Самый известный из панфиловцев
(Продолжение. Начало в №№ 33-34)
В прошлом году издательство «Книжный клуб» впервые переиздало книгу писателя-фронтовика Александра Бека «Волоколамское шоссе». Повесть, которой зачитывались в годы войны, которую изучают в военных академиях мира, долгое время не переиздавалась. А по ней в ЦРУ изучали психологию советских командиров и пытались разгадать «загадочную русскую душу». Несмотря на то, что командир, от лица которого ведется рассказ о битве под Москвой в 1941 году – казах. Что и подчеркнуто в первых строчках повести. «Волоколамское шоссе» считается самым правдивым рассказом о том, как удалось остановить наступление немцев, когда они почти вплотную подошли к Москве.
«Что же это за люди?»
Интересно, что автор и его герой уже тогда предвидели, что такой вопрос возникнет. В непролазной подмосковной грязи поздней осени 1941 года, когда никто в мире не сомневался в том, что немцы войдут в Москву, Момышулы дает ответ на этот вопрос.
Перед каждым боем он разговаривал перед строем своего батальона. Говорил кратко, просто, но в то же время образно и эмоционально. Перед одной из боевых операций он сказал своим воинам слова, как бы обращенные к нам, потомкам: «Мы идем в бой, идем вперед вопреки всем трудностям. В будущем станут допытываться: что же это за люди, которые боролись под Москвой с такой отвагой? Ответим им теперь: это советские люди, защищающие свою Родину!» В книге очень много подлинных имен этих «советских людей» – и тех, кто погиб, и тех, кто выжил. О каждом своем бойце Момышулы старается рассказать корреспонденту. Перед читателем встают живые образы простых солдат, которые в буквальном смысле грудью заслонили Москву.
Через месяц боев в потрепанный батальон Момышулы прибыло пополнение – наспех обученное и необстрелянное, он нашел самый верный тон напутствия – они должны знать, в какую семью их принимают. Он сказал, что гордится своими бойцами, которых и внуки, и правнуки назовут храбрыми людьми.
– Всего месяц назад они тоже были новичками на фронте, – говорил Момышулы. – Они, эти бойцы, огнем отражали атаки, сами били, гнали немцев, врывались в занятые врагом села, шагали по вражеским трупам. Эти люди, которых вы видите, отходили под пулями, не теряя боевых порядков. Трижды они бывали окруженными и пробивались к своим, нанося врагу потери. Эти люди принимают вас в свое боевое братство.
А потом начал называть фамилии: Муратов, Джильбаев, Курбатов, Березанский… Джильбаева комбат часто ругал, а однажды даже чуть не расстрелял. «Но он прошел с нами путь героев», – сказал о нем Момышулы, и маленький худенький Абиль Джильбаев по-детски заулыбался. Теперь он сделает все, чтобы быть примером для новобранцев, думал комбат. «Почему они стали такими? – спрашивал он перед строем. – Потому, что понимают, что такое долг, что такое совесть и честь воина. Долг перед Родиной – это самая высокая святыня солдата».
Необученные военному делу вчерашние школьники, студенты, рабочие, колхозники. Что они могли сделать против армии хорошо подготовленных и хорошо вооруженных, прошагавших победным маршем по всей Европе, безжалостных убийц?
«Время, время – вот что мы отнимали у врага. И отнимали людей, живую ударную силу», – рассказывал Момышулы. И вспоминал слова Панфилова: «Ангел-хранитель обороняющегося – время! Знаете, кому принадлежат эти слова? Клаузевицу, одному из выдающихся людей немецкого народа».
Одна из военных истин, которую Момышулы со своим батальоном познал в боях – нельзя проявлять бессмысленную отвагу и лезть грудью на пулеметный огонь. Прежде нужно подавить огневые точки противника и его боевой дух.
В этот день они трижды подтвердили врагу элементарную военную истину: пустая затея – лезть грудью на кинжальный огонь, пустая затея – атаковать позицию, если не подавлены огневые точки, если не подавлен дух.
За боевой дух своих бойцов Момышулы был спокоен.
Не линия, а пунктир фронта
Когда Момышулы в очередной раз был у Панфилова, его поразила карта. Где линия фронта? Она была изломанной и не сплошной. Просветы между квадратиками, обозначающими огневые точки и наши позиции, достигали километра и больше. Эти просветы были открыты для противника.
Но Панфилов улыбался: а зачем нам линия? Промежутки простреливаются, враг не полезет. А если полезет – ни машин, ни орудий не протащит.
– Полагаю, – продолжал Панфилов, – что драться придется так: один против четырех, против пяти. Ничего для нас с вами, товарищ Момыш-Улы, это уже не впервой… А через месяц-полтора подойдут наши резервы. Нельзя нерасчетливо бросать их сейчас в бой по малости. Придет срок – и, думается, мы увидим, где же наша армия, где же наша техника.
Панфилову пора передислоцировать свой штаб – немцы совсем рядом. Но он не уходит.
