Такое было время
У Владимира Аркадиевича Калыгина до сих пор в бережной сохранности все то немногое, что у него осталось от отца – медаль, полученная им за трудовые заслуги, старые пожелтевшие фотографии… Особенно ценен для него довоенный снимок, на котором он запечатлен вместе с родителями лет в шесть-семь. Хотя, казалось бы, в его сердце навсегда должна была поселиться обида на отца с того дня, когда он навсегда оставил семью и уехал на далекую Кубань. Там он нашел себе другую женщину, работу по душе и вроде бы вполне счастливо устроился на новом месте.
Впрочем, те, кто хорошо знал Аркадия Евдокимовича, этому не удивились. Калыгин-старший отличался поразительными организаторскими способностями, это был хваткий мужик, казалось, не было ничего такого, чего он не мог бы сделать, добиться. Легко находил общий язык с самыми разными людьми.
– Я тогда, в пятьдесят третьем, уже служил в армии в грузинском городе Поти, – вспоминает Владимир Аркадиевич. – И, узнав о происшедшем из письма матери, попросил командира части о срочном отпуске домой. Я рассчитывал во что бы то ни стало помирить родителей. Мне дали десять дней без дороги. Однако застал я только одну плачущую мать, отец уже уехал. Правда, выяснилось, что он предлагал и ей отправиться с ним. Но она категорически отказалась. У них уже и раньше были размолвки, они неоднократно сходились и расходились.
Мы в зале подходим к этой выцветшей довоенной фотографии, висящей на стене в деревянной рамке, и хозяин продолжает свои воспоминания о былом:
– Отца я всегда любил и глубоко уважал. И он нам, детям, платил взаимностью. А уж какие у них с матерью были нежные и трогательные друг к другу чувства и говорить не приходится! Но беда в том, что, обладая замечательными внешними данными, он пользовался популярностью у женщин, бывало, изменял матери… – произнес со вздохом Владимир Аркадиевич, а потом добавил: – Но, несмотря ни на что, отношения у меня с ним поддерживались хорошие до самой его смерти. Я много раз бывал у него в Краснодаре, в том числе уже со своей семьей. Он приезжал к нам в Уральск.
Детей в новой семье, после развода с женой Антониной Никитичной, у него уже не было. В Россию он уехал, когда ему было уже прилично за сорок.
С Владимиром Аркадиевичем мы живем в одном доме, в соседних подъездах, и перед майскими праздниками я заглянул к нему и попросил рассказать о минувшей войне. Когда враг вторгся в пределы нашей Родины, ему было уже лет девять… Сосед охотно откликнулся на мою просьбу, и так получилось, что рассказ его был не столько о себе, сколько о другом человеке, нетрудно догадаться – об отце. Хотя Калыгин-старший, в общем-то, ни одного дня не был на войне.
– Папаша мой из сибирских казаков, – начал Владимир Аркадиевич. – Сколько его помню, он все время имел дело с лошадьми. Разбирался в них как никто другой! Мог сразу, лишь осмотрев и ощупав животину, определить, на что она годна: под седло, хомут или просто на мясо. Даже будучи в армии пограничником, где-то в Забайкальском военном округе, он не расставался с ними – вся служба прошла с лошадьми, вернее на них. И поэтому неудивительно, что, демобилизовавшись, он связал свою судьбу с ведомством Семена Михайловича Буденного. Был на руководящих постах. Хотя образование-то, по правде сказать, имел малое – церковно-приходскую школу. В Уральске отец оказался благодаря перемещению по службе из Кустаная, где был директором конторы «Заготконь». Здесь он тоже возглавил аналогичную организацию. Его задачей было обеспечивать Красную Армию животными, которые тогда по-прежнему во многих случаях оставались основной тягловой силой.
Калыгины объехали почти всю Среднюю Азию, редко где задерживаясь больше двух-трех лет, и это всегда диктовалось жесткой служебной необходимостью – Аркадия Евдокимовича переводили из одного региона в другой, и все – директором этих многочисленных контор «Заготконь». Жили, как правило, в казенных квартирах, мебели не имели, а если таковой где-то и успевали обзавестись, то потом при смене очередного места жительства почти даром раздавали соседям. Неизменным был лишь огромный деревянный сундук, всюду кочевавший с Калыгинами. В нем хранилась посуда и другая необходимая при такой походной жизни домашняя утварь.
