждый день ждали подмоги и не знали, что враг уже подходит к столице. Москва готовилась к долгой осаде и кровопролитным изнурительным боям. За несколько недель были сформированы десятки дивизий народного ополчения. Добровольцев было так много, что призывные пункты работали день и ночь. С Урала, из Сибири, из Средней Азии в столицу тянулись эшелоны с войсками, оружием, боеприпасами и продовольствием. Для заброски в тыл врага готовились диверсионные группы из комсомольцев.
Зоя Зарубина, сотрудница НКВД СССР, дочь высокопоставленных советских разведчиков, вспоминала: «3 июля был призыв Сталина, и в этот момент в Москве уже стали готовиться группы. Нам давали ложные паспорта, якобы мы где-то в других местах жили. И это были или явочные квартиры, или схрон оружия. Мы жили на цокольном этаже, там был подпол. И вот туда доверху натолкали оружие. Группа, в которую я попала, была группа нашего очень хорошо известного композитора, его звали Лев Константинович Книтер. Он в свое время был офицером белой армии. Конспирация в группе была высокой, связь по цепочке. Я знала только пятерых, больше я никого не знала».
Минеры плакали…
Москва сразу превратилась в прифронтовой город. Войска, отряды самообороны, «ежи», баррикады, укрепления. Жизнь по законам военного времени. Первые бомбежки столицы начались уже в конце июля. В городе светомаскировка и ночные дежурства на крышах. Немецкие летчики всегда целились в центр. Пожары на Арбате и Садовом кольце стали обычным делом.
Рассказывает Вера Дёмина, в 1941-м – ученица 9-го класса московской школы № 243: «Немец бомбил Москву вовсю. По пять тонн бомбы бросал. Сносило сразу по 19-20 домов».
Попала бомба в театр имени Вахтангова. Уничтожение грозило сотням памятников архитектуры, истории и культуры. По городу начинает расползаться слово «эвакуация». Но москвичи даже не знают, что их город – одна большая пороховая бочка. Заминированы сотни оборонных предприятий, ГУМ, Кремль, телеграф, Большой театр. Кто мог предположить, что такое придется делать своими руками… Зоя Зарубина рассказывала, что минеры плакали, когда закладывали мины: «Ребята приходили опустошенные, говорили, что вот только заминировали телеграф, нашу гордость, какие-то помещения в Кремле». Войска противника уже недалеко от Москвы. Паники еще нет, но все уезжают. Из Москвы в Куйбышев отправлены дипломатические миссии, государственное имущество вывозят 200 поездов и 80 000 грузовиков. Эвакуации подлежат 500 московских предприятий вместе с рабочими и их семьями.
«Никакой жалости»
Стремительное продвижение немецких войск на восток обернулось позором и проклятием для тех солдат и офицеров Красной армии, кто оказался в немецком плену. Только в первые дни войны таких было около миллиона. Плен был хуже смерти. Конвенция о военнопленных на солдат Красной армии не распространялась.
Вспоминает Николай Кюнг: «Молоденький Лёсик, по виду как мальчик, так вот, на третий день, как его привезли, он из подштанников скрутил веревки и повесился в туалете. Он не смог выдержать, так его избили».
Герд Шнайдер не скрывает: «Был приказ о том, что на этой войне особые условия. И что на русских солдат не должны распространяться международные законы о военнопленных, которые обычно действуют в отношении солдат противника. Никакой жалости или сострадания к русским».
Этот приказ был составлен в Берлине 17 июля 1941 года. В нем предписывается порядок обращения с советскими военнопленными: пленных можно не кормить, можно избивать, использовать на каторжных работах, убивать. К концу 1941-го в плену уже 3 000 000 человек.
Нацистская машина запрограммирована на уничтожение миллионов «недочеловеков»: цыган, евреев, славян, азиатов. Мир еще содрогнется, когда узнает о геноциде.
Анатолий Ванукевич попал в гестапо, а потом в концлагерь, когда ему было 10 лет. «Меня поймали полицаи и повели по городу Катовице в гестаповскую тюрьму. Меня ведут, пацана, по середине улицы, а все кричат: «Большевик, партизан». Потом поезд, товарный вагон. Такие составы, забитые до отказа, когда с трудом закрывались двери, везли людей к смерти, в скотских условиях, без воды, воздуха, пищи. В первую же ночь было очень много трупов, штабелями укладывали, а мы, пацаны, лазали по трупам поближе к воздуху, потому что не было воздуха, окошки верхние были зарешечены. И на каждой площадке сзади стоял эсэсовец с автоматом. На редких остановках открывали двери, чтобы выгрузить трупы. Понимая, что они обречены, взрослые пытались спасти детей, кто как мог. Я помню последние слова матери: «Живи, Толя, живи».
Из вагона мальчика вытолкнули через окно, в чем был – в рубашке и буденовке со звездой, которую перед войной сшил ему отец. Но его опять поймали и снова отправили в концлагерь.
