Иосиф Кобзон: «Я по-настоящему советский человек»

(Окончание. Начало в № 42-44)

В офисе Иосифа Кобзона в Москве целая стена увешана фотографиями.
На них он запечатлен с актерами, музыкантами, режиссерами, художниками, поэтами, космонавтами, политиками, простыми людьми. Кобзон говорит:
«Это все – моя биография» и не снимает ни одну из фотографий. Даже ту,
где он – с Отарио Квантришвили, которого считали криминальным авторитетом.

«Подозревать Америка может любого»

Квантришвили – личность неоднозначная. Он помогал спортсменам в трудные 90-е годы, возглавлял фонд имени Яшина, основал Спортивную партию. Квантришвили убили в марте 1994 года. И Кобзон, который был в это время на гастролях в Америке, прилетел на его похороны. Вскоре в «Вашингтон пост» появилась статья, в которой Иосиф Кобзон был назван «царем русской мафии». Кобзон подал иск в американский суд, но ему и его жене тут же отказали в выдаче визы. А когда он потребовал объяснить, почему, прислали ответ, что он подозревается «в возможности организации на территории США торговли наркотиками и оружием, а также в связях с русской мафией». «Так что, Неля, я – наркобарон, а ты, стало быть, наркобаронша», – сказал он тогда жене.

Чтобы защитить свою честь и достоинство, Кобзон обращался в МВД и ФСБ России, требовал от американского правосудия «расследования» и «суда над собой». Но так ничего и не добился: американская сторона ссылалась на какой-то «секретный файл», который может открыть только комиссия Конгресса.

«С этого момента и начались мои визовые проблемы, – пишет Кобзон. – Потому что американцы, обидевшись, что я подал в суд на их госдепартамент, разослали мой «секретный файл» во все страны».

Однажды Кобзона вместе с женой задержали даже в Израиле, и на десять часов закрыли в разных камерах. Сослались все на тот же «секретный файл». Потом, правда, извинились. А он собрал пресс-конференцию и сказал, что нельзя так пресмыкаться перед США.

– Я понимаю, что похлебку вы получаете оттуда, но надо же и совесть иметь, – сказал он в сердцах.

«Сказал и вернулся домой. После этого я сразу получил трехгодичную мультивизу в Израиль. С Америкой все осталось, как было».

Потом его не пустили в Прибалтику, где он на День Победы собирался дать концерт. Тогда Кобзон обратился в международный трибунал в Гааге, но там адвокатам певца ответили: «Мы не можем принять дело к слушанию по той простой причине, что Кобзона Америка не обвиняет. Она его подозревает. А подозревать она может любого человека. Это ее право».

Кобзон боролся восемь лет. Переписки набралось целые тома. «У нас считают, что Россия самая бюрократическая страна. Я же на собственном опыте убедился, что тот бюрократизм, который сложился на Западе и, особенно в Америке, нашим бюрократам даже не снился», – пишет он.

Но Кобзон все-таки выяснил, откуда взялся «секретный файл». Оказывается, американцы у него в мусорном ведре нашли спичечный коробок, на котором был написан телефон Япончика! «Это же надо – рыться в мусорном ведре! И зачем мне писать его на спичечном коробке, если спичками я никогда не пользуюсь: ну, чушь собачья! И вот эту чушь они разослали во все страны мира. И теперь, когда я куда-то еду, я связываюсь с министром иностранных дел, а на каждой таможне мне устраивают настоящий шмон», – пишет Кобзон.

Потом его все-таки в составе парламентской делегации пустили в Америку. «Нам поставили молодого ЦРУ-шника читать менторским тоном, как дикарям, лекции, что такое Америка, какая у нее выдающаяся демократия, какая совершенная политическая система и как она отличается от всех диких стран, типа России… Мне это надоело. И через три дня я сказал: «Большое спасибо. Мне необходимо вернуться в Москву».

«Нелю я мог спокойно привести к маме»

Почти во всех поездках Кобзона сопровождает его последняя жена Неля. Вместе они уже почти 50 лет. С первой женой – певицей Вероникой Кругловой – Кобзон прожил всего два года. Со второй – актрисой Людмилой Гурченко – на год дольше. Обе не нравились его маме. А для еврейского сына мамино мнение – свято.

«И вот, когда я увидел Нелю, я понял, что совершенно спокойно могу привести ее к маме».

С Гурченко они расписались как бы случайно. Жили они вместе, но не расписывались. Потом он был на гастролях в Куйбышеве (Самаре), и она к нему прилетела. Но их ни в какую не хотели поселить в один номер, так строго в Советском Союзе «блюли мораль».

