Отчаянно провинциальный аристократ

(Продолжение. Начало в № 16)

Федору Ивановичу Шаляпину впервые довелось учиться пению у настоящего профессионала, профессора пения, бывшего артиста императорских театров Усатова после нескольких лет подвизания (по его собственному выражению) в бродячих труппах певцов. И было ему в ту пору уже 18 лет. Уральский школьник Ержан Максим учится пению с пяти лет. Недавно он вышел в финал российского конкурса «Голос. Дети», показанного на Первом канале. Жюри было в восторге.
Все трое судей – известных российских певцов и музыкантов Светлана Лобода, Пелагея и Валерий Меладзе – боролись за право быть наставником нашему маленькому талантливому земляку. Ержан выбрал Меладзе. Ержан Максим родился в Уральске лет на 130 позже Федора Шаляпина. Но в маленькой еще биографии юного певца есть нечто общее со знаменитым басом, покорившем весь мир – они оба пели с самого раннего детства. Просто не могли не петь. Это то, что называется даром свыше.

Готов был просить милостыню

Свой дар юный Шаляпин растрачивал в бродячих труппах.

«Из Уральска мы снова возвратились в Самару, потом поехали в Астрахань, играли в Петровске, Темирхан-Шуре, Узуньада. Началась для меня пестрая, обильная впечатлениями, приятно-тревожная жизнь бродяги. Я уже совершенно свободно говорил и пел по-украински. Мне поручали маленькие роли. Я был доволен этой быстро бегущей жизнью, только иногда сердце сжимала горячая тоска о чем-то», – пишет Шаляпин в своей книге.

В Азии его больше всего поразили торговцы, предлагавшие в качестве товара малолетних девочек. «Я бегал от этих торговцев. Они возбуждали у меня страх. Наконец, довольно долго покруживши по Азии, мы вернулись в Баку. … В малороссийской оперетке мне жилось не очень легко, и я был рад возможности уйти из нее. Но когда я заявил об этом жене Деркача, комической старухе и на сцене, и в жизни, эта дама дико обозлилась на меня: «Мы хотели сделать из тебя человека, а что вышло? Что? Свинья вышла!»

А хозяин труппы отказался отдать Шаляпину паспорт. Труппа уехала, а он остался в Баку без работы и паспорта и поступил в хор французской оперетки, где «французов было человека три-четыре, а остальные евреи и земляки». Потом в Баку началась эпидемия холеры, смерть гуляла по городу. Вместе с бродячей труппой Шаляпин оказался в Тифлисе.

Там он с «французской» опереткой расстался. Голодал по нескольку дней. «Голодать в Тифлисе особенно неприятно и тяжко, потому что здесь все жарят и варят на улицах. Обоняние дразнят разные вкусные запахи. Я приходил в отчаяние, в исступление, готов был просить милостыню, но не решался и, наконец, задумал покончить с собою. Я задумал сделать это так: войду в оружейный магазин и попрошу показать мне револьвер, а когда он будет в руках у меня, застрелюсь. Теперь понимаю, что все это было затеяно и глупо…»

В отчаянии Федор Шаляпин, преодолев природную застенчивость, отправился к местному профессору пения Усатову, известному меценату. Тот предложил ему спеть.

«Так как я воображал, что у меня баритон, то предложил спеть арию Валентина. Запел. Но когда, взяв высокую ноту, я стал держать фермато, профессор, перестав играть, пребольно ткнул меня пальцем в бок. Я оборвал ноту. Наступило молчание. Усатов смотрел на клавиши…»

– Мне можно петь? – робко спросил Федор.

– Должно, – уверенно ответил Усатов.

Он не только стал бесплатно обучать молодое дарование, кормить его своими обедами, но еще и нашел ему, говоря по-современному, спонсоров, которые платили Шаляпину стипендию.

Первое время, несмотря на постоянный голод и изысканность усатовских обедов, Федор не любил сидеть у них за столом – слишком много было всевозможных приборов, а он привык пользоваться одной только ложкой. В доме Усатовых бродягу Шаляпина научили пользоваться столовыми приборами, а однажды он сказал Федору, что от него «дурно пахнет» и не мешало бы ему приучить себя мыться и менять белье. Он не обиделся, ведь Усатов готовил его к большой карьере.

В столичной богеме

В Петербурге Шаляпин быстро вошел в круг столичной богемы – певцов, музыкантов, художников. Но продолжал оставаться «отчаянно провинциальным и неуклюжим». Известный актер Василий Андреев взял над ним шефство: уговорил остричь длинные, «певческие» волосы, научил прилично одеваться и всячески заботился.

«Это было необходимо, потому что со мною происходили всяческие курьезы. Так, например, пригласили меня в один очень барский дом на чашку чая. Я напялил на себя усатовский фрак, блестяще начистил смазные сапоги и храбро явился в гостиную. Со мною рядом сели какие-то очень веселые и насмешливые барышни, а я был бе-зобразно застенчив. Вдруг чувствую, что кто-то под столом методически и нежно пожимает мне ногу. По рассказам товарищей я уже знал, что значит эта тайная ласка, и от радости, от гордости немедленно захлебнулся чаем».