В Берлине – каникулы, в Москве – осада
А в это время в Берлине идет совсем другая жизнь. Война далеко. Здесь не видят крови, смерти и слез. Хорошие новости с фронта, скоро падет Москва, и герои начнут возвращаться в Германию. Немцы верят в победу тысячелетнего рейха. Но уже осенью 1941 года советские летчики начинают бомбить Берлин.
Вот что рассказывала Элеонора Клауберг, в 1941-м – жительница Берлина:
«Я помню, пришлось много времени проводить в подвалах, в убежищах. Мы сидели под землей и слушали артиллерийскую канонаду. Сверху падали бомбы, это было ужасно».
Подземные укрытия были созданы во всех крупных германских городах – так, на всякий случай. Надежные, устроенные с немецкой аккуратностью, – с чистыми отхожими местами, рядами двухъярусных кроватей. Но никто всерьез не предполагал, что вскоре им придется прятаться здесь и в ужасе ждать окончания очередного авианалета русских.
Рассказывает Герман Хорст, в 1941-м – член организации «Гитлерюгенд»: «Гитлер дал приказ вывезти молодежь из тех городов, где шли бомбардировки, в другие районы Германии. У нас был очень хороший учитель, и мы с ним уехали в Австрию, там мы жили в гостинице».
Эвакуация стала для школьников экзотическим путешествием, неожиданными каникулами. В Австрии подростки проводили время на загородных пикниках и ходили в горы.
Герд Шнайдер: «Я учился в школе, мы хотели получить аттестаты и готовились к выпускным экзаменам. На одной фотографии доктор Роберт Лей, один из основателей школ Адольфа Гитлера. Я охотно фотографировался со знаменитостями. А это мои одноклассники, мы делаем домашнее задание. Вытащили столы на балкон и на солнышке что-то пишем. А это наша комната. Мы жили в комнатах на шестерых. Вот на таких двухэтажных кроватях мы спали, а здесь умывались. Вот такая была жизнь».
А вот что вспоминает Штефан Дернберг, в 1941-м – член Интернациональной комсомольской бригады: «Я оказался в добровольческой бригаде Московского комсомола. Где-то южнее Смоленска нас высадили. Мы понятия не имели, что нам тут делать, думая, что фронт где-то чуть ли не на границе. И мы стали строить противотанковые рвы».
На строительство завалов, рвов и заграждений уходит все трудоспособное население столицы и пригородов. Работали от зари до зари, до кровавых мозолей.
Рассказывает Вера Дёмина: «Мы лес пилили, прутья обрубали, кто что мог. И этим лесом закрывали ямы, чтобы танки, когда шли, попадали бы в эти ямы, как волки».
И все-таки никто не верит, что по Крымскому мосту будут печатать шаг германские войска, а по улице Горького пойдут чужие танки. До передовой уже рукой подать. И из последних сил люди гонят от себя отчаяние.
Говорит Анатолий Черняев, сержант, участник боев за Москву: «Потом мне рассказывали, что было. Побежало начальство, Москва вся была завалена пеплом, потому что жгли документы, и все это в трубы вылетало на улицу. Бумажки всюду были разбросаны. Еще были попытки растаскивать магазины».
Кирилл Осипов, в 1941-м – курсант артиллерийского училища: «Мы жили на улице Горького. Улица была спокойная. Наоборот, рядом внизу был гастроном, и в этом гастрономе руководство раздавало то, что у них было».
Предполагалось, что в Москве могут быть диверсии. Не исключена была высадка немецкого десанта. На дорогах патрули. Город словно вымер, но никаких беспорядков не было. У чекистов особые полномочия: паникеров и мародеров расстреливать на месте. Анатолий Черняев, сержант, участник боев за Москву: «Москва была объявлена на осадном положении, был введен комендантский час. В общем, по-сталински, железной рукой, буквально за один день навели порядок. Паника была, по-моему, 17 или 18 октября. А 19 октября уже все было приведено в порядок».
Парад будущей Победы
Гитлер был недоволен – взять Москву до осени не получилось. Начавшаяся осенняя распутица замедлила темпы наступления. Тыловые части и обозы начали застревать на раскисших дорогах. Молниеносная война переходила в иную стадию.
Зима 1941-го обрушилась на немцев сильнейшими морозами и жестокими ветрами. К началу декабря в немецкой армии случаи обморожения превышали число раненых в бою. Пострадавших от холода уже более 100 000 человек.
Лотер Фольбрехт рассказывает: «Один из моих братьев, он был на восемь лет старше меня, попал на Восточный фронт и дошел до Москвы. Он был простым солдатом – ефрейтором. Так вот, там, под Москвой, мой брат отморозил ноги. Он был в тяжелом состоянии и попал в госпиталь. Он вспоминал: армия была абсолютно не готова к таким холодам и не могла развивать наступление в таких условиях».
Его воспоминания подтверждает Анатолий Черняев: «Армия была одета не по-зимнему. И когда мы потом сталкивались с немцами и брали их в плен – видели бы вы, во что они были одеты!»