«Я говорю: «Я – Кобзон. А это Людмила Гурченко, известная актриса, моя жена». «Вижу, – говорит дежурная, – что Кобзон, знаю, что актриса. Но что жена – в паспорте отметки нет. В один номер не пущу». Смотрю, у Людмилы Марковны истерика начинается. Звоню среди ночи директору филармонии: так, мол, и так, гастроли придется отменить, едем в аэропорт. Он говорит: «Приезжайте ко мне». Переночевали у него. Утром, после кофе, он ведет к себе в кабинет, а там уже ждут – дама из загса, свидетели и все такое. Так он нас с Людмилой Марковной и поженил. Люсю я всегда вспоминаю с большой благодарностью. Думаю, были бы у нас общие творческие интересы или совместные дети, то… А так, она уезжала на съемки, я на гастроли. «Добрые люди» доносили о каких-то дорожных приключениях, увлечениях, романах». (И. Кобзон «Как перед Богом»).

Расставание с Людмилой Гурченко Кобзон переживал тяжело. «…Я был в неопределенном тяжелом депрессивном состоянии. Скороспелые романы шли у меня один за другим. У меня был роман с Ксенией Рябинкиной, с Наташей Варлей, еще с кем-то… Но все это было на какой-то непостоянной основе».

С Гурченко они не общались много лет, но он продолжал «тупо кланяться при встречах», она не отвечала. Однажды прошипела: «Ненавижу!». «Значит, любишь…», – повернулся и ушел.

До Нели было знакомство с Галиной Брежневой. Однажды она пригласила его к себе домой, сидели, слушали музыку, зашел Брежнев: «О! По-моему, Кобзон у нас в гостях?». – «Да, папа, Кобзон!». – «Ну, хорошо. Зайди ко мне, Галя».

Видимо, Кобзон был испуган, потому что Галина сказала ему: «Да не волнуйся ты! Отец – нормальный мужик. Все будет нормально». Но человек, который отвозил его с дачи Брежневых, посоветовал ему «забыть этот адрес». «И неприятный холодок пошел по всему моему телу. Я… осознавал, что не могу быть ей парой. Кто я? Еврей… да еще и безродный…». (Жена самого Брежнева тоже была еврейкой, так что Иосиф Давыдович зря подозревал Брежнева в антисемитизме).

Про Галину Брежневу Кобзон пишет, что она была очень добрым человеком, и поэтому ее все любили. Дружила с ней и Людмила Гурченко, и многие другие.

Как хоронили Высоцкого

Когда Кобзон жил с Людмилой Гурченко, они часто встречались с Владимиром Высоцким. «Он неоднократно приходил к нам, и мы с ним, как почти все в те времена, любили сидеть у нас на кухне. Однажды пришел он очень расстроенный. Вышел фильм «Служили два товарища». В фильме должны были быть две его песни, песни вырезали… Володя пришел с гитарой. И стал на кухне петь нам эти песни… Он звонил мне. Я ездил к нему в гости, когда он жил еще на Матвеевской. Потом встречались у него дома на Малой Грузинской. У нас были общие друзья – капитаны дальнего плаванья из Одессы – Толя Горогуля и Феликс Дашков. Надо сказать, они нас сближали. Но особой личной дружбы у нас не было».

Высоцкий нуждался в деньгах. Однажды предложил Кобзону «купить у него песню». Когда Кобзон сказал, что он песен не покупает, сказал: «Ну, тогда просто займи 25 рублей». «Это другой вопрос», – ответил Кобзон, и деньги, конечно, дал.

Когда у Высоцкого уже был роман с Мариной Влади, они встретились в холле гостиницы в Сочи. Мест в гостинице не было, и Кобзон отдал им свой номер, а сам пошел в номер, где жила его, тогда еще невеста, Неля со своей мамой. Спать ушел на балкон.

Когда Кобзоны ехали из роддома со своим первенцем, их обогнал на красном «Пежо» Высоцкий, остановился и потребовал: «Покажите». А потом снял с себя крестик: «Поздравляю!».

Когда в 1980 году не стало Владимира Высоцкого, друзья обратились к Кобзону: семья очень просит, чтобы его похоронили на Ваганьковском кладбище. «А для того, чтобы похоронить на Ваганьковском, нужно было обязательное разрешение Моссовета. Во-первых, кладбище закрытое. Во-вторых, Володя… как бы… по статусу не подходил, потому что у него не было никакого звания…».

Кобзон поехал в Моссовет. Ему разрешили: «Если найдете место…». Когда приехал на Ваганьковское, там уже были замдиректора Театра на Таганке и отец Высоцкого. Стали искать место. Отец говорил: «Нет, нет… Только на аллее поэтов». Он хотел, чтобы рядом с Есениным.

