Великий писатель или великий предатель?
(Продолжение. Начало в №№ 23-27)
Чем ближе знакомишься с биографией Александра Исаевича Солженицына, тем больше удивляешься изощренности его личности. Он все время опасается за свои творения, но об их существовании знает множество людей, у многих они хранятся. Он постоянно говорит о том, что он – «угрожаемый автор», боится ареста, и в то же время как будто хочет его. Он зачем-то забирает из журнала «Новый мир» свой роман, хотя где, как не у Твардовского, тот в полной безопасности, а сам идет прямым ходом в ЦК КПСС – жаловаться на преследования. Мне кажется, что его жизненное кредо объясняется двумя его же высказываниями: «Нужно быстро и в нужный момент плюнуть первым» и «Хоть так – хоть так, я все равно в выигрыше».
Плевал на всех
Напечатают его роман на родине – хорошо, не напечатают – тоже, тогда он опубликует его за границей. Он даже хотел, чтобы его романы изъяли, ведь они уже были переправлены за границу и ждали публикации. И если ему откажут в СССР, он сможет, наконец, дать согласие на печатание за границей.
Но КГБ упорно продолжал бездействовать, даже когда в 1967 году Солженицын выступил со своим «Письмом к съезду писателей» и стал превращаться в кумира диссидентского движения. Это письмо было опубликовано практически всеми мировыми СМИ и сделало Солженицына известным на Западе. Единственно, на страницах «Литературной газеты» появилась статья «Идейная борьба. Ответственность писателя», которая лишь способствовала росту его популярности как среди оппозиционно настроенной советской интеллигенции, так и за рубежом.
После истории с письмом к съезду Солженицын развил бешеную деятельность по разным направлениям: требовал от Союза писателей публикации своих романов и повестей, добивался обсуждения «солженицынского вопроса» в секретариате Союза, тайно отправлял свои рукописи за границу, направо и налево раздавал западным журналистам экстравагантные интервью… Следствием его титанической активности явились два знаменательных события: с одной стороны – в ноябре 1969 года исключение из Союза писателей, с другой – ровно через год присудили Нобелевскую премию.
Солженицыну помогали очень многие. Твардовский относился к нему по-отечески, помогал не только в публикации его творений, но и материально. «…Денег опять мне предлагал, – пишет Солженицын, – Тысячу? Две тысячи? Три тысячи?…».
Когда Твардовского из-за него снимут с редакторов журнала «Новый мир», овеянный славой Солженицын не поддержит его даже словом.
Неблагодарно, если не сказать по-хамски, он вел себя по отношению ко всем, кто ему помогал. Он не высказал даже соболезнования, когда из-за его творений повесилась перепуганная Воронянская, которая печатала его книги, прятала их у себя и была (по свидетельству их общих знакомых) его любовницей. Он не поехал на похороны Корнея Чуковского, в доме которого был своим человеком. «Известно, что осенью 1965 года именно у них, в Переделкино, он скрывался от негрозившего ему ареста, и то, что внучка Корнея Ивановича, Елена Цезаревна, принимала самое непосредственное участие в подготовке «Архипелага», и то, что у Александра Исаевича был ключ от московской квартиры Чуковских, где он мог появляться в любое время, даже в отсутствие хозяев, и то, что, умирая, Корней Иванович завещал ему часть своих денег», – пишет Островский.
На похороны любимого писателя многих поколений советских детей собралось много народа.
Солженицына не было. Оправдывая его, жена, Наталья Решетовская, писала, что Александр Исаевич готов был принять участие в панихиде, если бы она состоялась в Переделкино и в узком кругу, но не желал присутствовать на казенной церемонии в Москве в Доме литераторов. В общем, не так похоронили…
Этим же объяснил он позже (наверное, когда получил завещанные деньги) свое отсутствие на похоронах внучке Чуковского – Елене. Но даже в этой ситуации он не преминул «плюнуть». «Страшно умирать не опальным», – подчеркивал он в этом письме, намекая на себя, любимого – ему, мол, умирать будет не страшно, он-то – опальный. И в то же время, как бы упрекая Чуковского в том, что тот был обласкан властью. Эх, надо было Корнею Ивановичу своего Айболита отправить не зверей в Африке спасать, а заключенных в ГУЛАГе! А Мойдодыру не детей-замарах отмывать, а гэбэшных палачей от крови, а Крокодила сделать не добрым, а похожим на Сталина и чтоб он не мочалки глотал, а таких «угрожаемых» гениев, как Александр Исаевич!
