Саванна заплатит кровавую дань?

Сайгу, животное, пережившее мамонтов, гордость казахских степей, решено пустить на тушенку. Мясоперерабатывающие комбинаты уже готовы к приему туш. Мясо сайги будут продавать в магазинах и на рынках. Степных антилоп стало слишком много. Фермеры уже не первый год жалуются, что сайгаки вытаптывают пастбища и посевы. К истреблению «приговорили» их двести тысяч.

Мораторий на отстрел сайги продлен не будет. Впрочем, и отстрела тоже не будет. Как заявил заместитель председателя комитета лесного хозяйства и животного мира МЭПР Андрей Ким, «Наука нам рекомендует коралевый метод истребления». Мол, и патроны не надо тратить, и свинца в мясе не будет, и подсчитать количество «истребленных» проще.

Кораль это такая сеть в виде сачка, куда машинами, мотоциклами загоняют пугливых животных. Сайга не стадо баранов – чтобы его туда загнать, ее долго гонят машинами по степи. И чем громче мотоциклы рычат и грохочут, тем быстрее бегут животные, чтобы попасть в сеть. Когда ловушка захлопнется, туда войдут люди с ножами и начнут резать обессиленных гонкой животных. Если стадо большое, то животные, попадая в эту сеть, давят друг друга, затаптывают молодняк, ломают кости. Многие погибают в муках еще до ножа. Зрелище – не для слабонервных.

Журналист «Комсомольской правды» Юрий Гейко в 70-е годы проходил армейскую службу в Казахстане и однажды принял участие в «мясозаготовке для воинской части» – загоне сайгаков в кораль. Зрелище груды еще живой плоти – дышащей, трепещущей, стонущей от боли – произвело на него такое впечатление своей жестокостью, что, спустя годы, он написал повесть «Сайга», которая вышла в журнале «Новый мир» в 1980-м году.

«Черная река дикого ужаса»

Любой способ промысла сайгаков можно назвать варварским. Гуманней людей поступают волки, отбивая от стада отдельных ослабленных особей. Но «…откуда было знать волкам, что их исконная добыча – сайгаки – будет нужна для пополнения плана мясосдачи, и что кто-то предложит использовать для этого «мясные ресурсы» заповедника, – пишет в романе «Плаха» Чингиз Айтматов. – Когда волчья стая окружила сайгаков, внезапно появились вертолёты. Кружась в воздухе, они гнали испуганное стадо в сторону главной силы – охотников на «уазиках». … А вертолеты-облавщики, идя с двух краев поголовья, сообщались по рации, координировали, следили, чтобы оно не разбежалось по сторонам, и все больше нагнетали страху, принуждая сайгаков бежать сильнeй, чем сильней они бежали. Им, вертолетчикам, сверху было прекрасно видно, как по степи, по белой снежной пороше катилась сплошная черная река дикого ужаса. Так они гнали облаву на измор, как и было рассчитано, и расчет был точный, И когда гонимые антилопы хлынули на большую равнину, их встретили те, для которых старались с утра вертолеты. Их поджидали охотники, а вернее, расстрельщики. Hа вездеходах-«уазиках» с открытым верхом расстрельщики погнали сайгаков дальше, расстреливая их на ходу из автоматов, в упор, без прицела, косили как будто сено на огороде. А за ними двинулись грузовые прицепы – бросали трофеи один за другим в кузова, и люди собирали дармовой урожай. Саванна платила богам кровавую дань за то, что смела оставаться саванной, – в кузовах вздымались горы сайгачьих туш.

А побоище длилось. Врезаясь на машинах в гущу загнанных, уже выбивающихся из сил сайгаков, отстрельщики валили животных направо и налево, еще больше нагнетая панику и отчаяние».

«Явилось лицо человека»

Так – с вертолетов – гоняли сайгу по степи в советские годы. Потом запретили. Но пугливое животное, у которого одна защита – быстрые ноги – продолжали загонять машинами, мотоциклами.

Сегодня вертолеты, конечно, использовать не будут – слишком дорого. Но сути это не меняет: для сайги пришли плохие времена.

Потребительское отношение человека к степной антилопе было всегда. Ее почти полностью уничтожили в начале прошлого века, во время гражданской войны и голода. Охоту запретили, и к середине 50-х годов численность сайги достигла двух миллионов – тогда и начался промысловый отстрел – пятая часть от общего стада. И это не сказывалось на численности животных. Ежегодный экспорт рогов достигал из Казахстана 70 тысяч пар, в те времена, конечно, тоже браконьерствовали, но добытые рога продать было проблематично.