Оказалось, что это была не женская ножка, а хозяйская собака, которая вылизала с одного сапога всю ваксу, и Шаляпин встал из-за стола в одном черном, а втором рыжем сапоге.

Знакомство с поэтами и художниками много дало Шаляпину в плане образования. Он прислушивался к тому, как художники обсуждают свои картины. «Меня поражало умение людей давать небольшим количеством слов и двумя-тремя жестами точное понятие о форме и содержании. Серов особенно мастерски изображал жестами и коротенькими словами целые картины. С виду это был человек суровый и сухой. Я даже сначала побаивался его, но вскоре узнал, что он юморист, весельчак и крайне правдивое существо. Он умел сказать и резкость, но за нею всегда чувствовалось все-таки хорошее отношение к человеку».

У Шаляпина не было консерваторского образования, да и вообще, можно сказать, никакого. «Его университетами», как и у Горького, с которым он близко сошелся, было его «босячество», бродяжничество и страсть познать жизнь и людей. Он много читал еще с детства, а когда в Мариинском театре исполнял арию Бориса Годунова в одноименной опере Модеста Мусоргского, то перечитал все о том историческом периоде и личности Годунова. Но этого ему было мало, и он специально поехал в Ярославскую губернию, чтобы познакомиться с известным историком, автором многотомного «Курса русской истории» Василием Ключевским.

Вот как художественно описывает он эту встречу. «Изучая «Годунова» с музыкальной стороны, я захотел познакомиться с ним исторически. Прочитал Пушкина, Карамзина. Но этого мне показалось недостаточно. Тогда я попросил познакомить меня с В.О. Ключевским … Поехал я к нему, историк встретил меня очень радушно, напоил чаем, сказал, что видел меня в «Псковитянке» и что ему понравилось, как я изображал Грозного. Когда я попросил его рассказать мне о Годунове, он предложил отправиться с ним в лес гулять. Никогда не забуду я эту сказочную прогулку среди высоких сосен по песку, смешанному с хвоей. Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало, в очках, за которыми блестят узенькие, мудрые глазки, с маленькой седой бородкой, идет и, останавливаясь через каждые пять-десять шагов, вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице, передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым, рассказывает о приставах, как будто лично был знаком с ними, о Варлааме, Мисаиле и обаянии Самозванца. Говорил он много и так удивительно ярко, что я видел людей, изображаемых им. Особенное впечатление произвели на меня диалоги между Шуйским и Борисом в изображении В.О. Ключевского. Он так артистически передавал их, что, когда я слышал из его уст слова Шуйского, мне думалось: «Как жаль, что Василий Осипович не поет и не может сыграть со мною князя Василия!» … Иногда мне казалось, что воскрес Василий Шуйский и сам сознается в ошибке своей, – зря погубил Годунова! Переночевав у Ключевского, я сердечно поблагодарил его за поучение и простился с этим удивительным человеком. Позднее я очень часто пользовался его глубоко поучительными советами и беседами».

Травля

Роль Бориса Годунова и музыка Мусоргского были очень близки душе Шаляпина.

Но именно эта роль сыграла с ним злую шутку. В тот вечер на оперу «Борис Годунов» в Мариинский театр в Петербурге впервые после японской войны (1905 год) должен был прийти император Николай Второй. Зал был переполнен генералами, министрами, сановниками и блестел от бриллиантов. В последней сцене после слов: «Господи, помилуй душу преступного царя Бориса» на сцену высыпала толпа хористов и бухнулась на колени, запев «Боже, царя храни». «Когда я услышал, что поют гимн, увидел, что весь зал поднялся, что хористы на коленях, я никак не мог сообразить, что, собственно, случилось, – не мог сообразить, особенно после этой физически утомительной сцены, когда пульс у меня двести», – вспоминал эту сцену певец. Он не мог уйти со сцены, она вся – и сзади, и с боков была запружена хористами. «Однако я ясно почувствовал, что с моей высокой фигурой торчать так нелепо, как чучело, впереди хора, стоявшего на коленях, я ни секунды больше не могу. А тут как раз стояло кресло Бориса; я быстро присел к ручке кресла на одно колено».

Вот это его коленопреклонение во время царского гимна и вменят ему в вину тогдашние либералы. А заодно обвинят в том, что эта сцена «монархической демонстрации» вообще была им организована. Либеральная пресса наперебой стала называть его «рабом», «лакеем», «холопом», «придворным певцом».