От холода в двигателях германских танков замерзала смазка.
Диверсиями и терактами на фронте руководит Четвертое главное управление НКВД под началом Павла Судоплатова. Отряды подпольщиков создаются из молодых сотрудников разведки, спортсменов и студентов. Еще недавно эти молодые люди ставили спортивные рекорды. Теперь они – советские разведчики, которые не дают покоя вгрызшемуся в московскую землю противнику. Многие из этих молодых разведчиков не вернутся домой – погибнут, выполняя задание, уже в эту первую зиму. Зоя Космодемьянская – одна из них.
В ноябре положение на фронте отчаянное, но войска получают неожиданный приказ.
Рассказывает Георгий Арбатов, артиллерист: «Мы вернулись в Москву. У нас забрали орудия, и началась строевая подготовка на плацу. Мы удивлялись – в чем дело, почему, ведь война рядом с Москвой. Нам не могло прийти в голову, что это подготовка к параду».
Через много лет наш земляк, летчик Михаил Евстафьевич Коробков рассказывал, как их отправили в Тушино, не объяснив боевую задачу. Приказа взлетать не было, погода была нелетная, а потом по радио они услышали о параде на Красной площади.
– Мы не поверили своим ушам: немцы в десятке километров от Москвы, а на Красной площади парад, – рассказывал он с восторгом, который не уменьшили десятки прошедших лет. – Это был такой подъем, такая радость, такая уверенность в том, что мы победим!
Молотов и Берия, как могли, отговаривали Главнокомандующего от идеи провести парад, но Сталин настоял на своем. По Красной площади прошли почти 30 000 человек. Отсюда – колоннами прямо на фронт. Кому из них было суждено вернуться назад, не знал никто, но в каждом жила вера в правое дело и вера в силу оружия. Колонны, выходя с Красной площади, сосредотачивались и быстро направлялись к окраинам Москвы, следом шли танки.
Кирилл Осипов, участник парада 7 ноября 1941 года: «На Красную площадь мы пришли без двадцати восемь. Площадь была темная, засыпанная снегом. Танки пришли прямо с завода. Газеты объявили, что было 200 танков, на самом деле их было около сотни. Но когда начальству доложили, что, мол, газеты наврали, то кто-то из руководства сказал: вот и пусть немцы будут думать, что у нас танков было так много».
«Танки любой ценой»
Оккупация и блокада лишили страну главных танковых баз: Харькова и Ленинграда. Харьковский завод успели эвакуировать вовремя. Но в Ленинграде кольцо блокады замкнулось раньше, чем успели вывезти станки. Осенью 1941 года было принято решение создать на базе Челябинского тракторного завода огромный танковый завод. Сорок тысяч рабочих вывезли из блокадного Ленинграда. Их грузили в товарные вагоны и везли в далекий уральский город.
Рассказывает самый молодой бригадир Челябинского танкового завода Василий Гусев: «Товарный вагон, в нем доски, две пилы, два топора и ящик гвоздей. И надо было весь быт организовывать в пути. Мы двинулись на Вологду и на Челябинск, нас бомбили по дороге, и в таком положении мы ехали двадцать девять суток.
В Челябинске прибыли на вокзал, были поданы трамваи, и мы доехали до заводоуправления ЧТЗ.
Шуре Садиковой было неполных 16 лет, когда она стала рабочей Челябинского танкового завода. В своей бригаде она была едва ли не самой старшей. Рядом с ней у станков стояли дети 10-12 лет. Вот что она запомнила: «Когда я перешагнула порог проходной, я увидела, что война идет. Так мне было страшно, потому что повсюду эти дула, все направленные куда-то в сторону, танков много. Половина мобилизованных подростков была со всего Советского Союза. И украинцы, и молдаване, и узбеки, и таджики, вот такая публика была. Они совершенно завода не видели, всего боятся. Надо было их научить работать».
Дисциплина была очень жесткой. Ставка требовала: «Танки любой ценой». В июне 1942 года директор Танкограда Зальцман получил задание всего за один месяц освоить выпуск танка «Т-34».
Рассказывает Шура Садикова: «И вот началась эта драчка. Понимаете, просто не на жизнь, а на смерть. За выполнение плана мы что только не делали. И воровали заготовки на участках, которые нам давали, и работали сутками, не уходя из цеха. Да, было. Все было. И в обморок падали, и умирали. Мы сделали 50 000 танковых моторов. И все тяжелые танки, которые выпускал Советский Союз, были на двигателях Челябинского тракторного завода. Мы изготовили 170 000 000 мин и снарядов. Вот наш вклад в победу».
Через 40 дней первый танк «Т-34» сошел с конвейера завода. Эти 40 дней унесли жизни не менее двух десятков рабочих. Несколько десятков были искалечены. Но сам танк стал символом победы. В это же время первые торпеды через месяц после эвакуации выпустил наш завод, позже получивший имя Ворошилова.
(Продолжение следует)
