Такое не забудешь
Старый железнодорожный дом. Скромный подъезд с узкой каменной лестницей, с которой сразу попадаешь в небольшую, как сейчас говорят – малогабаритную квартиру – полутёмный коридорчик, где еле-еле можно разминуться двоим, и такие же небольшие, плотно заставленные мебелью комнаты.
– Нас, по всей видимости, скоро снесут и на этом месте что-то построят, – вздыхает хозяйка и в её голосе улавливаются печаль и сожаление.
На этой же улице, буквально через дорогу, стоит такого же преклонного возраста дом, построенный когда-то железнодорожным ведомством для своих работников. Ныне он уже отгорожен от внешнего мира высоким металлическим забором, за которым видна специальная техника и груда кирпичей там, где еще совсем недавно был угол. Как видно, трудно поддается стальным зубьям ковша прочная монолитная стяжка.
Большая часть жизни его обитателей прошла в этом доме, где я на днях побывал, он расположен всего в нескольких минутах ходьбы от вокзала станции Уральск. Здесь всё – каждый кирпич, каждый выступ, старые деревья во дворе – связано с прошлым, людьми, которых уже давно нет, но все тут напоминает о них.
Трехэтажный дом, как и соседние подобные жилые строения, долгие годы был в какой-то мере визитной карточкой для гостей нашего города. Но когда Александр Усенин впервые сошел с поезда на станции, то не в качестве гостя. Он приехал в Уральск жить и работать, прибыл прежде всего как коммунист для того, чтобы возглавить военизированную охрану на железной дороге. А чтобы не затягивать время с переездом, начальство выделило ему целый грузовой вагон, в котором он перевез весь домашний скарб и даже корову, бывшую в их хозяйстве. С ним этим же поездом прибыла жена и трое малолетних детей. Это было в один из летних дней сорок пятого года.
– Раньше папа прибыть сюда не мог, – вспоминает его дочь Милла Александровна Панина. – Шла война, и он хоть и не призывался в действующую армию, но был, можно сказать, почти в зоне боевых действий, не раз оказывался в критических ситуациях. Мы, жившие тогда в Палласовке Сталинградской области, месяцами не видели своего отца. Когда он редкими паузами появлялся в доме, мы, дети, в человеке, покрытом жирным слоем копоти и мазута, пахнущем дымом, с трудом признавали своего отца. Знали, что он, работающий в охране железной дороги, по-своему тоже воюет с немцами, то и дело подвергая себя смертельной опасности. И вообще слово «война» не было для нас чем-то абстрактным, неодушевленным. Палласовка находилась в непосредственной близости от мест, где происходили кровопролитные сражения за Сталинград. Да она и сама то и дело притягивала к себе внимание врага, ведь у нас располагалась важная узловая станция.
Для маленькой Миллы война – это прежде всего бомбежки, порой они были столь часты, что девочке казалось: они больше жили не у себя дома, а в бомбоубежище. О приближении вражеской авиации обычно свидетельствовал пронзительный вой сирены, а потом оповещение населения о том, чтобы все срочно покинули свои дома и укрылись в бомбоубежище. Оно было большое, так что всем хватало места. Одно было плохо – темно. И Милла, когда поспешала за мамой, державшей на руках годовалого Гену, редко обходилась без того, чтобы при спуске в укрытие не растянуться на ступенях и в кровь не разбить себе нос. С собой Усенины обязательно брали узелок с полотенцем, пеленками и прочей мелочью, которая может понадобиться там, под землей, в любое время, ведь неизвестно было, сколько продлится тревога.
Звучал отбой и Усенины возвращались к себе домой, а там нередко все было так, как-будто Мамай прошел: стекла в окнах повыбиты, двери сорваны с петель взрывной волной от авиационной бомбы…
Впрочем, иногда налет фашистской авиации был не причем. В поселке были любители легкой наживы, и они, пользуясь всеобщей суматохой, вскрывали двери и не упускали возможности чем-нибудь поживиться.
Как-то, вернувшись домой после затянувшейся отсидки под землей, Усенины увидели: дверь взломана, а из квартиры вынесены папин дубовый письменный стол, посуда, ложки, вилки, фарфоровые статуэтки. Они жили с достатком, и воры, скорее всего, знали об этом. Папа, Александр Иванович, происходил из благополучной, не знавшей материальных лишений, семьи сельского священника. Одиннадцать детей было в ней и все воспитаны в труде и благочестии. И потом, когда Александр Иванович сам обзавелся семьей, он старался такой же достаток привнести и в свой дом, строго следил за тем, чтобы дети всегда были чисто и опрятно одеты, сыты.
Одна из бомбежек, особенно сильная и разрушительная, застала Усениных врасплох, бежать в бомбоубежище под свист и оглушительные взрывы авиабомб было уже поздно, и тогда Зоя Петровна с детьми решила укрыться в кладовке. Пока сидели в маленьком темном закутке, успели не раз проститься с жизнью, понимали – кладовка не лучшее место, ведь Усенины жили на верхнем этаже двухуровневого дома.
