Блокадная книга Даниила Гранина
Для Уральска Ленинград, можно сказать, город-побратим. Медалями «За оборону Ленинграда» награждены сотни уральцев. Тысячи жителей блокадного города были эвакуированы в наши края. Ленинградское военное училище связи окончили десятки уральских девушек, ставших фронтовыми телефонистками и связистками. Только вместе с заводом, который у нас стал носить имя Ворошилова, прибыла тысяча специалистов вместе с семьями. Многие так и остались в Уральске. Уральск стал родным для ленинградцев, Ленинград – для уральцев. Наша землячка, Герой Советского Союза Маншук Маметова погибла в бою за город Невель в Ленинградской области.
Моя мама рассказывала, что всю войну в их квартире на станции Казахстан (Аксай) жили ленинградцы. После войны они долго поддерживали отношения, и родители ездили к ним в гости в Ленинград. Для моих родителей они навсегда остались примером мужества и интеллигентности.
О беспримерном подвиге ленинградцев уральцы знали не понаслышке. Но, наверное, не все могли рассказать те, кто пережил ужасы блокады. Не из страха – просто людям слишком тяжело и больно вспоминать страшное в своей жизни, нужно время. Вот и писатель Даниил Гранин только через 35 лет после войны решился собрать воспоминания ленин-градцев о блокаде. С первых дней войны Гранин пошел в народное ополчение защищать Ленинград. Прошел всю войну, в Ленинграде оставались родители, сестра.
Пережившие блокаду постепенно уходили – какое здоровье после испытаний голодом, холодом, потерей близких… Они уходили и уносили с собой свои истории. Видимо, Гранин понял: эта правда – из промерзших квартир, из обледеневших, но работающих заводов, из семей, хоронивших одного за другим своих стариков и детей – эта правда изнутри – уйдет вместе с ними. И он с другим писателем-фронтовиком Алесем Адамовичем опросил для «Блокадной книги» двести человек.
«То, что мы услышали, было страшно»
В этой книге нет художественной составляющей. Это в каком-то роде документальная хроника. Авторы взяли и записали интервью у ленинградцев, переживших блокаду. Один писатель воевал с партизанами, другой – на Ленинградском фронте. Оба знали о блокаде, голоде, тысячах смертей. Но после этих интервью оба признались – то, что они услышали, было страшно. Голод, тихая смерть (ушел, упал), безнадега (украли карточки, старушка уходит из семьи, забирается на сани с мертвецами, чтобы ее тело – еще живое – довезли до кладбища, так не будет необходимости близким тратить последние силы на то, чтобы дотащить саночки до кладбища), жестокость (полумертвые, едва шевелящиеся женщины забивают ногами мужчину, выхватившего и съевшего чужой хлеб), немыслимое (мать, стоявшая перед выбором: дочь или сын, потому что оба не выживут).
И в то же время – мужество, одухотворенность, сострадание.
«Восемнадцатая армия фон Лееба отбивала все попытки прорвать блокаду. Немецкие войска, по сути, комфортно, без особых трудов ожидали, когда голод удушит население. В блокадном кольце оказалось почти три миллиона горожан. Немцы разбомбили главные продовольственные склады – Бадаевские, и от малых запасов ничего не осталось. Наплевав на все законы войны и воинской чести, вермахт приступил к удушению огромного мегаполиса голодом. Фактически на Ленинградском фронте немцы начали войну с горожанами, запустив вместо себя голод».
Немцы хорошо знали, что происходит в городе, про ужасы голода, знали от разведки, от перебежчиков. Противник мог войти в город, но понимал, что город и солдаты будут стоять насмерть. Гитлер повторял: в город не входить, потери от уличных боев были бы слишком велики. Решили, что при таком питании люди не выдержат, вот-вот они должны сдаться.
Если голод не заставит, то все равно население передохнет, не надо будет его кормить. Уже в октябре стала нарастать смертность от дистрофии. В октябре умерло 6 000, в ноябре – 10 000, за 25 дней декабря – 40 000. В феврале ежедневно умирало от голода около трех с половиной тысяч. В дневниках того времени люди писали: «Господи, дожить бы до травы». По скромным под-счетам, за время блокады умерло больше 1 миллиона горожан.
Маршал Жуков приводит цифру – 1 миллион 200 тысяч голодных смертей. Смерть уничтожала тихо, безмолвно, день за днем, месяц за месяцем – все 900 дней. Как укроешься от голода? Он настигал в стенах своего дома, на работе, в своей квартире среди кастрюль, сковородок, буфетов. В еду запускали немыслимые вещи – соскабливали клей с обоев, варили кожаные ремни. Ученые-химики в институтах перегоняли олифу. Съедали кошек, собак. С какого-то момента началось людоедство.
Понимая жестокость вопроса, авторы книги все-таки его задавали: «Почему вы остались живы, если вы провели здесь всю блокаду?».
«Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других – стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться», – сказал писатель в своем интервью в год 70-летия Победы.