И «Голос» про него сказал
Может быть, он все-таки переживал смерть человека, который для него много сделал? Нет, он переживал за то, отзовется ли Запад на его исключение из Союза писателей. Ждал почти всю ночь, а утром дождался. «…в 6 утра, – пишет он в «Теленке», – проснулся, включил по обычаю «Голос Америки», безо всякой задней мысли, и как укололо: «По частным сведениям из Москвы, вчера в Рязани, в своем родном городе, исключен из писательской организации Александр Солженицын»… Четыре раза в кратких известиях передали. Четыре раза в подробных. Хор-рошо!».
Из Союза Солженицына исключили после того, как было опубликовано его «Открытое письмо», и это письмо перепечатали все иностранные СМИ. Спустя некоторое время, 26 ноября 1969 года, на страницах «Литературной газеты» было опубликовано заявление Секретариата Союза писателей РСФСР, в котором осуждалось «Открытое письмо» А.И. Солженицына и говорилось, что никто не будет его задерживать, если он «пожелает отправиться туда, где всякий раз с таким восторгом встречаются его антисоветские произведения». Но это только прибавило красок в образ гонимого писателя, а главное – помогло ему стать лауреатом Нобелевской премии.
В это время «Архипелаг» был уже за границей и ждал разрешения автора на его публикацию.
1968 год был знаменательным для Солженицына не только этим. В это же время у него произошли изменения в личной жизни. Решетовская давно подозревала его в изменах, а тут у него появилась новая помощница (у меня такое впечатление, что со всеми «помощницами» у него что-то было), тоже Наталья – Светлова, (настоящая фамилия – Шенфельдт), которая вскоре стала его второй женой. Он стал называть ее Алей, наверное, чтобы не путать с первой. Она перепечатывала ему роман «Круг-96». «И встречу на 4-5-ю я, в благодарности и доверии, положил ей руки на плечи… И… стала она Алей, моей второй женой», – пишет Александр Исаевич.
Наталья Дмитриевна Солженицыну была более полезна, чем Наталья Алексеевна – у нее было много знакомых в диссидентских кругах, и она имела связи с иностранцами. Но с первой женой он не разводился, хотя почти и не жил с ней.
Организованный поток поздравлений
В декабре этого года писателю исполнилось 50 лет, поздравления ему шли отовсюду. «…отказали чумные кордоны, прорвало запретную зону! – с восторгом пишет Александр Исаевич. – И – к опальному, к проклятому, за неделю вперед, понеслись в Рязань телеграммы, потом и письма, и меньше „левых“, больше по почте, и мало анонимных, а все подписанное. Последние сутки телеграфные разносчики приносили разом по 50, по 70 штук — на дню-то несколько раз! Всего телеграмм было больше пятисот, писем до двухсот, и полторы тысячи отдельных личных бесстрашных подписей».
Можно было бы ожидать паломничества и на квартиру опального писателя, но юбилей отметили в узком женском кругу. Александр Исаевич не приглашал даже близких друзей.
«… мужчин в его доме мы почти никогда не встречали», – вспоминала одна из приглашенных женщин.
Один интересный момент, связанный с юбилеем писателя. Он заранее, до юбилея, рассылает в редакции под копирку напечатанное послание с благодарностью «всем, почтившим его юбилей» и готов отдать себя «служению читающей России».
« …Ужасно огорчило письмо Солженицына. Выясняется, что он до юбилея разослал под копирку это письмо. Все мы (редакция «Литературной газеты» – Н.С.) удивлены и обескуражены, – записывает в своем дневнике Кондратович, – Солженицын, умный человек, выглядит во всем этом смешным. Разослать до юбилея? Значит, быть уверенным, что последует поток поздравлений? А если его не будет?».
А он знал, что будет. «Потому, что весь этот поток телеграмм был хорошо организован. В частности, подготовкой к юбилею писателя за границей, откуда тоже пришли телеграммы, занималась О. Карлайл (внучка писателя Леонида Андреева, жена американского писателя Карлайла – Н.С.), – пишет А. Островский.
«Чем быстрее получу, тем крепче ударю»
Солженицын по-прежнему много ездит, живет то у одних, то у других. С весны он собирается пожить (поработать) в Крыму, уезжает в Гурзуф, но почему-то быстро возвращается. «Привыкнуть я там не мог», – объясняет он сам. Но у Островского сомнения на этот счет: «Там что-то произошло. Но что – мы не знаем».