«Но это была такая глупость, – пишет Кобзон, – там почти нет места, а, зная популярность Высоцкого, можно было гарантировать, что от других могил ничего не останется, когда на кладбище придут его поклонники. Кстати, то, что пишет Марина в своей книге «Прерванный полет» про это – вранье. Было, что я полез в карман за деньгами, но никаких тысяч я даже достать не успел. Он (директор кладбища – Н.С.) остановил мою руку и говорит: «Не надо, Иосиф Давыдович! Я Высоцкого люблю не меньше вашего…». Мы вместе пошли выбирать землю. Я сказал: «Представляете, сколько придет народу? Вам разметут все кладбище. Поэтому надо выбирать открытое место, например, здесь», – и указал на место, где теперь находится могила Володи. Он сказал: «Я не против, если будет разрешение Моссовета». Я – опять в Моссовет. И то, что пишет Марина Влади – врет, как последняя сучка. Ее еще не было в Москве, а она пишет: «Мы пошли», якобы мы с ней пошли выбирать место для Володи. Да ее близко там не было. И она еще пишет, что я какие-то пачки денег вытаскивал. Когда я ее встретил, сказал: «Ну, как тебе не стыдно?». Она мне говорит: «Иосиф, это же книга. У книги должны быть читатели!». Я говорю: «Ну, нельзя же так бессовестно врать!».

Потом была долгая борьба за памятник между женой – Мариной Влади – и отцом Высоцкого. Марина хотела установить просто глыбу, и друг Володи Вадим Туманов нашел подходящую глыбу на Урале. А родители и сыновья хотели, чтобы был памятник. Глыбу привезли – во двор Театра на Таганке. Потом Марина передумала: «Хочу не глыбу, хочу… метеорит».

«Ну мы все уши развесили: метеорит, так метеорит, давайте как-то впишем его в глыбу. И опять: «Нет!».

…Шли годы, а памятника все не было. Народ роптал: «Столько друзей, а памятник поставить не могут».

И Кобзон снова пошел в Моссовет, сказал: «Люди могут подумать, что как при жизни Высоцкому не давали ходу, так и после смерти делают все, только бы не воздать должное».

И тогда объявили конкурс на лучший памятник. В Театре на Таганке выставили около двух десятков макетов скульптур, в итоге выбрали ту, которая сегодня и стоит на могиле Высоцкого.

«А Марине сказали: «Все! Мы ставим конкурсный памятник, это решение семьи, т.е. половина памятника. Вторая половина – твоя! Хочешь – ставь рядом свой метеорит, если он у тебя есть!». И тогда она психанула, сказала, что ничего не хочет ни видеть, ни слышать и уехала. На открытие памятника она не приезжала. Зато с удовольствием, на правах законной жены, приезжала получать огромные гонорары за издание миллионными тиражами книг Высоцкого, аудио-, видеозаписей и прочего. Повела она себя недостойно… У меня не было желания общаться с этой женщиной. И только общее горе сблизило нас. К памятнику, который стоит у Петровских ворот, я не имею отношения. Высоцкий таким никогда не был».

Три разных Михалкова

Кобзон обожал старшего Михалкова. Познакомился с ним еще в молодости в одном черноморском круизе, и он испытывал поначалу смущение, ведь Сергей Михалков был не просто любимый поэт поколений советской детворы, но и автор Гимна СССР! Но оказалось, что Сергей Михалков удивительно простой, общительный и веселый человек. «Разница в возрасте никак не сказывалась на его окружении. Он был своим и в кругу детей, и среди молодых людей, и среди людей старшего возраста, не говоря уж о своих сверстниках».

Михалков обожал «соленые» куплеты, которые сочинял руководитель ансамбля «Березка» Виктор Темнов. Пелись они, конечно, для своих, на мотив известной в подворотнях песни: «Великолепная земля вокруг залива Коктебеля… Колхозы, бля, совхозы, бля, природа…».

Михалков говорил: «Я бы все это в газете «Правда» на месте передовой статьи публиковал, потому что это – такая правда…».

Никита к отцу относился благоговейно: называл «падре» и при встрече целовал руку. С братом Андроном они очень разные и не дружат. Единственный раз Никита собрал всю семью на 80-летие отца. «И у всех сложилось впечатление, что это монолитная, единая семья. Однако далеко не все в ней так, как кажется», – пишет Кобзон.