– И тут у меня жидко, и тут страшновато, – говорил Панфилов, показывая на карте. – А сижу здесь и штаб держу, товарищ Момыш-Улы, здесь. Надо бы немного отодвинуть штаб, но тогда, глядишь, и штабы полков чуть отодвинутся. А там и командир батальона стронется, подыщет для себя резиденцию поудобнее. И все будет законно, все по правилам, а… А в окопах поползет шепоток: «Штабы уходят». И глядишь, солдат потерял спокойствие, стойкость.
Это напоминает позицию Сталина, когда в 1941 году ему позвонили из Ставки, которая находилась в Петрушкове. Корпусный комиссар Степанов, член Военного совета выразил обеспокоенность тем, что штаб фронта находится слишком близко от переднего края обороны и нужно его вывести на восток, за Москву, а передний край обороны организовать на восточной окраине столицы. Сталин долго молчал, а потом, не повышая голоса, задал странный вопрос: «Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть?». Степанов растерялся: «Какие лопаты, товарищ Сталин?» – «Все равно какие». – «Сейчас, спрошу. Лопаты есть, товарищ Сталин». – «Пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Петрушкове, а я останусь в Москве» (из воспоминаний маршала Голованова).
Штаб генерала Панфилова находился в деревеньке Шишкино, слева от Волоколамского шоссе – прямой дороге к Москве.
К Волоколамску
Вскоре батальон Момышулы получает приказ от Панфилова – оставить свои позиции и выдвигаться к Волоколамску. Батальон идет ночью, вековым непроходимым лесом. Все топоры и пилы работают – валят деревья, прорубают просеку, чтобы прошла техника. Потом придется прорываться, прорывать внезапной штыковой атакой. Немцы пока не знают, что они здесь, у них в тылу. Момышулы решает использовать фактор внезапности: застигнутые врасплох немцы в первый момент не окажут серьезного сопротивления. Они растеряются, когда вдруг в тиши загремит устрашающее русское «ура». Пробив широкие ворота, они залягут и будут прикрывать огнем проход до тех пор, пока не пройдут повозки, артиллерия, раненые.
Но наступать решили без «ура», молча. Немцы не сразу поняли, что за странный безмолвный строй выдвигается из леса. Многие продолжали толкать машины. Это действительно было им непонятно. Красноармейцы не бегут в штыки, не кричат «ура», это не атака. Идут сдаваться? Бойцы успели преодолеть почти сто метров, когда прозвучала команда на немецком языке, и солдаты противника бросились к пулеметам. И только тогда раздался винтовочный залп со стороны молча идущих людей в советской военной форме.
«У пехоты достаточно средств, чтобы обеспечить свой маневр мощью собственного огня. У пехоты есть оружие жуткой силы, которое при умелом применении, особенно в маневренной войне, почти наверняка парализует психику врага, – винтовочный залп. Повторяю: особенная сила залпового огня в его внезапности. А основа такой внезапности, помимо выбора момента открытия огня, опять и опять – дисциплина, – говорит Момышулы, будто давая инструкцию другим командирам. – Вот эти-то мысли хочется выделить курсивом: двигать пехоту огнем – и не только артиллерийским, но также и ее собственным, пехотным, – огнем, а не криком, не горлом».
Сквозь немецкую колонну батальон прошел по трупам немецких солдат. Позже Момышулы с гордостью рассказывал Панфилову об этом коротком победоносном бое. А тот его слегка осадил: залповый огонь – не твое изобретение.
«Мы, товарищ Момыш-Улы, так стреляли еще в царской армии. Стреляли по команде: «Рота, залпом, пли!..» – сказал Панфилов.
Комбат знает: в Волоколамске наших войск уже нет – немцы заняли город. Батальон Момышулы лежал в окопах на подступах к городу и был единственным резервом Панфилова. Немцы захватывают улицу за улицей, а мы – шестьсот бойцов с пулеметами и пушками – остались в стороне, думает комбат. Мелькает догадка: не удержав Волоколамск, Панфилов цепко обороняется на краю города, не уступает шоссе, выигрывает минуты, часы, чтобы искромсанная, рассеченная дивизия успела перестроиться, сомкнуться, создать новый фронт за Волоколамском. «Мне ясна моя задача: не давать немцам ходу, не давать противнику наращивать свой напор на горстку наших войск, что закрыли горловину шоссе на выходе из города, отнимать у немцев время, помогать, помогать замыслу Панфилова».
Вторая рота батальона Момышулы – его любимая. К ней в жару незабываемой первой атаки прикипело сердце комбата. Она удерживает станцию – важный стратегический пункт. Удерживает ценой больших потерь. Комбат мучается в сомнениях: нарушить приказ и сдать станцию? Уронить честь? А кому она нужна, его честь, если он потеряет роту? И Момышулы принимает решение – нарушить приказ, сдать станцию и сберечь людей.
Битва под Москвой в книге Александра Бека показана глазами офицера, которому предстоит на практике учиться воевать вместе со своими подчинёнными. Бауржан Момышулы – сложный человек. Он постоянно мучается в сомнениях: быть беспощадным к людям, давшим слабину, или уметь прощать? Бездумно подчиняться приказам или постараться сохранить жизни людей? Сражаться насмерть или биться, чтобы жить?
Не умереть в бою, а победить и остаться в живых – эти слова генерала Панфилова Бауржан Момышулы носил в своем сердце.
(Окончание следует)
