Четыре деревца на Красном холме
Кажется, так давно это было, но ничто не забыто. Детство помнится мне не радостью, коей должны помниться ранние годы жизни человека, а горем и чёрной бедой. Тяжело описать на бумаге голод и нищету, безвременный уход близких людей. Начинаю – и слёзы подступают к глазам, сердце готово вырваться из груди, хочется бросить ручку и забыть. К чему бередить душевные раны? Но нет, думаю. Надо. Надо, чтобы дети мои и внуки, и их дети, и внуки знали страшную правду о казахском голодоморе. И чтобы это никогда не повторилось.
Директива – «Ничего не оставлять»
…Отец мой был бедняком, работал заготовщиком сена у бая Калмая. Весной бай переезжал на джайляу, а отец занимался ремонтом большой зимовки, заготавливал сено на зиму. Бай давал отцу за работу дойную корову и снабжал продуктами. Эти продукты (в основном соль) отец выменивал на пшеницу. Мы пекли хлеб, несколько барашков давали мясо, корова – молоко. Так мы и жили. До поры, до времени. И эти времена настали.
В 1927 году началось раскулачивание, под которое попал и наш бай Калмай. Его забрали, а людям запретили выезжать за пределы аула. Если в телеге обнаруживали пшеницу – сразу же отбирали. Для чего, за что была это подневольная блокада – никто не понимал. Одно только стало понятно всем: страшная беда на пороге. Отец не мог никуда выехать, сидел дома без работы. Нам пришлось вырезать мелкий скот, осталась одна корова. Что делать?
Многие бежали из аула, чуя, что оставаться – смерти подобно, хотя на что они могли рассчитывать в других местах? Одному Аллаху известно. Мать и мы, взрослые дети, говорили отцу о переезде, но он не хотел уезжать из родных мест. Из родных мест, где похоронен его отец, который умер в 96 лет. Да и куда ехать?
А жить становилось просто невмоготу. Власть словно задалась целью уничтожить народ, у людей отбирали самое последнее. Дошла очередь и до нас. Когда отца не было дома, пришли из колхоза и увели нашу единственную корову. Бедная моя мать, она кинулась к своей коровушке, но её отбросили ударом кнута.
«Пощадите, оставьте, чем я буду кормить этот десяток ртов?!» – кричала она.
«Будете на ферме получать обрат, не сдохнете. Сверху поступила директива собрать весь скот в колхоз, ничего не оставлять», – таков был ответ.
«Да будьте вы прокляты, пусть Аллах вам пошлёт такие же несчастья, гореть вам в аду!» – проклинала мать этих выродков, но им на это было наплевать.
Итак, мы остались без куска хлеба, без помощи, без нашей единственной кормилицы – коровы. Ферма находилась от нас в 15-20 км, чтобы дойти до неё, надо было одолеть два песчаных перевала, в нашем состоянии это было невозможно.
На следующий день приехал отец. Мать, причитая, рассказала ему, как увели корову. Отец схватился за голову. Он и мать прекрасно понимали, что в ближайшей перспективе – голодная смерть всей семьи. И самое страшное – было чёткое ощущение, что всё это происходит по чьёму-то дьявольскому замыслу, что кто-то там наверху довольно потирает руки: всё идёт по плану… Наутро отец пошёл в колхоз. Хотел объяснить, что без коровы наша большая семья не проживёт, что мы все умрём. Но его просто прогнали и ещё пригрозили, что отдадут под суд, если он вздумает выкрасть свою корову – теперь она, мол, собственность колхозная. Отец вернулся домой ни с чем, весь почерневший от переживаний.
Пытаюсь сегодня представить, каково ему было, мужчине, который ничего не мог сделать для своих голодных детей. Но невозможно такое представить…
Такое происходило по всему Урдинскому району.
