Два поэта одной эпохи

Этот год богат на столетние юбилеи поэтов, писателей, героев войны. Какой-то особенный был тот, 1924-й год, что дал жизнь стольким замечательным, талантливым людям. С разницей в один майский день родились Булат Окуджава и Юлия Друнина.

«Я строил замок надежды»

Без песен Окуджавы не обходилась ни одна студенческая вечеринка. Да что там – его называли певцом интеллигенции, а его песни пели и на заводах, и в армии. Песню про «Синий троллейбус» я впервые услышала еще в детстве, от брата, который пришел из армии. Не важно, что не всегда был понятен смысл, но что-то такое проникало прямо в душу. Как сказал еще в 60-е годы Андрей Вознесенский, «У нас появился феноменальный поэт. Стихи обыкновенные, музыка обыкновенная, исполнение посредственное, голос никакой, все вместе – гениально!». В общем-то, почти никто не вчитывался, и не задумывался, просто пели. Ну что, например, в песне «Ель, моя ель, уходящий олень»? Какой олень, при чем тут Спас на крови? Или любимая у студентов – «Возьмемся за руки, друзья». О каком там «безумном султане, который «торит дорогу нам к острогу» речь? А песенка «О московском муравье?» Или «Молитва Франсуа Виньона» – «дай же ты всем понемногу и не забудь про меня»? Кто еще мог так запросто обратиться к Богу? А «матушкины слезы», которые «всегда с тобой» и «Часовые любви», и всего не перечислить. И каждая строчка с каким-то глубинным смыслом, настроением, обещанием.

Простые слова, но проникали сразу в душу и память, и оставались жить там. Я помню все окуджавские интонации, с какими он исполнял свои песни, их мудрую печаль, их щемящую грусть о чем-то далеком и несбыточном. В этих песнях было что-то неуловимо несоветское. Для молодежи они выражали такой внутренний, даже неосознанный протест против засилья советской идеологии. В те годы модными были так называемые «эмигрантские песни», с их ностальгией по-прошлому (как сейчас, у многих – по-советскому). Восхищались дворянами, кавалергардами, у которых «век недолог». По Окуджаве: … «Следом дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты. Все они красавцы, все они таланты. Все они поэты». Для многих в те годы песни Окуджавы стали неким паролем: свой-чужой. «Давайте говорить, друг другом восхищаться».

Его песни о войне, о Победе, которая «одна на всех и за ценой не постоим» – это вообще что-то особенное. «До свидания, мальчики» – о своих ровесниках, уходящих на войну. Хамза Абдрахманович Сафин вспоминал, как в 1975-м году ему посчастливилось попасть в Москве на концерт в честь 30-летия Победы. Пели такие знаменитости, как Шульженко, Русланова, Кристалинская, Кобзон. Но больше всего ему запомнилось выступление Булата Окуджавы. Он пел песню «А мы с тобой, брат, из пехоты, а летом лучше, чем зимой…». И на словах «А ты с закрытыми очами спишь под фанерною звездой» зал начал подниматься. Сначала с задних рядов, где много было фронтовиков. А когда певец в последний раз взмолился: «Бери шинель, пошли домой!» весь зал уже стоял, и многие не могли сдержать слез.

Помню, что Хамза Абдрахманович до конца жизни как будто чувствовал себя виноватым за то, что остался жив, а кто-то остался там, на полях сражений «под фанерною звездой». Такой это был совестливый человек. Он часто вспоминал погибших товарищей. И жить старался за всех, кто не вернулся. Строил, сажал леса…

Но на «бис» Окуджава на том концерте петь отказался. Сказал, что второй раз споет Кобзон. Но это, вспоминал наш фронтовик, было уже не то. Не было тех доверительных интонаций, что у Окуджавы. Его фронтовики воспринимали как своего. Он действительно был на фронте, но сам говорил, что недолго и никаких героических подвигов не совершал.

Булат Окуджава родился в Москве. И так символично совпало, что Девятого мая – в День Победы. Его отца расстреляли в 1937-м году как врага народа, мать отправили в лагеря. И воспитывался он у бабушки в Тбилиси.

В 1942-м году 17-летний Булат Окуджава с товарищами пришел в Тбилисский военкомат и стал проситься на фронт. Из военкомата ребят отправили по домам. Но Окуджава был настойчив и все-таки добился своего. Но через два месяца отправлен с фронта домой по ранению. Сам впоследствии говорил, что ранен не в бою, а от случайной пули.

