Казалось, он будет всегда…

Умер Николай Григорьевич Чесноков. Некому теперь позвонить, чтобы узнать, кто жил в этом доме или что стояло на месте этого, где находился Шацкий монастырь, почему одну сторону проспекта называли Ситцевой, а другую Бархатной. Не услышать больше его всегда бодрый и радостный голос, как будто он ждал именно твоего звонка или только тебя и мечтал встретить на улице. И обязательное на прощанье – признание в любви.
И хотя все знали, что говорит он это всем женщинам, каждой верилось, что именно ее он и любит – столько искренности было в его голосе.

В 2007 году вышла его книга «Рифмованная проза жизни», и все с удивлением узнали, что Николай Григорьевич еще и поэт. Правда, сам он поэзией это не считал, поэтому и название у книги такое. Там есть четверостишие, которое объясняет: своим «люблю» он старался всех сделать добрее и счастливее.

Скажи человеку – «люблю»,
Он в это, ликуя, поверит,
Ему же скажи «не терплю» —
И вы уж не люди, а звери.

До последнего он оставался мужчиной. «Не могу сидеть, если женщина стоит» – «Вы имеете право сидеть даже в присутствии королевы» – «Для меня все женщины – королевы». А сам ходил с палочкой. Женщин обожал всех, без исключения. Они отвечали ему взаимностью.

Прекрасным – нет, не удивить планету,
Но выше женской красоты на ней и не было, и нету –
Как выше звездной высоты.

Он никогда не жаловался. Помню, я писала статью о реформе в здравоохранении (многие жаловались на задержки с госпитализацией) и случайно узнала, что тяжело заболевшего Николая Григорьевича с высокой температурой неделю гоняли по кабинетам, прежде чем положили в стационар. Он не был «плановым» больным, а экстренным его не сочли. В поликлинике не знали, что этот «неплановый» больной – известный писатель и к тому же фронтовик. Самому напомнить об этом Николаю Григорьевичу и в голову не пришло.

Это было накануне его 85-летия. Когда я позвонила ему, он говорил прежним бодрым и жизнерадостным голосом. Сказал, что жаловаться не привык, чувствует себя хорошо. Тогда я спросила его мнение об очередной реформе здравоохранения, с результатами которой он столкнулся. Он отшутился: «Хотели, как лучше, а получилось, как у Черномырдина». И попросил о его ситуации не писать.

Во всех людях Николай Григорьевич находил только хорошее.

Когда ты говоришь о человеке,
То лучше что-то приукрась:
Не прирастишь калеке ноги,
Но руку дай, чтоб не упасть.

А вот о себе говорить не любил. Многие пытались взять у него интервью, но он, всегда открытый для разговора, наотрез отказывался. «Интервью никому не даю! Не надо меня фотографировать, – говорил он журналистам. – Почему? – Не хочу!». Единственный раз уступил Татьяне Азовской и то после того, как она попрекнула: «Вы же сами, Николай Григорьевич, журналист, знаете, что такое редакционное задание. Откажете мне – я сорву номер». Он согласился, но при условии: «Ничего не записывай». Только после той статьи многие узнали, что Николай Григорьевич – полковник запаса, фронтовик, награжденный самым почетным солдатским орденом – Славы.

– Да я не всю войну прошел, – отнекивался он от попыток разговорить его на военную тему.
На фронт Николай Чесноков ушел в неполных двадцать два года.

В его нежелании говорить о себе, обременять кого-то своими проблемами была не просто скромность, а какое-то целомудрие души. Сотрудники по реакции рассказывали, что единственный раз видели Николая Григорьевича мрачным – когда в Афганистан призвали воевать его старшего сына. Единственный раз я видела его слабость – когда сказала ему, что на литфаке в пединституте училась с его дочерью Наташей, и он, вспоминая ее, заплакал. Это было спустя уже много лет после Чернобыльской катастрофы, от которой она «сгорела».

Жизнь ударяет больно нас, аж искры сыплются из глаз.

А через годы – новый удар: смерть внука, а потом и сына, который живым вернулся из Афганистана, а умер от болезни. Наверное, никто, кроме жены и самых близких людей не знал, как он страдает, как «скорбит душа в тоске холодной ночи».

Жизнь прожить не поле перейти,
И год прожить совсем непросто,
Когда, как мины на пути,
Невзгод лихая россыпь.