«Попрошу вернуть корову»
Шёл май 1931 года. По всему Урдинскому району началась кампания по созданию конезаводов. Были нужны рабочие руки. Отцу чудом удалось устроиться на заготовку самана, и мы собрались переезжать с насиженного места. Быстро собрав свой нехитрый скарб мы переехали на 12 пункт конезавода, в народе прозванный как мечеть святого Толепа. Нам предоставили обветшалый, но вполне сносный для жилья домик на холме. Отец приступил к работе, там он стал получать продовольственный паёк (на одного), который и делил на всю семью. Затем туда же устроилась и мать. Теперь пайков стало два. Это было чудовищно мало на семью из двенадцати человек, но позволяло как-то существовать. Работа была изнурительная, особенно для матери, два месяца назад разрешившаяся девочкой Айсау-ле. У мамы пропало молоко… Что делать? Рядом с нами на точке, где заготавливали саман, жили ещё 7-8 многодетных семей. Они так же, как и мы, еле сводили концы с концами. Но у одной семьи была корова, и мы шли туда, чтобы попросить молока для Айсауле. Шли, зная, что этого молока им самим мало, что мы эту семью ставим в непростое положение выбора. И не забыть мне доброту этих людей, которые не отказывали нам в живительной капельке молока.
Помню, маленькому братику Даулетбаю было тогда всего полтора годика. Мы давали ему жареную пшеницу, предварительно разжевав, но его желудочек плохо воспринимал такую пищу, ему становилось всё хуже. И в этот тяжёлый момент моего отца и ещё шестерых рабочих вызвали в Тургай – строить центральный конезавод. И отец как чувствовал, что по возвращении не всех своих детей увидит живыми.
«Вот вырастешь ты джигитом, будешь помогать мне и матери, и заживём мы все счастливо и богато, а теперь, выздоравливай, маленький мой!» С этими словами отец, взяв на руки маленького, исхудавшего Даулетбая, поцеловал его и уложил в пос-тель. Ребёнок хоть и не умел разговаривать, но, словно понимая важность момента, улыбнулся и поднял правую руку, как бы говоря отцу: «Счастливого пути, возвращайся живым и здоровым!» Затем отец попрощался с маленькой Айсауле: «На всё воля Аллаха, мы ему покорны, но ведь совсем недавно на свет появилось это беззащитное создание, в чём её вина? Чья здесь воля – бога или людей? Дожила бы до моего приезда», – не сдерживая слёз, обнял крохотное тельце дочки, словно этим объятием хотел передать ей жизненные силы.
«Рыскал, береги детей, – сказал матери. – Работай, насколько здоровье позволит. Мне пора ехать. В Тургае попробую сказать властям, что у нас здесь творится, и попрошу вернуть корову».
«Канатбай, помогай матери, – сказал мне, целуя в лоб. – Знаю, что тяжело, но всё-таки, ходи к соседям за молоком, надо спасать наших маленьких». Так попрощавшись со всеми, отец сел на телегу и уехал. Мы долго стояли и смотрели ему вслед, пока он не исчез за горизонтом. И до сих пор на моей душе тяжёлым грузом лежит вина, что я не оправдал доверие отца, не смог спасти маленьких моих братиков и сестёр.
Уход маленьких мучеников
…После отъезда отца совсем стало худо. Мамин паёк не отоваривался, вместо пшеницы стали выдавать просо. А из Тургая пришла от отца весточка, что дисциплина там жёсткая, и к начальству попасть не получается, но он не теряет надежды.
Тем временем двое наших маленьких совсем истощали и уже не могли есть. Развязка наступила скоро. Однажды утром мама взяла на руки маленькую Айсауле, и тут же запричитала: «Погасла моя звёздочка, нет больше Айсауле!» Положили крохотное тельце в уголок, накрыли белой материей… Я, самый старший из детей, с младшей сестрой Нурганым и младшим братом Мендыбаем всю ночь не сомкнули глаз, утешая мать. А к утру обнаружили, что Даулетбай тоже ушёл в мир иной. Отлетели невинные души, успев намучиться в этом мире. За что? Почему?
Несказанное горе, когда умирают дети, и ещё горше, когда некому прийти и утешить.
