«…Младых богинь безумный обожатель»
Достоевский сказал о Пушкине, что он один изо всех мировых поэтов обладает свойством полного перевоплощения в «чужую национальность». Писатель видел в этом «всемирную отзывчивость», «всечеловечность» Пушкина. В «Дон-Жуане» он испанец, в «Цыганах» – цыган, в поэме «Пир во время чумы» – англичанин. В разных произведениях он то мистик, то атеист, то протестант, то мусульманин. А Пушкин был христианином.
Прекрасная шалость
В юности иногда он называл себя «афеем», так тогда звучало слово «атеист». Но это была просто такая мода у лицеистов, как это часто бывает у молодежи с ее стремлением к эпатажу.
Существует как бы два Пушкина. Один хрестоматийный – великий поэт, писатель, солнце русской поэзии. Второй Пушкин – живой. Озорник, балагур, дуэлянт, любитель выпить и поволочиться за девушками, автор едких эпиграмм, в том числе и на священников. В южной ссылке юный Пушкин, начитавшись Библии, Корана, написал поэму «Гавриилиада», от которой всю жизнь отрекался. Поэма нигде не была напечатана, но ходила по Петербургу в списках. «… Самым огромным грехом всей его жизни была кощунственно-циничная поэма «Гаврилиада», написанная в апреле 1821 года, облеченная в изящную форму, что делало грех поэта особенно тяжким…» (из сборника статей «Пушкин: путь к православию»).
Цензурный запрет на эту поэму снят только в 1918-м году, но в советские собрания сочинений эту поэму все равно не включали. А потому было еще более любопытно. Вяземский, посылая А.И. Тургеневу отрывок из «Гавриилиады», написал: «Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость».
Конечно, шалость. А как еще шалить поэту, если не в стихах? Можно представить: южный Кишинев, цыганские романсы, знойные девушки, и поэту нет еще и 22-х лет. Сюжет и сегодня многим покажется возмутительным. Я его боюсь даже пересказать. Двести лет назад Пушкина за него могли приговорить к каторге. Деву Марию соблазняют сразу трое – сатана, архангел Гавриил и сам Бог в виде, конечно же, белоснежного голубя. Но это – если просто пересказать фабулу. Если прочитать, то, наоборот, остается ощущение чистоты и невинности. Как сказал о поэме Ходасевич: «Безграничная радость и восторг, возникшие от созерцания яркого, пышного, многообильного мира».
Сначала представление еврейской красавицы – «шестнадцать лет, невинное смиренье… нога любви, жемчужный ряд зубов… ее супруг, почтенный человек, седой старик, плохой столяр и плотник, он, как отец с невинной жил еврейкой…». Завязка действия – «всевышний Бог склонил приветный взор на стройный стан, на девственное лоно рабы своей…». Марии снится сон – там ангелы, архангелы, трон с Богом, серафимы, херувимы, небосклон, звон… и «голос Бога слышит… жених грядет… к своей рабыне». Но, между прочим, ею был замечен красавец – архангел Гавриил. А тому и самому «другой хотелось чести», чем записочки носить. «Так иногда супругу генерала затянутый прельщает адъютант». А тут и сатана не дремлет – «старый враг»! Сначала он – лукавый змий, прельщает – «сердца трепетание», блаженство, нега, улыбкою дарить блаженство, с ума сводить сердца… Что еще нужно, чтоб соблазнить юную красавицу? И вот на месте змия «Мария зрит красавца молодого… К лукавому склонив на грудь главу, вскричала: ах!.. и пала на траву. … Подумала – вот шалости какие, досталась я в один и тот же день – лукавому, архангелу и богу…».
Возмутительно, но так невинно, так весело, смешно, очаровательно. «Сияет Мария невинностью. Описывая «прелести греха», таким сияюще-чистым умел оставаться лишь Пушкин. Перефразируя его самого, хочется сказать: счастлив тот, кто в самом грехе и зле мог обретать и ведать эту чистую красоту», – писал Ходасевич.