У сайги один самец (который из-за ценных рогов чаще всего и становится объектом охоты) приходится на гарем из 20-30 самок. А потому урон от недополученного потомства исчисляется миллионами голов.

В 80-е годы в СССР приняли «Продовольственную программу» и разрешили в качестве «дополнительного резерва» использовать диких животных. И первым в этом ряду, конечно, сайгак. Вот о такой «охоте» писали Чингиз Айтматов и Юрий Гейко.

В начале нынешнего века Всемирный союз охраны природы присвоил степной антилопе категорию «Вид, находящийся в критическом состоянии».

Старожилы помнят, как на прилавках мясных магазинов появилось тогда это дешевое, какое-то кровяное мясо. Но, несмотря на мясной дефицит (в магазинах одни кости, а на базаре дорого), брали его неохотно. Кстати, только узнав о том, как убивали несчастных животных, я поняла, почему испытывала непонятное отвращение к этому мясу: оно было насквозь пропитано адреналином, стрессом, страхом, ужасом, болью.

(У евреев кошерным (пригодным для употребления в пищу) считается только мясо того животного, которое перед смертью не успело испугаться и испытать боль. В Израиле на резчиков животных учат, чуть ли столько же, сколько в институтах: убить животное одним движением, да так, чтобы оно это не почувствовало и не испугалось – целая наука).

Сегодня мясного дефицита нет. В «дефиците» оказались пастбища. Руководители крестьянских хозяйств жалуются, что сайгаки вытаптывают пастбища и посевы, да еще пьют воду (кстати, и едят, и пьют они очень мало, может, потому и выжили). В прошлом году приезжала какая-то комиссия, считала фермерский ущерб. Как они там считали, неизвестно, но насчитали миллионные ущербы, и бизнес, конечно, победил. То волки ему мешали, то овцы. А ведь один матерый волк за год режет около сотни голов сайги. Охотники называют волков пастухами антилоп: они следуют за стадами, подбирая больных и ослабленных. Может, слишком много волков уничтожили и какое-то равновесие в природе нарушено?

Казахстан остался единственной страной в мире (кроме отдельных регионов России), где в природе сохранились сайгаки. И это благодаря нашим степным просторам, ведь сайгак – дитя этих просторов. Застроят всю степь, не будет и сайгаков. Они мигрируют там, где кочевали их предки миллионы лет назад. А люди заняли их исконные пути миграции: распахали земли, натянули провода и поставили ограждения, понастроили автомагистралей и железных дорог. И если в других странах при таких строительствах учитываются «интересы» животных – для них оставляют, так называемые, экодуки – безопасные коридоры через дороги – то в Казахстане их вообще нет. А ведь ученым известны пути миграции сайгаков, которые неизменны. В советские годы сайгаков тоже «истребляли», но что-то я не помню, чтобы председатели колхозов жаловались на то, что сайгаки пастбища вытаптывают. Чабанские точки были по всей степи, и ее хватало и баранам, и сайгакам.

Меня, конечно, попрекнут за антирекламу сайгачьего мяса, которое собираются продавать населению. Но рекламы ему и без меня много – и диетическое, и экологически чистое, и деликатесное. Но я не понимаю, зачем детям рассказывать не о том, какое это уникальное животное, обитающее в их стране, а о том, какое у нее мясо? В учебнике казахского языка для четвертого класса (издательство Алматыкитап) написано буквально следующее: мясо у сайгака вкусное, а рога и копыта – лекарство.

«Саванна платила кровавую дань богам за то, что смела оставаться саванной». Но ведь и «кровавой дани» не будет, если степь не останется степью и не останется места для ее обитателей. И виноват в этом человек.

Приведенная в начале цитата из книги Айтматова заканчивается прямым намеком на это. «И в этом апокалипсическом безмолвии волчице Акбаре явилось лицо человека. Явилось так близко и так страшно, с такой четкостью, что она ужаснулась и чуть не попала под колеса».

Это был обезумевший от жажды крови загонщик, командующий облавой. Скажете – эмоции, беллетристика. Но у писателей особый дар – видеть, предвидеть и чувствовать то, что недоступно другим. Очень хочется, чтобы природе «являлось» другое «лицо человека».