Никита ему не нравится. «Вот он очень хорошо относится к Юре Башмету, и в то же время позволяет себе такие выражения, которые если даже шуточные, не стоит говорить публично, а Никита говорит: «Ах, ты мой жиденок любимый! Ах, ты мой еврейчик любимый!». В общем, такой как бы шуточно-антисемитский подход… По значимости, по вкладу в искусство, по активности, по жизненной позиции я бы расставил их так: отец, Никита, Андрон».

«Что же ты ходишь к тем, кого поливаешь?»

Жванецкого Кобзон знал еще с тех пор, как тот появился в антураже у Аркадия Райкина. Потом они с Романом Карцевым «отпочковались» и «задыхались» в Одессе. Кобзон помог им устроиться в Москве – с работой, а потом и с квартирами. Но особой дружбы не было. Особенно неприятельскими стали отношения в перестроечные и постперестроечные годы, когда Жванецкий стал глумиться над всем советским и над «комсомольским певцом» Кобзоном впридачу.

«В советское время, когда он остро высказывался в своих монологах, Жванеций был на высоте положения. Но потом, когда возникла эта ложная демократия, когда стало можно говорить, что угодно и даже со сцены ругаться матом, оказалось, что все это никому не нужно. Это и есть… хамство вырвавшегося из грязи в князи: «Я теперь все могу, что захочу!». А получил по башке, испугался, затих и сразу на попятную или бежать на «запасной аэродром». Для этого у Жванецкого есть дом в Америке, семья там и здесь другая семья, и живет он, так сказать, на два лагеря. Хочется спросить: «Чего же ты ходишь по кабинетам и просишь себе то машину, …то клинику, то еще что-то? Что же ты ходишь к тем, кого поливаешь?».

О соотечественниках-олигархах

«Я против таких евреев, которые родились в России, выкормились от груди России, и теперь, незаконно став собственниками богатств России, направляют работать эти богатства на самодовольную Америку и сытую Европу, тогда как отечественному крестьянству, заводам, культуре не хватает денег. Особенно бдительно нужно относиться к тем людям, которые вдруг захотели иметь российское гражданство, одновременно сохраняя гражданство тех стран, куда они успели эмигрировать. Не верьте, что они решили вернуться из-за ностальгии… Только из-за ностальгии по деньгам. Они приезжают сюда зарабатывать, точнее едут грабить нашу страну. Здесь украсть легко, а там нельзя. Здесь можно налоги не платить, а там нельзя. Крайне редко чувство патриотизма возвращает кого-либо. Это когда жизнь там не сложилась. Таких называют «дважды еврей Советского Союза».

Об СССР

«У меня и прежде, а тем более, сейчас, о советском времени самое хорошее впечатление. Не лилась кровь на моей земле. Пели душевные песни. Были настоящими патриотами своей страны. Все народы СССР дружили и дружили искренне. И переживали, и радовались все вместе. Все, независимо от национальности, жили нормальной жизнью. Все имели возможность учиться, лечиться, работать, отдыхать. Всем было гарантировано нормальное жилье. Пусть не быстро, но всем! Много, конечно, было и очень плохого, но хорошего было гораздо больше. За что же мне не любить советское время?».

О демократии

«Мы сами породили эту порочную демократию. Обрадовались, что можно не работать, а ходить каждый день на площадь и ругать в микрофон всех и вся. Мы позволили себя отравить эйфорией демократии. Мы потеряли голову, всерьез рассчитывали, что можно хорошо жить, только митингуя, а добрые западные дяди все принесут на блюдечке с голубой каемочкой (согласно завлекательным речам доморощенных демократических апостолов). Обманулись».

О любви

«Интересная у нас жизнь была. Любили кино в летних кинотеатрах. Трепетали от одного взгляда, а не тянули девушек сразу в койку. Теперь… молодые люди очень много теряют. Многие даже не представляют, что такое дрожь при первом поцелуе. А с чем сравнимо ожидание близости, они вообще не знают. Жаль их – обворованных так называемой сексуальной революцией. Вместо человеческих чувств подсунули им животные ощущения».

«Эй, вы там, на Майдане!»

Книгу Кобзон писал, когда на его родине, на Украине, произошел не самый страшный первый Майдан. После того, как на Донбассе началась гражданская война, Кобзон ездил туда много раз. Он возил гуманитарную помощь, медикаменты. И пел. Однажды одна девочка передала ему стихотворение. Там есть такие строки: «Эй, вы там, на Майдане! За какую валюту, за какие медали вы Россию так нагло, так жестоко продали? Кто вам дал это право – врать и русских поганить? Кто вам дал это право – осквернять нашу память? Эй вы там, на Майдане – вы не вся Украина!».

Кобзон сказал, что эти стихи потрясли его не меньше, чем дневник девочки из блокадного Ленинграда.