«Я вас ненавижу!»
В тот же год 95-летний писатель выступал в Бундестаге – есть у них такой «Час памяти» 27 января. Правда, приурочен он не к снятию блокады Ленинграда, а ко дню освобождения концлагеря Освенцим, так совпало, что случилось это в один день. Гранин говорил тихо и внешне спокойно, но чувствовалось огромное эмоциональное напряжение. Его слова через 70 лет после войны убивали немцев. Гранин предупредил, что будет говорить не как писатель, а как солдат. Он и говорил, как солдат – стоя, отказавшись от предложенного стула.
Про Сталинград немцы знали – ведь там голодали и погибали они. Про блокаду тоже слышали. Но это было для них ничего не значащим фактом. Слушая подробности, немцы опускали головы, а некоторые даже пускали слезу.
«Я, … честно признаюсь, возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций и тому подобное уничтожали людей, горожан самым мучительным, бесчеловечным способом, воевали уже не оружием, а с помощью голода, дальнобойной артиллерии, бомбежек, – говорил Гранин. – Уничтожали кого? – мирных граждан, беззащитных, не могущих участвовать в поединке. Это был нацизм в самом отвратительном виде, потому что они позволяли себе это делать, считая русских недочеловеками, считая нас чуть ли не дикарями и приматами, с которыми можно поступать как угодно». А люди в этих нечеловеческих условиях оставались людьми, проявляя невероятную силу духа. И об этом тоже говорил писатель.
Безымянные герои
«В районах города организовали выдачу кипятка, кружка кипятка часто спасала человека; молодежные бригады помогали доставить обессиленных людей в стационары, там их кое-как подкармливали. Люди привыкали к взаимопомощи. Человек на улице остановится, сползет вдоль стены на землю, потеряв силы, и находился иногда другой прохожий, поднимет его, доведет до пункта с кипятком.
Я видел эти сцены и понял, что один из героев блокады – это «КТО-ТО», «БЕЗЫМЯННЫЙ ПРОХОЖИЙ», он спасал упавшего, замерзающего. У людей не исчезло, а появилось больше сострадания. Единственное, что можно было противопоставить голоду и бесчеловечности фашизма – это духовное сопротивление людей».
Газеты потом писали, что Гранин снова «взял Рейхстаг». Российские либералисты умилялись тому, что немцы пристыдились, а некоторые даже пускали слезу. «Какое страдание и сострадание было на лицах людей, преодолевших фашизм и обретших чувство вины за преступления, которые они не совершали. Да, их предки, но не они. Почему мы никогда не испытываем чувства вины?», – вопрошала одна очень известная российская газета, призывая также покаяться за Гулаг и «тоталитаризм». А, может, еще и за то, что не сдались? Посмели выжить и остаться людьми? За саму Победу?
А что? Через несколько лет после выступления Даниила Гранина в Бундестаге появился мальчик Коля из Уренгоя и покаялся – за «так называемый Сталинградский котел», в котором гибли немцы, «не хотевшие воевать», и за «невыносимые условия советского плена». Да за один только Ленинград, за полтора миллиона умерших там от голода, холода и бомбежек у Красной Армии было полное моральное право вообще уничтожить всех немцев и саму Германию! Но советский солдат не опустился до мщения. Он проявил милосердие и сострадание к мирным жителям немецких городов, а ведь многие наши солдаты не меньше Даниила Гранина ненавидели немцев – всех, а не только солдат вермахта. Но наши солдаты нашли в себе силы не сорваться. И это тоже было проявлением высочайшего духа и силы воли.
«Вам не стоит просить у нас прощения, ведь лично вы ни в чем не виноваты. Вы не можете отвечать за своих дедов и прадедов. И потом, прощает только Господь. Но я скажу честно – для меня немцы навсегда чужой, чуждый народ. Это не потому, что лично вы плохие. Это во мне кричит боль сожженных вермахтом детей. И вам придется принять, что как минимум еще моё поколение – для которого память о войне это награды деда, его шрамы, его фронтовые друзья – будет воспринимать вас так. Что будет потом, я не знаю. Возможно, после нас придут манкурты, которые все забудут. И мы многое для этого сделали, мы много что просрали сами, но я надеюсь, что еще не все потеряно для России. Нам, конечно, нужно сотрудничать. Русским и немцам. Нужно вместе решать проблемы. Бороться с ИГИЛ и строить газопроводы. Но вам придется принять один факт: мы никогда не будем каяться за эту нашу Великую войну. И тем более за Победу. И тем более перед вами. Во всяком случае, повторюсь, моё поколение. Потому что мы тогда спасли не только себя. Мы спасли вас от вас самих. И я даже не знаю, что важнее», – так говорил писатель незадолго до смерти немецким военным в Бундестаге. Может, они что-то, наконец, поняли? Вряд ли, судя по их воинственной риторике. Но, аплодируя Гранину, весь зал встал.