А счастливец мог лишиться всего и оказаться на каторге. Такой был закон. Семь лет сочинение ходило в списках по Петербургу, да, наверное, не только, пока не дошло до Новгородского и С-Петербургского митрополита. Поскольку сочинение приписывалось Пушкину, учредили для расследования комиссию, в которую вошли графы Кочубей, Толстой и Голицын. Высшие чины государства, по личному распоряжению императора, за юношеские шалости, совершенные семь лет назад, задают поэту вопросы в лоб: да или нет, было или не было, твое сочинение или нет? Пушкин ответил: нет, нет и еще раз нет. Объяснял: «Рукопись ходила между офицерами Гусарского полку, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжег я вероятно в 20-м году. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное».
И потом его еще не раз допрашивали. Он опять отвечал: «Ничего не помню, свой список сжег, никогда в духе безверия или кощунства над религией не писал. А «Гавриилиада» жалка и постыдна».
Зная, что письма его читает цензура, в одном письме намекнул на авторство Горчакова, известного своими вольными стихами и умершего за четыре года до этого. «Мне навязалась на шею преглупая шутка. До Правительства дошла наконец «Гавриилиада»; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность… Все это не весело…»
Обычное для эпохи вольнодумство
Все эти разбирательства прекратил лично император. Николай Первый написал председателю комиссии по расследованию графу Толстому: «Зная Пушкина лично, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог Правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».
И Пушкин написал лично императору. Письмо – тайное. Поколения пушкиноведов пытались его обнаружить, но безуспешно. Есть резолюция Николая Первого на докладной записке: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено. 31 декабря 1828 г.»
И тогда, и сейчас пушкинисты уверены, что в письме императору Пушкин все-таки признался в авторстве. Уверены потому, что не было в России поэта, который мог бы так по-пушкински сочинить легкую, изящную, чистую при всей ее возмутительности пародию на библейский сюжет. Сам Пушкин позднее не терпел даже упоминания об этой поэме. Выпрашивал и уничтожал ее списки.
Теперь «Гавриилиада» есть в любом собрании Пушкина, она – классика русской словесности. И это ничего не меняет. И Дева Мария, и ее Младенец для всех священны. И еще. Мне кажется, это в природе русского человека – посмеяться над тем, что для него свято. Преклонение, вера – и шутовство, смех. Но в роковые минуты – готовность отдать жизнь за свою веру и свои убеждения. И еще одна чисто русская черта – желание казаться хуже, чем ты есть. «Казалось, он домогался того, чтобы другие думали о нем хуже, чем он есть на самом деле, стремясь скрыть «высокий ум» «под шалости безумной легким покрывалом». … Если своими пороками и недостатками поэт вслух громко и задорно бравировал, то прекрасные ростки своих добродетелей он старался скрыть, бережно и тайно храня их ото всех».
Это из сборника «Пушкин: путь к православию», составленным, между прочим, иерархами Русской православной церкви. «Уже по одному тому, что наиболее вменяемые в вину Пушкину «кощунства» – неизменно шуточные, а не воинствующие, что их стрелы неядовиты и неглубоко ранят, следует признать, что они были скорее случайной вспышкой озлобленного ума или просто легкомысленной игрой ума юного поэта… его «кощунства» не выходили из уровня обычного для этой эпохи неглубокого вольнодумства…».
Профессор Зайцев, впоследствии архимандрит и известный публицист, в статье «Религиозная проблема Пушкина» пришёл к выводу: «Духовным здоровьем дышит поэтическое творчество Пушкина. Назовите другого писателя, чтение которого доставило бы такую умиротворяющую и возвышенную радость, навевало бы такое душевное спокойствие, и это несмотря на то, что ставит оно вопросы иногда предельно трудные и остро волнующие».
Пушкин – это всегда радость, тепло и улыбка. Он оставил нам эту радость. И жизнь прекрасна, как двести с лишним лет назад в весеннем Кишиневе для юноши, желающего наслаждаться жизнью и смеяться. Он оставил нам эту радость: «Огонь любви в лице ее разлился, и нежностью наполнилась душа». Что может быть выше этой радости, этой любви, которую оставил нам Пушкин.
