Вольнодумец и государственник
226 лет назад родился Александр Сергеевич Пушкин.
Всего-то ему было отмерено 37 лет, восемь месяцев и три дня земной жизни. И за такую короткую жизнь он сделал столько, что иначе как Божьим знамением его явление на свет назвать нельзя.
Советское литературоведение преподносило Пушкина исключительно как вольнодумца, противника режима, ненавистника монархов, которого всю жизнь преследовали, за границу не выпускали. Ну да, воспевал свободу, на царей едкие эпиграммы писал. Но при этом оставался истинным патриотом России. Нет в этом никакого противоречия. «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел».
Про Александра Первого Пушкин писал: «С моим тезкой я не ладил…». Когда Пушкин был еще лицеистом, царю пожаловались на «энгельгардовскую команду» (Энгельгард – директор лицея). «Во дворце от них просто житья нет, – говорил императору его адъютант граф Воронцов. – Мало того, что они воруют яблоки из сада, так ввечеру, один из юных шалопаев, Александр Пушкин, пользуясь темнотой, заключил в объятия княжну Волконскую и стал ее лобызать».
Шестнадцатилетний Пушкин в темноте дворцового коридора принял фрейлину императрицы за ее молоденькую горничную. Его могли исключить из лицея, тем более, что это была не первая его шалость – перед этим он «на спор» снял штаны перед окнами императрицы. За него извинялся директор лицея, а Пушкин просил позволения написать извинения в стихах. И царь сказал: «Пусть пишет. Так и быть, беру адвокатство за него на себя». И добавил, улыбаясь: «Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого человека».
В 1820 году Пушкина отправили в ссылку. Официально – за оду «Вольность», но на самом деле за эпиграмму на председателя департамента военных дел Аракчеева: «Полон злобы, полон мести, без ума, без чувств, без чести…» – а дальше вообще непечатное.
Ему был всего 21 год, и его сначала хотели отправить на Соловки, но очень многие понимали уже тогда, что значит Пушкин. За него хлопотали. Дали денег и отправили на юг – в Крым, потом в Бессарабию (Молдавию).
В Кишиневе он находился под опекой наместника Бессарабии Ивана Никитича Инзова, участника Оте-чественной войны 1812-го года. Странную фамилию исследователи расшифровывают, как «иначе зовут» и предполагают, что был Иван Никитич внебрачным сыном императора Павла (кстати, похож на него внешне). Но это неважно. Главное, что человек он был добрейший и Пушкина полюбил всей душой. Первое, что ему предложил – перебраться с постоялого двора к нему в дом. Инзов должен был отчитываться о поведении своего подопечного: «Буду держать его на глазах…», а сам дал ему полную свободу. Через две недели отпустил Пушкина с Раевскими на кавказские минеральные воды – «ввиду болезни», писал в отчете. В Каменке, имении Раевских, Пушкин задержался надолго – опять же со ссылкой на болезнь. А сам вместе с ними путешествовал – в Киев, Тульчин, Одессу, по всей Малороссии. Однажды вместе с бессарабским помещиком Константином Ралли поехал с ним в его имение Долну и там увлекся красавицей-цыганкой. Может, это она подвигла его на скандальную «Гаврилиаду»? Или на поэму «Цыганы»?
В Кишиневе у него было много знакомств среди участников войны 1812-го года. Здесь Пушкин познакомился с Александром Испиланти, русским греком, потерявшим руку в сражении под Дрезденом. Знал или нет Пушкин о том, что Испиланти состоял в тайном обществе, которое поставило своей целью освободить Грецию от турецкого владычества? Но когда Александр Испиланти возглавил восстание греков, он принял это известие с восторгом и рвался принять участие в этом. Вся Россия тогда молила царя ввести
войска и помочь грекам, но царь не решился. Пушкин верил в успех восстания. Вот что он записал о разговоре на вечере у одной из кишиневских гречанок.
«Меж пятью греками я один говорил, как грек: все отчаивались в успехе этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, и 25 миллионов турков оставят цветущую страну Эллады наследникам Гомера и Фемистокла».
Но восстание подавлено, Испиланти бежал в Австрию, где его арестовали и только через шесть лет, благодаря вмешательству Николая Первого, освободили. А Пушкин до конца дней восхищался им. «Мертвый или победитель, отныне он принадлежит истории – 28 лет, оторванная рука, цель великодушная – завидная участь!», – писал он в письме Давыдову.
А Инзов отчитывался: «Пушкин, живя со мной в одном доме, ведет себя хорошо и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах». Добрый Инзов очень расстроился, когда Пушкин уехал от него в Одессу. «Зачем он меня оставил? …Конечно, в Кишиневе бывало ему иногда скучно, но разве я мешал его отлучкам, его путешествиям на Кавказ, в Крым, в Киев, продолжавшимся несколько месяцев, иногда более полугода? Разве отсюда не мог он ездить в Одессу, когда бы захотел и жить в ней, сколько угодно?».
Такой вот «надзиратель». Но вот, когда дело касалось дуэлей, он закрывал Пушкина «под домашний арест» – берег. А дуэлянт Пушкин заядлый: 25 вызовов, пять состоявших, включая последнюю, роковую.
Первый раз Пушкин вызвал на дуэль в семнадцать лет.
Он стрелялся из-за женщин, из-за спора о крепостном праве, из-за шуток в свой адрес, которые показались ему оскорбительными. Так же он относился не только к своей чести и чести своей жены, но и к чести своего Отечества.
Когда в 1828-м году началась очередная русско-турецкая война, они с Петром Вяземским обратились к Бенкендорфу с просьбой отправить их на фронт. Обоим отказали. А Пушкин взял и поехал сам. Заявился прямо в штаб. Его сразу узнали. Открыли шампанское – тосты, восклицания – а Пушкин пропал. Кинулись искать, а он впереди казаков пустился с ними в атаку на турецкие позиции. За ним офицеры – нельзя такой опасности поэта подвергать – и перехватили у самых турецких позиций. А он потом еще повторит подобное. И в перестрелках поучаствовал, удивляя военных своим хладнокровием.
В общем, был отчаянно храбрым и смерти не боялся.
Пушкин дружил с декабристами, он писал антимонархические оды и эпиграммы. А также оды и посвящения царям. Вроде бы непоследовательность какая-то. То «оковы тяжкие падут», то обращается к императору «в надежде славы и добра». Но нет в этом никакой непоследовательности. Пушкин понимал декабристов, но понимал и государя, на котором лежал немыслимый груз ответственности за огромную страну.
Когда в Польше в 1830 году начнётся антироссийский бунт, польский такой майдан, «прогрессивная общественность» того времени в Петербурге будет болеть не за русские войска, а… за поляков. При том, что поляки собирались с помощью Британии и Франции присоединить себе основную часть Украины, Белоруссии и Литвы. Стихотворение «Клеветникам России» обращено не к Польше, а к коллективному Западу, который ненавидит Россию и русских. «За что ж?», – вопрошает Пушкин. И отвечает: за то ли, что «нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир». Тогда – от Наполеона, освободили, потом – от Гитлера. А они ненавидят.
Сам ж «нерукопожатный» Пушкин писал Бенкендорфу: «Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою…». Совсем, как сейчас.
Под конец жизни, в письме к Чаадаеву в октябре 1836 года Пушкин пишет: «Я далек от восхищения всем, что я вижу вокруг себя; как писатель, я огорчен, как человек с предрассудками, я оскорблен; но клянусь вам честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, чем история наших предков, как ее послал нам Бог».