Когда все стихло, Зоя Петровна вышла на улицу. И вскоре прибежала с перекошенным от ужаса лицом. Оказывается, в то время когда они сидели ни живы, ни мертвы у себя дома, прямым попаданием крупной бомбы было полностью разрушено поселковое бомбоубежище. Все, кто там в этот момент находился, погибли. На Иду, старшую дочь Усениных, это произвело такое сильное впечатление, что она впоследствии на занятия в школу ходила другой дорогой, далеко обходя стороной огромную воронку.
Поговаривали, что прямое попадание бомбы в убежище – это отнюдь не случайно: кто-то из местных указал немцам это место. И действительно, предаталей и фашистских пособников среди своих хватало. Об этом говорил и Усенин старший в редкие наезды домой. Им много приходилось восстанавливать различные объекты железнодорожного транспорта, пути, которые выводились из строя не только огнем противника, но и действиями заброшенных сюда, в ближний тыл, вражеских диверсантов, а также их пособниками из местного населения.
Беспокоясь за судьбу своих родных, которым дальше оставаться в Палласовке было просто опасно, Александр Иванович настоял на том, чтобы семья перебралась куда-нибудь в другое, более надежное место. Выбор пал на глинобитное строение, одиноко стоявшее далеко в степи. Неизвестно, что там раньше было, но мазанка оказалась достаточно вместительной, длинной, и к тому моменту, когда появились Усенины, там уже жили, если можно так сказать применительно к полевым условиям, – несколько семей.
Землянку охранял какой-то молоденький солдатик с винтовкой. Он строго следил за порядком. Не разрешал ни разжигать костров, ни вывешивать на просушку белье под открытым небом – мол, заметят немецкие летчики признаки жизни и тогда никому не поздоровится…
Чем ближе была осень, а шел 1942 год, тем все более неуютнее и тяжелее становилась жизнь в заброшенной землянке: кончались и без того скудные съестные припасы, наспех взятые из дома, да и было уже холодно, особенно по ночам…
В деревушке Савенки, куда переехали Усенины, война ощущалась гораздо меньше. Здесь почти не было налетов фашистских самолетов, с линии фронта, которая, видимо, была отсюда достаточно далеко, не доносились звуки боев. Усенины поселились в доме – тоже мазанка, хозяева которой, скорее всего, с приближением театра военных действий были эвакуированы куда-то в глубь страны. И вообще беженцев, таких как Усенины, в Савенках было достаточно много. Ида снова, после перерыва в несколько месяцев, стала ходить в школу, в третий класс. К ним подселили двух армейских офицеров. Один прихрамывал на правую ногу, у другого было более тяжелое ранение в руку. Они регулярно ходили куда-то на перевязку. Когда Ида выполняла на кухне домашние задания, то тот, что имел ранение в руку, иногда подходил к ней и, если замечал ошибки, указывал на них. Особенно часто он помогал девочке в тех случаях, когда она решала арифметические задания. «Он до войны, наверное, работал школьным учителем математики» – заключила Ида.
Здесь, в глухой степной деревушке, Милла сдружилась со своей ровесницей Люсей, девчушкой лет шести, и тоже – из семьи беженцев. Это была бойкая, непоседливая, рыжеволосая девочка. Она рассказывала, что ее папа бьет немцев на фронте, но в последнее время от него почему-то нет писем. Люся частенько бегала на близлежащую станцию, надеясь что-нибудь там узнать об отце. Но мимо следовали главным образом лишь эшелоны с немецкими военнопленными. Иногда они делали кратковременные, на 10-15 минут, остановки, и тогда Люся чужакам, мрачно пялившимся в окна теплушек, выкрикивала какие-то оскорбительные слова.
С собой Люся за компанию в таких случаях брала Миллу, но когда Зоя Петровна узнала об этом, она категорически запретила дочери ходить туда. «Это опасно!» – говорила она. Даже пленные немцы, находившиеся под надежной охраной, вызывали у нее страх и желание уберечь от беды своего ребенка.
– В конце 1944 года, – сказала Милла Александровна, – папа забрал нас из Савенок. «Война отошла далеко, стало безопаснее» – сообщил он, не скрывая радости. Палласовка глазам нашим тогда предстала основательно разрушенной, но ее уже начали восстанавливать. Новыми окнами и дверями встретил нас и дом, в котором мы долгие годы жили. Но все же Палласовку, как я уже говорила, пришлось вскоре оставить, потому что родителя перевели по службе в Уральск. Уже в 1947 году отца найдет тут медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Награда скромная, но дорогая для него. Отец вообще мало рассказывал о войне, говорил, что особенно много приходилось заниматься тушением пожаров. Их было действительно много – горели станционные постройки, цистерны с горючим, склады, жилые дома, горели заживо люди в поездах…
Александр Иванович Усенин умер в 1979 году в возрасте 75 лет, он наставительно поучал детей: воры в дом залезут – только часть добра вынесут, пожар же все уничтожит. Вот таким страшным, всепожирающим пожаром была для него минувшая война.