Во Фрунзе, столицу Киргизской ССР, Калыгины переехали перед Великой Отечественной войной. Шла финская. Первое время снимали у кого-то угол, а потом решились на постройку собственной мазанки. Отца Володя видел очень редко – он то и дело пропадал в командировках. А когда выпадали редкие минуты отдыха, родители любили ходить в кино. На это время они оставляли его под присмотром двух милых молоденьких девушек, живших по соседству. Одна была татарка, другая – русская.
Отношение местного населения к войне с финнами было близким к тому, что зовется шапкозакидательством, мол, врага ждет скорый и сокрушительный разгром. Спешно закончив курсы медсестер, отправились добровольцами на фронт обе Володины «няньки», и где-то недели через две уже пришли на них похоронки в семьи. Затем такие трагические извещения получали и в других соседних домах.
Однако долго пожить в своем, пусть и скромном, доме Калыгиным не довелось, быстро его продали и отправились в городок Пржевальск, это тоже в Киргизии, куда Аркадий Евдокимович получил неожиданно назначение. Потом были еще перемещения по киргизской земле – города Нарын, Джелалабад…
С началом Великой Отечественной лошадей стали забирать непосредственно на нужды фронта, в действующие войска. И не только у колхозов и совхозов, но и у населения. Взамен на руки давалось что-то вроде расписки с обещанием компенсации в последующем за изъятое. На этой почве не раз возникали эксцессы.
– Работа отца повседневно была сопряжена с определенным риском, – говорит Владимир Аркадиевич. – Помимо того, что он сам был вооружен пистолетом, его еще всюду сопровождали два милиционера. Как-то они отправились высоко в горы на джайляу. На стоянке, где в сезон жило несколько зажиточных семей киргизов, имевших каждая только лошадей по 100-150 голов, гостей приняли вроде бы радушно, накормили бешбармаком, а потом все как будто… провалилось в глубокую яму. Проснулись ночью от холода, лежа на кошме. Не было нигде ни юрт, ни людей, исчезли куда-то пистолет отцовский и винтовки милиционеров… Злоумышленников потом так и не нашли, хотя вскоре снарядили за ними погоню. Скорее всего, они ушли за границу. Такие случаи тогда были не редки. Зато отцу потом пришлось претерпеть столько унижений и обвинений! Таскали чуть ли не каждый день по органам… Дело дошло даже до Москвы, до самого Буденного, с которым отец был хорошо знаком, в том числе когда он приезжал в Уральск, и Семен Михайлович в категоричной форме потребовал прекратить преследование человека, которому он доверял. И только тогда бдительные чекисты его оставили в покое.
Животные, предназначенные для отправки в войска, должны были быть здоровыми, упитанными, подкованными, в достатке обеспечиваться кормами на весь путь, пока они не прибудут к месту назначения. Поэтому конторы «Заготконь» помимо прочих специалистов имели еще зоотехников, агрономов, свои земельные площади, на которых выращивался овес, заготавливалось сено. Были и свои кузницы. На эти работы нередко привлекали цыган, которым в годы войны запрещалось вести кочевой образ жизни.
Володю Калыгина и его сверстников частенько привлекали к сбору колосков в полях, заготовкам сена, а когда они жили в городе Джелалабаде, стоявшем на границе с Узбекистаном, – прополке на рисовых чеках. На этих чеках ему неоднократно доводилось быть покусанным змеями, которых водилось там во множестве. Лишь своевременная помощь дежуривших неподалеку медиков спасала его от более тяжелых последствий.
– После войны отца перевели в Семипалатинскую область, на его малую родину, где он жил еще до Кустаная, – сказал, завершая нашу беседу, В.А. Калыгин. – Но мне там не подошел климат. Ухудшилось самочувствие. Начались перебои с сердцем. И когда встал вопрос о смене в очередной раз места жительства, я заявил родителям: хочу в Уральск. Так мы вновь оказались здесь, в степном краю. И уже навсегда. Женился, тут вырастил детей. Всю жизнь свою посвятил строительному делу, работая в разных городских организациях.