В это время обострились отношения СССР и Китая. Весной 1969 года китайские войска сделали попытку перехода границы на Амуре в районе острова Даманский. Пошли слухи о предстоящей войне. Спецслужбы, видимо, стали более пристально следить за теми, кто мог стать «пятой колонной» внутри страны.
Солженицын снова следит за тем, как отзовется «Голос Америки» на предложение о его высылке из Советского Союза. В это время он пользуется гостеприимством музыканта Ростроповича.
«…Вечером 25 ноября 1969 г., – вспоминает он, – включаю «Голос Америки» и слышу: «Писатель Солженицын высылается из Советского Союза»… Это было на даче Ростроповича, первые месяцы там, только устроился. (ничего себе – первые месяцы в гостях, а он «только устроился» – Н.С.).
Я встал. Чуть прошли мурашки под волосами. Может быть, через какой час за мной уже и приедут. О рукописях, о заготовках, о книгах – сразу много надо было сообразить, чересчур много! Хоть всю жизнь готовься, а застает всегда не вовремя. Вышел погулять по лесным аллейкам. Стоял не по времени теплый грозно-ветренный, сырой, темный вечер. Я гулял, захватывал воздух грудью. И не находил в себе ни борения, ни сомнения: все шло по предначертанному».
Все-то у него – рассчитано и предначертано. А про мурашки, честно сказать – перебор. Это ведь в каждой строке – какой он преследуемый, гонимый, бесстрашный. И какой тупой КГБ.
«Получил французскую премию «за лучшую книгу года» (дубль и за «Раковый», и за «Круг») – наши ни звука. Избран в американскую академию, «Arts and Letters» – наши ни ухом. В другую американскую академию, «Arts and Sciences» (Бостон), и ответил им согласием, – наши и хвостом не ударили,.. с весны скорость набирал на «Р-17» и даже в Историческом музее, в двух шагах от Кремля, работал, – дали официальное разрешение, и только приходили чекисты своими глазами меня обсмотреть, как я тут. И по стране поездил – никаких помех. Так долго тихо, что даже задыхаешься».
Но что там – французская премия, когда начиналась борьба за Нобелевскую. «Мне эту премию надо, как ступень в позиции, в битве! И чем быстрее получу, тем твёрже стану, тем крепче ударю!» – описывал Александр Исаевич свое нетерпение.
В этой борьбе принимали участие все друзья Солженицына за границей. Ольга Карлайл договаривалась с издательствами об издании его «Круга» и «Архипелага». От этого многое зависело.
В 1970 году кандидатура А.И. Солженицына в третий раз была выдвинута на соискание Нобелевской премии. «Для меня, – утверждал А.И. Солженицын, – 1970 был последний год, когда Нобелевская премия еще нужна мне была, еще могла мне помочь. Дальше уже – я начал бы битву без нее. Приходила пора взрывать на Западе «Архипелаг». Уже я начал исподволь готовить публичное к тому заявление».
Если в 1968 г. фамилия А.И. Солженицына была мало кому известна, то в 1968-1969 годах, благодаря «залпу», который был произведен издательствами Харпер энд Роу и Бодли Хэд, он стал известен. И вот тут Солженицын объявил жене, что у него другая. Она об этом, конечно, догадывалась, но на этот раз он без всяких объяснений предложил разойтись. Можно представить шок, который испытала Н.А. Решетовская. Она даже пыталась отравиться – проглотила большое количество снотворных таблеток и была доставлена в больницу. За границу Солженицын уехал с новой женой.
«Не встану»
В феврале 1974 года Солженицына отправили в ФРГ и лишили гражданства СССР. По мнению тех, кто его хорошо знал, у него и это было «обдумано, взвешено, спланировано, скалькулировано». Бушин в своей книге «Гений первого плевка» описывает почти комический случай.