А еще он называл себя «красным фашистом». То есть, как бы признавал, что коммунизм – это тот же фашизм. Еще смущало, что, вопреки рассказам других ветеранов, говорил, что война была абсолютно жесткой повинностью, а добровольцами шли, в основном, интеллигенты. Но мы-то знали великое множество других примеров – добровольцами шли простые работяги, крестьяне, студенты, вчерашние школьники. Но Окуджаве все можно было простить за его песни. Даже то, что он почти с радостью воспринял развал Советского Союза и приветствовал расстрел Дома Советов в Москве в октябре 1993 года. Но все мы тогда были одурманены либеральной пропагандой и не сразу поняли, на какой стороне правда.

После войны Булат Окуджава работал учителем в Калуге, а через некоторое время вернулся в Москву. И на Арбате, который он назвал «своим отечеством» стоит ему памятник. И песни его до сих пор бередят душу, завораживают тайной недосказанности, намекают на что-то несбывшееся в жизни, от чего сладко щемит сердце. И Победа у нас по-прежнему «одна на всех», и «компас земной» у всех один – надежда. И «три сестры, три судьи милосердных» – Вера, Надежда, Любовь – по-прежнему каждому «открывают бессрочный кредит». Даже когда «опустят синие шторы». «Совесть, благородство и достоинство – вот оно, святое наше воинство».

«Безумно страшно за Россию»

Почти забытая поэтесса Юлия Друнина родилась в тот же год и месяц, что Булат Шалвович. И тоже в 17 лет, из десятого класса ушла на фронт. Сначала работала в госпитале, потом в звании санинструктора в 1943 году ее направили на Белорусский фронт. В одном из стихотворений она приводит данные: «По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента». Среди них были и девушки. Друнина вошла в эти три процента доживших до конца войны. На фронте она начала писать стихи. Вот эти строки любили цитировать и наши фронтовички.

Я только раз видала рукопашный,
Раз – наяву, и сотни раз во сне,
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

В боях за Латвию она получила тяжелое ранение – осколок снаряда чудом не перерезал сонную артерию. После госпиталя ее хотели комиссовать, но она отправилась в свой полк. Вскоре была контужена. С фронта Друнина вернулась с орденом Боевого Красного Знамени.

Она была потрясающей красавицей. После войны вышла замуж за своего одноклассника, поэта Николая Старшинова. Она никогда не ходила по редакциям, никогда ничего не требовала для себя, но ее стихи публиковали, любили и читали. Особенно женщины-фронтовички. В 1947 году вышел первый сборник ее стихов – «В солдатской шинели». В него вошли стихи, написанные за годы фронтовой жизни и послевоенной.

Друнина не жалела о своей военной юности, гордилась ею.
Нет, это не заслуга, а удача –
Стать девушке солдатом
на войне,
Когда б сложилась жизнь
моя иначе,
Как в День Победы стыдно
было б мне!..

Она любила море, горы, ходила старыми партизанскими тропами в Крыму. В Коктебеле выпрашивала у пограничников лошадь – хотя бы час прокатиться верхом. Никак не могла смириться с тем, что молодость уходит.

Рысью марш! –
Рванулись с места кони.
Вот летит карьером наш отряд.
– Ну, а все же юность
не догонишь! –
Звонко мне подковы говорят…
Не догнать?
В седло врастаю крепче,
Хлыст и шпоры – мокрому коню.
И кричу в степной
бескрайний вечер:
– Догоню!
Ей-богу, догоню.

Война жила в ней до последних дней. Трудно было понять, что происходит в стране. А тогда, на фронте, все было ясно – где правда, а где ложь.

Придя с войны в свои неполных двадцать,
Я верила железно, что теперь
Мне, фронтовичке, нечего бояться.

А мир вокруг продолжал рушиться. С первым мужем они давно расстались. Умер ее второй муж Алексей Каплер (кстати, первая любовь дочери Сталина Светланы). Уходили близкие, друзья, однополчане. Непонятные процессы происходили в стране.

Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной…
Я – связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.

А какое она могла принести им донесение? О том, как развалили страну, за которую они воевали? Как в переходах просят милостыню старики и инвалиды? Как униженные ветераны завидуют им – до этого позора не дожившим? О том, как либералы кричат, что лучше бы Германия нас победила?

В 1990 году Друнина была избрана депутатом Верховного Совета СССР, хотя не любила заседания и совещания. Когда поняла, что реально изменить ничего не может, вышла из депутатов. В одном из последних стихотворений, названном по первой строке «Безумно страшно за Россию», она пишет: «Мир вокруг продолжает рушиться. Все, что было понятным, гармоничным, разрывается, теряет закономерность». О ее душевном состоянии в это время говорит одно из писем, написанное перед смертью: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл… А я к тому же потеряла два своих главных посоха – ненормальную любовь к Старокрымским лесам и потребность творить…»

21 ноября 1991 года Юлия Друнина покончила с собой. Вот ее предсмертные стихи:

Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, – за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!