Не приведи господи никому и никогда такое увидеть, и такое пережить. В дом, куда заглянула голодная смерть, не зайдут даже на поминки, за неимением куска хлеба за дастарханом. Тут нет места традициям и обычаям народа. И отца не было. Мама всё приняла на себя.
Наступил полдень. Никто так и не пришёл. Собрав все силы, она завернула оба тельца в материю, Айсауле отдала мне, а сама взяла Даулетбая. Мендыбаю велела взять лопату. «На Красный холм», – сказала она. И была права – большое кладбище находилось в четырёх километрах, туда мы бы просто не дошли. А Красный холм совсем рядом. На солнечной стороне только горячий красный песок, а вот в тени, вниз по склону рас-тут ивняк и тальник. Здесь мы их и похоронили.
Домой добрели еле-еле, обессиленные горем и всё тем же, не прекращающимся ни на секунду, чувством голода. Пришла соседка, добрейшей души человек – Каракыз женге. Муж её, Таргын уехал на заработки вместе с моим отцом. Принесла пиалу молока и чашку обжареной пшеницы, чем мы и помянули усопших. До сей поры в памяти моей внимание и чуткое отношение этой милой женщины к нашему горю. 5-6 лет назад, когда я со своим сыном заезжал к ней, она ещё была жива. Жила она в совхозе им. Свердлова Джаныбекского района, а внук её Е. Таргынов работал дирек-тором средней школы им. Г. Караша.
Смерть близнецов
Но никакие наши жалкие ухищрения и попытки отодвинуть неизбежное не срабатывали. Голодная смерть подобралась к следующим по младшинству детям в нашей семье – близнецам Аязбаю и Амине. Им было чуть больше трёх лет, и никто никогда не видел их порознь – всегда только вместе. Иногда мать, забавляясь, одевала их в одинаковые одежды, и тогда невозможно было отличить их друг от друга, кроме как родителям…
И вот, лежат они, похожие на скелетики, просят маму дать им покушать, а матери нечего им дать, она уже даже и не плачет, потому как выплакала всё, и только молит бога оставить детей в живых. Но в это время в этом месте бога не было.
Аязбай и Амина ушли вместе, умерли в одну минуту. Мать долго, молча сидела рядом с ними. Как и в тот раз никто не пришёл. Потом мы, спотыкаясь от слабости и падая, понесли хоронить их на Красный холм, рядом с Айсауле и Даулетбаем. Мать велела мне срубить четыре веточки тальника и воткнула их в могильные холмики…
Когда мы брели от Красного холма, я знал, следующие по очереди – мы, старшие, вместе с мамой. И это уже не вызывало никакого страха. Только одна мысль шевелилась: кто хоронить будет?
Живу и помню
…Наверное, таких случаев было много в степи, раз людоедская эта власть решила, что немножко переборщила, и стала искать пути выхода из положения. И нашла, по-своему: детей стали отрывать от родителей и забирать в казённые учреждения. Так мы с сестрой Нурганым попали в детдом. Члены районной комиссии, принимавшие это решение, строго наказали нам «никому не болтать», отчего умерли наши маленькие братья, сёстры. Мы и молчали, маленькие заложники этой зверской власти. Молчали ещё долгие годы…
Между тем недолго после большого Голода прожили и другие мои братья и сёстры. Ослабленный организм не мог бороться с болезнями…
Остался я один. Прошло восемь лет. На пути в Суюндук я завернул на Красный холм. Время не изменило его.
Четыре могилки покрыты зелёной травой, веточки тальника, посаженные материнской рукой, выросли в четыре дерева метров пять высотой, словно тонкие руки степной красавицы переплетаются друг с другом веточки, озаряя местность вокруг цветом жизненной радости. Зелёные листочки блестят на солнце, как глазки младенцев, а лёгкий ветерок сквозь шелест листьев доносит до меня: «Братец, мы превратились в четыре деревца, мы здесь с природой, приходи к нам, не забывай».
«Я помню вас, мои маленькие, мои родненькие», – слёзы льются из глаз моих.
Канатбай Туманов,
г. Уральск
(перевод Миржана Туманова)
Автора, к сожалению, уже нет в живых