«Всему инциденту я не придал никакого значения, – пишет Шаляпин в своих воспоминаниях. – В самых глубоких клеточках мозга не шевелилась у меня мысль, что я что-то такое сделал неблаговидное, предал что-то, как-нибудь изменил моему достоинству и моему инстинкту свободы. Должен прямо сказать, что при всех моих недостатках рабом или холопом я никогда не был и неспособен им быть. Я понимаю, конечно, что нет никакого унижения в коленопреклоненном исполнении какого-нибудь ритуала, освященного национальной или религиозной традицией. Поцеловать туфлю наместника Петра в Риме можно, сохраняя полное свое достоинство. Я самым спокойнейшим образом стал бы на колени перед царем или перед патриархом, если бы такое движение входило в мизансцену какого-нибудь ритуала или обряда. Но так вот, здорово живешь, броситься на все четыре копыта перед человеком, будь он трижды царь, – на такое низкопоклонство я никогда не был способен. Это не в моей натуре, которая гораздо более склонна к оказательствам «дерзости», чем угодничества».

Уже на другой день Федор Иванович уехал в Монте-Карло – его теперь наперебой звали петь в лучших театрах мира. Но слухи о его «предательстве свободы» дошли и туда. «… Весть о моей «измене народу» достигла между тем и департамента Морских Альп. Возвращаясь как-то из Ниццы в Монте-Карло, я сидел в купе и беседовал с приятелем. Как вдруг какие-то молодые люди, курсистки, студенты, а может быть, и приказчики, вошедшие в вагон, стали наносить мне всевозможные оскорбления «Лакей!», «Мерзавец!», «Предатель!». Я захлопнул дверь купе. Тогда молодые люди наклеили на окно бумажку, на которой крупными буквами было написано: «Холоп!». Конечно, это были молодые люди. Они позволили себе свой дикий поступок по крайнему невежеству и по сомнительному воспитанию».

Гораздо больше подобных выходок газетных статей, слухов и оскорблений задевали Шаляпина высказывания людей, мнением которых он дорожил. Художник Серов прислал ему газету со статьей о его «предательстве» и сделал приписку: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».

В общем, «прогрессивная либеральная интеллигенция» начала прошлого века немногим отличается от современной. Все те же слова про свободу и демократию. Очень скоро она добьется отречения царя от престола, а через несколько лет смуты случится еще одна революция, и огромная страна погрузится в кровопролитный хаос.

Шаляпин не мог понять, за что его травят, плюют в глаза оскорблениями и отворачиваются даже те, кто недавно боготворил. Что он такого сделал?

Один литератор ему написал, что он «унизил звание культурного человека».

Один из немногих, кто проявил к певцу понимание и сочувствие, был Горький. Его мнение было очень важно для Шаляпина.

«Должен откровенно признаться, что эта травля легла тяжелым булыжником на мою душу, – пишет он. – Стараясь понять странность этого невероятного ко мне отношения, я стал себя спрашивать, не совершил ли я, действительно, какого-нибудь страшного преступления? Не есть ли, наконец, самое мое пребывание в императорском театре измена народу? Меня очень занимал вопрос, как смотрит на этот инцидент Горький. Горький был в это время на Капри и молчал. Стороной я слышал, что многие, приезжавшие к нему на Капри, не преминули многозначительно мигнуть заостренным глазом в мою сторону. Кончив сезон, я написал Горькому, что хотел бы приехать к нему, но прежде чем это сделать, желал бы знать, не заразился ли и он общим психозом. Горький мне ответил, что он действительно взволнован слухами, которыми ему прожужжали уши. Он меня поэтому просит написать ему, что же произошло на самом деле, Я написал. Горький ответил просьбой немедленно к нему приехать. Против своего обыкновения ждать гостей дома или на пристани, Горький на этот раз выехал на лодке к пароходу мне навстречу. Этот чуткий друг понял и почувствовал, какую муку я в то время переживал. Я был так растроган этим благородным его жестом, что от радостного волнения заплакал. Алексей Максимович меня успокоил, лишний раз дав мне понять, что он знает цену мелкой пакости людской…»

Федор Шаляпин был уже известен всему миру. Его триумф состоялся еще в 1901 году, когда в знаменитом театре Ла Скала ему дирижировал знаменитый Тоскани. Тогда его травили итальянские актеры – мол, кто он такой, он даже не учился пению в Италии. Зависть вызвали большие гонорары Шаляпина. Кто-то даже крикнул из зала: «Пусть русский идет в баню!». Но его быстро заткнули.

В Крыму есть в горах поселок Новый Свет, который до революции принадлежал князю Голицыну и который все свое состояние потратил на то, чтобы пробить туда дорогу и рассадить виноградники. До сих пор там работает завод по производству шампанских вин. А еще там есть грот Шаляпина. Когда певец гостил у Голицына, то любил петь в этом гроте. Я была там однажды – акустика в гроте потрясающая. Там сохранилась выбитая в скале маленькая сцена и колодец, куда опускали для охлаждения бутылки с шампанским. До сих пор там рассказывают, что когда Шаляпин пел в этом гроте, лопались стаканы в руках гостей. И вот читаю про нашего Ержана Максима: когда он и еще два юных тенора исполняли песню Муслима Магомаева «Синяя вечность», от их трио у кого-то лопнул стакан… Даже если это выдумка или случайность, все равно символично…

(Продолжение следует)