«Перед высылкой из страны Солженицына задержали и повезли на ночь в Лефортовский изолятор. О чем же думает он, сидя в машине? Да опять планирует: «Как бы мне выйти (из машины в Лефортове) пооскорбительней для них», т.е. для сопровождающих. Каким образом выход из машины может быть оскорбительным для кого-то, мы не знаем. Спал он в изоляторе плохо: терзали мучительные раздумья. О чем может терзаться неожиданно арестованный человек? О малых детях, о жене, о прерванном деле, о неизвестном будущем… Нет, нашего узника мучит совсем не это. Он напряженно размышлял о том, как ему вести себя завтра, когда в камеру войдет начальство: вставать навстречу или нет? Запланировал: не встану! «Уж мне-то теперь – что терять? Уж мне-то – можно, упереться. Кому ж еще лучше меня?». Действительно, ведь уже нобелевский лауреат, и на Западе наверняка подняли уже невероятный шум. Да, он не встанет. Он покажет себя этим держимордам! Утвердив диспозицию завтрашнего сражения, заснул. Но вот и утро, в двери гремит ключ. Нобелиат просыпается и решительно садится на кровать. Дверь открывают – нобелиат храбро сидит. Входит полковник и еще кто-то. Нобелиат продолжает отчаянно сидеть. Полковник приближается. Нобелиат, очертя голову, сидит. Полковник говорит: «Почему не встаете? Я начальник изолятора». И что же? Медленно, нехотя, совсем не так, как ныне резвые члены правительства и президентского Совета при появлении полковника Ельцина, но отрывает Александр Исаевич свое седалище от матраса, встает, выпрямляется…».
Вот так – даже действия своего седалища у него спланированы и отрежиссированы.
Когда Солженицына выдворяли из страны, то в самолете до Франкфурта-на-Майне, естественно, его сопровождали какие-то должностные лица, человека два-три. Он смотрит на них с крайним подозрением, но убеждается, что в руках у них нет никакого оружия. Это его несколько успокаивает. «Я понимаю, что такое открытая ладонь, – скажет наш герой позже. – Откройте эту ладонь, и все увидят, что в ней нет камня». Так вот здесь он своими глазами видит, что ладонь открыта и что камня нет, но вскоре диалектический ум подсказывает совершенно иной взгляд на дело: «Да, руки у всех пусты, т.е. свободны» – свободны для действия, для расправы, и все остальные два часа полета до Франкфурта он напряженно ждет, что на него прямо тут, в самолете, кинутся эти люди со свободными руками, и жуткая расправа начнется. Ну, например, сбросят с высоты восьми тысяч метров где-нибудь над Эльбой или Майном. Это им просто! И еще объявят, что выпал, дескать, нобелиат, в результате им же затеянной драки или попытки захватить самолет.
«Солженицынский рай»
Совершив 12 февраля 1974 года беспосадочный и бесплатный перелет Москва – Франкфурт-на-Майне, Солженицын оказался в ФРГ, где пробыл недолгое время. Затем жил в Швейцарии. Оттуда перебрался в Канаду, а с конца апреля 1975 года окончательно обосновался в США, в маленьком городке Кавендиш, что в штате Вермонт. О том, как он там обосновался, писали американские газеты «Вашингтон стар» и «Ультима ора» в августе 1977 года. Статья в первой из них озаглавлена «Тюрьма, тщательно выстроенная по собственному проекту» и принадлежит журналисту Уильяму Деланей; статья во второй названа «Солженицынский рай» и дана без подписи.
В Кавендише было тогда всего 1264 жителя. Некое доверенное лицо заранее купило для Солженицына на Уинди Хилл Роуд, что на окраине города, весьма просторный дом и пятьдесят акров (двадцать гектаров) земли вокруг него. Впрочем, как далее поясняет «Вашингтон стар», есть там еще «небольшой домик для гостей и домик у пруда» неизвестного назначения, итого – три домика. Приобретение обошлось, по данным одной газеты, в 100 тысяч долларов, по данным другой – в 160. Гораздо больше удачливый приобретатель потратил на коренное переоборудование дома и всего имения: тут газеты почти сходятся, называя сумму в 250-260 тысяч. Следовательно, общие затраты составили тысяч 350-400. Для сравнения авторы статей приводят размер зарплаты мэра городка – чуть больше 21 тысячи долларов. Таким образом, покупка бывшего советского зэка была равна жалованью мэра американского города за 15-20 лет. К этим сотням тысяч личных затрат на себя следует присовокупить еще некоторую сумму, которую новосел пожертвовал на общество: по словам мэра, дал 300 (триста) долларов на строительство школы. У четы Солженицыных трое детей, им вскоре предстояло пойти учиться. Откуда у изгнанника из СССР такие деньги? Нобелевская премия намного меньше этой суммы.
(Продолжение следует)
