Откуда не возвращаются
Совсем недавно у меня произошла встреча с человеком, которая произвела в душе противоречивые, сложные чувства. Она – из малолетних узников немецких концлагерей. Журналистские пути-дороги уже не первый раз сводят меня с людьми данной категории, и почти всегда у меня, при каждой такой встрече, возникает какое-то мистическое ощущение нереальности происходящего: ну, это не может быть, ведь человек «оттуда», откуда по сути не возвращаются; миллионы и миллионы бесследно сгинули, не осталось даже скромного захоронения, куда можно было бы прийти и помянуть несчастных.
И тем не менее у меня было уже несколько таких встреч, оставивших достаточно глубокий, неизгладимый след в памяти, а последняя и вообще стала возможной благодаря другому малолетнему узнику, учившемуся познавать мир из-за густой колючей проволоки с лаем злобных фашистских овчарок…
Вера Петровна, словно чувствуя мое внутреннее состояние, сказала мне:
– В нашем семейном архиве были фотографии тех страшных лет. Изможденные, еле державшиеся на ногах скелеты в полосатой лагерной одежде с крупными номерами. Немцы в силу своей педантичности, что ли, фотографировали нас как свою вещь, как собственность, безраздельно принадлежавшую им. А может, боялись, особенно когда нас перевозили из одного концлагеря в другой, что убежим… По снимкам надеялись поймать. Спустя несколько лет после нашего пребывания в фашистской неволе мама уничтожила эти страшные, горькие свидетельства войны. Она посчитала, что так будет лучше, безопаснее для всех нас. И теперь, оглядываясь назад, думаю, что, наверное, она была права.
Возникла пауза, во время которой я ощущал на себе пытливо-изучающий взгляд пожилой женщины, она словно решала, в каком ключе продолжать наш разговор, наконец произнесла:
– Я понимаю, вам трудно представить все это. Вы уже из другого мира, вы не застали всех этих ужасных событий, которые довелось пережить нам. Несмотря на то, что мне было только пять лет, все запомнилось – и как началась война, и последующие годы оккупации, неволи… Маленькой была, да пришлось очень быстро повзрослеть!
Первый день войны у нее прочно ассоциируется с отцом, сельским сапожником, который своими золотыми руками мог практически сшить любую обувь. Она как сейчас помнит: сидит тятька на скамейке в горнице и держит на коленях мешок с сухарями. В семье, видимо, не первый год готовились к чему-то чрезвычайному, к бедствиям, которые должны были обрушиться на страну, и мама потихоньку, как только появлялся излишек хлеба, пополняла мешок, всегда лежавший на печи. Петро Михайлович вид имел подавленно-задумчивый, он вынул из мешка и дал каждому из четверых ребятишек, кольцом облепивших его, по твердому сладкому прянику. Самой старшей Гале, которая вот-вот должна была пойти в первый класс, он сказал, кивнув в сторону большого настенного зеркала:
– Там я оставил для мамы письмо, приедет – отдашь ей.
Ксении Сергеевны в этот воскресный июньский день не было дома, она еще рано утром поездом по каким-то делам уехала в Харьков. Село Новая Семёновка, в котором Сависько жили, располагалось от крупного промышленного города километрах в пятидесяти, но они, эти километры, сыграли в судьбе родителей роковую роль, разлучив их на долгие годы.
В тот же день отец ушел на войну, так и не постившись с супругой. Все четверо ребятишек взобрались на скирд сена во дворе и оттуда наблюдали, как новобранцев всем селом провожали за околицу в район. Провожали шумно. С песнями, плачем, плясками – никто тогда не думал, что война затянется на долгих четыре года. В отличие от всех остальных, вышагивавших по пыльной деревенской дороге, Петро Михайлович сидел в телеге и что-то наигрывал на гармони. Иногда он оборачивался назад и взмахивал белым платком детям. Они ответно махали ему руками и плакали, плакали… И потом там же, на скирде, заснули, обнаружит их вечером председатель колхоза. Спящих, обессилевших от пережитого за день, он перенесет детей в опустевший дом…
Потом, спустя много времени, семья Сависько узнает: недолго пришлось воевать их отцу и мужу, вскоре он надолго попадет к неприятелю в плен. Призвать-то призвали из их мест тогда многих и быстро, а оружием не обеспечили, лишь только саперными лопатками – много ли с ними навоюешь?!
Как только стало известно о нападении Германии на страну, Ксения Сергеевна поняла, что нечего даже рассчитывать вернуться домой поездом. Работа всей железной дороги была сразу переориентирована на нужды оборонки страны. Родную мать дети увидели только дня через два, большую часть пути преодолевшую пешком.
