Без цензуры
Сборнику «1000 песен и кюев казахского народа» исполнится 100 лет
Автор – музыкальный этнограф Александр Затаевич – считал этот труд «крупнейшим делом всей жизни». Эта книга классического масштаба и значимости. Никто ни до, ни после него не отважился поставить столь грандиозную цель и не имел сил осуществить ее – собрать и записать основной фонд музыкального искусства целого народа. Труд оказался большим. Перед читателями предстал мир нового музыкального пространства.
Оказавшись волею судьбы в 20-е годы в Казахстане, А. Затаевич с головой уходит в совершенно новое для себя дело – собирание и запись народных песен и кюев, которому посвятил последние 13 лет своей жизни. А. Затаевич адресует свою книгу широкому кругу читателей и поэтому не углубляется в узкопрофессиональные сферы. Он, по возможности, избегает научной терминологии, сложных рассуждений. Он тонко улавливал стиль музыканта, личностные особенности каждого, с кем ему приходилось общаться и кого записывать. А. Затаевич писал книгу так, чтобы из нее можно было вынести представление о казахской музыке как встречу с ее музыкантами, как встречу с событиями мира музыки, случившимися в двадцатые годы двадцатого века. И какой она есть вообще.
Книга «1000 песен казахского народа» уже переиздавалась в 1963 году. Однако во втором издании она подверглась суровой цензурной чистке, и из нее удалили тексты с упоминаниями многих корреспондентов А. Затаевича, репрессированных в тридцатые годы двадцатого столетия, и некоторые страницы истории Казахстана. Кроме того, редакторы часто и без согласования с примечаниями автора изменяли название песен, прибегали к обратному переводу на казахский язык русских переводов названий песен, сделанных А. Затаевичем. В новом издании книге возвращен ее первоначальный вид и восстановлен весь авторский текст, в том числе «Перечень песен» (в начале книги). Восстановлены (в современной казахской транскрипции) оригинальные названия песен. Приведены в соответствие с современными нормами правописания отдельные слова. Вместе с тем, редакция бережно отнеслась к своеобразию лексики автора и особенностям пунктуации, которая может показаться необычной, но несет большую смысловую нагрузку.
– Устная народная литература, народные предания, исторические легенды, так называемые «жыры» (былины), сказки и пр., к сожалению, записанные еще в незначительном количестве, останавливают на себе внимание необыкновенною образностью и красочностью языка, богатством метафор и сравнений, размахом фантазии. Точно так же и в живой речи казахи – прирожденные ценители и любители изысканного красноречия; в их среде до сей поры не переводятся импровизаторы, умеющие на любую брошенную им тему содержательно, много и долго отвечать стихами, полными чеканного ритма и звучных рифм. Но в особенно близком, тесном отношении к их современному, все еще патриархальному быту находится музыка, которая приобрела в их жизненном укладе исключительное значение, во всяком случае – большее, чем у каких-либо других народов, стоящих на той же ступени духовного развития. Пением сопровождается всякое семейное событие: и свадьба, и предшествующие ей церемонии, и похороны, и поминки, и встречи гостей, причем поют участники, а еще чаще – участницы церемоний, по две, по три, а то и хором, но всегда – в унисон. Музыкой (соло на домбре) перемежаются торжественные заседания и советы аксакалов, то есть старшин рода или аула. Даже явления столь нового и современного нам порядка, как открытие Всеказахских съездов, депутаты решают по-старинному приветствовать хоровым исполнением сложенной специально по этому поводу песни. Наконец, музыкой (пение под аккомпанемент кобыза) сопровождают казахские шаманы (так называемые бақсы) свои заклинания и заговоры от болезней; с пением обходят казахские «славильщики» соседние аулы во время поста Уразы и т. д. и т. д. Мы перечисляем здесь песни и пьесы бытового характера. Но число их представляется собственно незначительным, по сравнению с громадным количеством песен и инструментальных пьес, являющихся продуктом свободного субъективного творчества и фантазии. Конечно, львиная их часть относится к типу «өлен», т. е. лирических песен, в которых описываются чувства любви, красоты возлюбленной и перипетии любовных отношений; иногда объектом воспевания является не женщина, а близкая сердцу всякого казаха степь, море (у букеевцев), синие горы (у акмолинцев и семипалатинцев), а то и просто какая-нибудь «белая березка» или скромная птичка (скворец, жаворонок), а еще чаще – какой-либо верный «серко», помогающий кочевнику с малолетства побеждать громадные степные пространства. За «өлен» следуют песни о делах давно минувших, о бранных подвигах батыров (богатырей), былины (жыр) и сказания, «терме» (поучительные песни), песни состязательного, виртуозного характера. Ни один праздник, ни одно сборище не обходится без «оленши». Некоторые казахские песни, впервые тогда мною услышанные, поразили меня своею красотой и свежестью, что и утвердило меня в сказанном намерении, и я приступил к работе. Записывал я всех, кто только мог мне предложить свои исполнения и кого только, из лиц музыкальных и сведущих, я умышленно или случайно находил среди тяжелых и унылых забот беженской жизни. Записывал и народных комиссаров Казахской ССР (А. Джангельдина, М. Саматова, С. Сейфуллина) и других, более молодых представителей казахских интеллигентных слоев, работающих на ниве политической и общественной деятельности (Ю.Б. Аймаутова, Г. Букейханова, Б. Майлина, К. Медетова, А. Уразбаеву и др.), и певцов-профессионалов (Акимгерея Костанова, Б. Джумабаева, А. Мукашеву), и съезжавшихся из степи студентов, курсантов и учеников Оренбургских: Рабфака, Совпартшколы, Кавалерийской школы командного состава, Казахского института народного образования, Военно-политических и Ветеринарных курсов, Женских курсов дошкольного воспитания, Казахской показательной школы, деткоммуны и пр. (вообще учащихся – больше всего), и лиц, отбывавших наказание в рабочей команде, и погонщиков верблюдов, привозивших зимою «гужом» соленую рыбу, соль и керосин с далеких берегов Каспийского моря, и, наконец, нищих и босяков, ходивших по базару за подаянием. Записывал повсюду: у себя ли на дому, при рояле, а чаще всего – на разного рода курсах, в общежитиях, школах, казармах; записывал летом – на высоком идиллическом берегу Урала, а зимою – на темных, грязных нарах или рваных коврах ночлежек, и среди сутолоки базара, и в коридоре театра, одним словом – везде, где только встречал сколько-нибудь ценный источник для пополнения моей песенной коллекции и хотел воспользоваться подходящим настроением певца. Не могу, конечно, сказать, что поначалу такая работа мне легко давалась. Наоборот, после нескольких первых записей, технически меня не затруднивших, я встретился уже с такими сообщениями, разобраться в которых и добросовестно и, главное, жизненно передать которые на бумаге, было делом до крайности трудным. Прежде всего, нельзя забывать, что никаких, конечно, фонографных валиков у меня не было, и что записывал я песни непосредственно с живого голоса, будучи вынужден, таким образом, считаться с психологией, характером, настроением, а то и просто – со свободным временем певца, – писал в своей книге А. Затаевич.