А он по-прежнему шутил, улыбался, интересовался всем и всеми, и – писал. В издательстве «Оптима» выходят его книги – «На краю Руси обширной», «Улицы ведут в историю», «Приняли меня славно», «На куполах столетий отблеск», «Расправа. Голод». Лирическое название его двухтомника – «Город малиновых зорь» – стало для уральцев почти что нарицательным. Все его книги – о родном городе, который он знал до «мозга костей», до «прожилок». Написанные на основе исторических фактов и документов, книги его пронизаны любовью к родной реке, родному городу, гордостью за них и болью о безвозвратно потерянном. «Одни старинные здания заброшены, другие сломаны. Памятники истории – опасные свидетели, поэтому их и уничтожают… Пустырь ни о чем не расскажет. И новое здание на месте старого, что простояло бы еще сто лет – как крышка гроба на прошлом. И рушим не просто здания, а саму историю. А она несокрушима даже в развалинах и пустырях». Подзаголовок двухтомника – «С попутчиком по Уральску». Думаю, что Николай Чесноков для многих поколений останется умным, добрым и все знающим попутчиком. Он проведет по берегу Урала, расскажет, как менялось его русло, какие истории связаны со старицами, островами, домами, какие люди в них жили, чем были известны и знамениты. Даже воротам и вензелям на них он посвятит целую оду, расскажет о пожарах и походах, о храмах и монастырях, о Баскачкиной ростоши и тюремном замке, о Войсковом и Пушкинском садах, о Столыпинском бульваре, Туркестанской площади, Красных воротах, об атаманах и писателях – обо всем, чем славен его родной город.

У меня под руками Урал –
На столе фотография в цвете:
Здесь я с яра крутого нырял,
Здесь рыбачил на тихом рассвете.
Человек – большей частью – вода.
И, конечно, я весь – из Урала,
А другую хоть пил иногда,
Но душа ее не принимала.

«Каждый кулик хвалит свое болото, говорили прежде. А как же иначе – жить и не хвалить, значит не уважать себя», – написал он в заключение своего труда.

Пусть где-то хорошо, а где-то сущий рай –
Неведомы ни бедность, ни кручина,
Но и в нужде не брошу Отчий край,
Не будет никогда отечеством чужбина.

Подарив мне (а он раздавал свои книги с дарственной надписью всем знакомым) «Рифмованную прозу жизни» он посоветовал читать ее с любого места. Мне показалось вначале – слишком уж просто. Но перечитав, поняла – в простоте и заключается мудрость. Это в молодости можно позволить себе красивые и витиеватые слова. С возрастом приходит мудрость простоты. В четверостишиях – и советы, и наблюдения, и горестные замечания, и шутки, и смех, и слезы – все, чем полна жизнь.

Листал я газеты устало,
И жизнь мне казалась убогой,
Наверное, талантов мало,
Газет же стало слишком много.

Чаще всего мы других попрекаем
В том, в чем сами грешны.
Это мы веру в себя укрепляем,
Камень снимая с души.

В свободу верят только дети,
Да те, кто отсидел свое.
Свободы нет на белом свете,
Есть лишь понятие ее.

Смысла жизни не ищите,
Мудрым не хватило сотни лет:
Как умеете, живите,
В этом смысл – другого нет.

Матушка великая Россия!
Кто в тебя в бессильи не плевал –
И кого спасала от насилья,
И кого крушила наповал.
Но пощады жалко не просила,
Вознося орлов на пьедестал
Все по-прежнему могуча и красива.

Известно всем из века в век:
Глупец всегда высокомерен:
Чем меньше значит человек –
Тем больше он в себе уверен.

Во вне земного бытия
Давно ворота приоткрыты.
Осталось столько жития,
Чтобы сказать, прощаясь – квиты.

Если солнце ярко светит,
Если звезды не погасли
Значит есть еще на свете
Человеческое счастье.

У начала есть конец, у конца начало,
Бесконечен лишь творец, не знающий начала.

За несколько дней до смерти в страшную жару Николай Григорьевич нашел в себе силы прийти на открытие бюста Савичева и сказать там несколько слов.

Проводить Николая Григорьевича в последний путь пришли друзья, соратники, жители города. Говорили много хороших теплых слов, играл военный оркестр. В толпе кто-то сказал: «Умер последний патриот Уральска». Николаю Григорьевичу это бы не понравилось. Он верил, что в Уральске много патриотов – продолжателей его дела.

Мы Вас не забудем, Николай Григорьевич. И в трудную минуту найдем совет в мудрой «Прозе жизни», вспомним Вашу добрую улыбку, приветливый голос, иронию, шутку и искреннее – «Люблю, целую».