Иногда, когда обращаются памятью к событиям более чем семидесятилетней давности, немцев изображают не такими, как обычно – безжалостными убийцами, человеконенавистниками, ублюдками. Мол, поначалу, вторгшись на чужую территорию, они не очень злобствовали – старались в глазах населения составить о себе более или менее сносное впечатление. Не знаю. Может быть, где-то так и было, но только не в описываемых украинских краях.
Как только появились – в Новой Семёновке и в других близлежащих селах стали составлять списки тех, кто подлежал немедленному уничтожению: коммунистов, комсомольцев, советских служащих, колхозных бригадиров, передовиков производства… Возле здания сгоревшей дотла школы висел на столбе кусок рельса, время от времени в него били, и тогда все жители села, от мала до велика, должны были немедленно собраться на площади и молча смотреть, как вешали или расстреливали их односельчан. У каждого на груди висела табличка со ставшим до боли привычным словом «партизан». И, не дай бог, чтобы в это время кто-то заплакал или, не выдержав, отвернулся в сторону. Человек просто получал пулю в лоб, и злодеям было безразлично – старик ли это или ребенок. На страшные «смотрины» под угрозой расстрела гнали даже матерей с младенцами, если таковые были в доме.
Фашисты панически боялись партизан, хотя поблизости не было никаких лесов, где бы они находили укрытие. Балок, их было много. Жители ничего не слышали об этих загадочных партизанах. Однако один случай, произошедший где-то в конце января или начале февраля 1942 года, заставил все-таки поверить в их существование.
В трех-четырех километрах от Новой Семёновки находились села Семёновка и Ефремовка. Их разделяла лишь дорога, да была одна общая старая каменная церковь. В первом селе, Семёновке, жили в основном украинцы, хохлы, а Ефремовка считалась кацапской, то есть русской. Зима в том году была чрезвычайно снежной, холодной, избы по самые крыши утопали в сугробах, кое-где даже дымовых труб не было видно. В один из таких стылых зимних дней, когда казалось, что вокруг буквально все вымерло, под мостом в Ефремовке обнаружили машину немецкого генерала. Никаких документов при нем не было. Вскоре оба населенных пункта плотной цепью окружили гитлеровцы с автоматами. Стали загонять людей в избы, там стреляли им в затылки и затем, когда образовывалась целая груда трупов, поджигали их. Некоторым удавалось спастись, заранее спрятавшись в глубоких сугробах. Но через некоторое время каратели вновь неожиданно появлялись в «партизанских» селах, вновь хватали людей и тащили их в те хаты, которые подлежали уничтожению вместе с обреченными на смерть людьми. Так продолжалось несколько раз. В живых на неделю-другую оставили лишь большую группу мужчин разных возрастов. Их оккупанты заставляли чистить для себя дороги. Впоследствии всех потом сгонят в сельский храм, ударят по ногам пулеметными очередями и еще живых, корчащихся в муках, обольют из шланга бензином и сожгут, как хворост.
Лишь единицам удастся в те страшные зимние дни чудом спастись. Среди этих счастливчиков окажется и Верина бабушка, Полина Никитична, проживавшая в Ефремовке. Зато погибнет её сын Яша, младший мамин брат. Он попросит мужиков, оказавшихся в бригаде по расчистке дорог, закопать его неподалеку от обочины поглубже в снег. Он наметил пробраться потом в Новую Семёновку к родным и схорониться у них до лучших времен. Когда, как ему показалось, гитлеровцы убрались из обезлюдевшего села, он осторожно выберется из укрытия и направится к своему дому. Ему хотелось прийти к сестре с телкой. Однако возле почерневшего остова школы, где рос густой кустарник, напорется на засаду фашистов… Было тогда парню, не успевшему ещё даже жениться, лет семнадцать.
В Семёновке у Сависько проживала другая родня, по отцовской линии. Они носили знаменитую фамилию Шевченко, и не зря, потому что состояли в родстве, правда, не очень близком, с великим кобзарем – Тарасом Григорьевичем Шевченко. И почти все погибнут. Лишь девятилетняя Люся, троюродная сестра Веры, уцелеет, и то лишь благодаря своему… мертвому деду. Лежал он там, где его и убили немцы, – под большой старой грушей. Кто-то его прикрыл листом жести. Когда девочка замечала приближавшихся к дому фашистских солдат, она пряталась под деда. Те подойдут, пнут окоченевший труп старика и уйдут. Три дня вот таким способом несчастная девочка пряталась от озверевших карателей, три дня даже мертвый дед оберегал свою любимую внучку от смерти.
Когда Люся, ни жива, ни мертва, доберется наконец до Сависько в Новую Семёновку, она будет беззвучно горько плакать и придет в себя, бедная, ещё не скоро.
(Окончание следует)
