Фамильный рок
(Окончание. Начало в № 47, 48)
Окончилась война и рядового Иванова, вся служба которого на Дальнем Востоке проходила в 276-м стрелковом полку, направляют учиться в сержантскую школу, а потом ему уже доверяют командовать отделением. За все это время Владимиру ни разу не довелось побывать в отпуске, говорили, что пока ему нет замены. Наконец, в пятидесятом году предоставили такую возможность. И хотя с домом Иванова разделяли многие тысячи километров, он без колебаний пустился в дальний путь: очень уж хотел повидать мать, знал, как ей было тяжело. Из трех сыновей с ней оставался лишь один, младший Александр. Старший сын Евгений погиб на фронте вскоре после того как его призвали в армию. Когда пришла повестка на второго, Володю, она еще не знала, где ему доведется служить, и переживала, что его, совсем еще молодого, не успевшего толком ничего повидать в жизни, бросят в самое пекло сражений.
К тому времени родные его перебрались в Уральск. Пришлось оставить Камышлак из-за Алексея Дмитриевича, который был на два года досрочно освобожден из мест заключения. В его воспоминаниях о прошлом родной поселок теперь ассоциировался больше с чем-то негативным, трагическим в его жизни, и оставаться дальше жить тут у него уже не было ни сил, ни желания.
Кое-кто из отцовской родни, проживавшей в одном из ближайших к областному центру районов, узнал об отпускнике и, занимая, по сельским меркам, какой-то важный пост, предложил Владимиру свою услугу. Мол, долгожданная побывка дома скоро подойдет к концу, давай мы тебе ее продлим. Достали парню справку о том, что он якобы в течение нескольких недель болел и находился на излечении в больнице. Украшала ту бумагу печать… сельского роддома.
– Много масла ты дал за эту филькину грамоту? – строго спросил командир части старшего сержанта Иванова, который стоял перед ним с повинно опущенной головой, гадая, какое наказание его теперь ждет за легкомысленный проступок.
Но строго наказывать его не стали, ограничились в основном тем, что сделали соответствующее внушение. А потом и вообще вышло так, что в том же году его демобилизовали из рядов СА. Призывали семнадцатилетним юношей, а домой он вернулся уже вполне возмужавшим мужчиной. Было ему тогда 24 года.
Чтобы не стать в тягость родителям, занялся поисками работы. Это было нелегко сделать. За плечами у Владимира образования-то было лишь пять классов. В их маленьком Камышлаке имелась начальная школа, продолжать образование надо было в соседнем населенном пункте, однако арест отца, последующая его ссылка в Горьковскую область, а потом начавшаяся война начисто перечеркнули эти планы. В конце концов, вчерашнего фронтовика взяли учеником токаря в локомотивное депо. Работа ему понравилась, но однажды, выйдя на производственный двор, он увидел несколько новых зеленых тепловозов. С восхищением про себя произнес: «Вот бы мне «оседлать» одного из этих красавцев!»
Он удивился неожиданно возникшему у него такому желанию.
Когда Володя еще подростком доставлял на подводе из своего Камышлака в Озинки сметану для дальнейшей переработки на масло, он не раз видел на тамошней станции паровозные бригады. Машинисты поражали его своим видом: вечно грязные, с ног и до головы в угольной пыли и мазуте. Мальчик удивлялся, что эти люди свободно передвигались по станции, без какой-либо охраны. Он причислял их к самым несчастным и подневольным работникам, которых ни на минуту не должны были оставлять без строгого контроля. Ну, чтобы не убежали.
Производился набор в помощники машинистов на новые машины, и Владимир – к начальнику депо: отпустите, хочу водить поезда. Тот и слышать не хотел никаких доводов. Не хотелось ему отпускать молодого специалиста, уже самостоятельно работавшего на токарном станке.
– Я только что подписал заявление твоему напарнику Мальцеву, – сказал он. – А ты отправляйся назад, на свое место. Не могу же я вас всех уволить, кто-то должен трудиться в цехах предприятия.
Тогда Иванов решил действовать в обход деповского начальства. Купил бутылку водки и угостил ею цеховых мастеров, которых он хорошо знал. И как бы между делом, попутно сообщил им о своем желании, которое может так и не осуществиться. Мастера в долгу не остались. На одной из ближайших планерок они буквально набросились на несговорчивого руководителя: Иванова следует отпустить, в отделение поступили новые тепловозы, ремонта теперь будет меньше, значит, сократятся заработки, а как тогда ему, недавно женившемуся, кормить семью? В общем, уговорили – уломали начальника, и пришлось Владимиру вновь садиться за учебную парту, но на этот раз очень далеко от дома – в маленьком городке Казалинске, что на юге Казахстана. Там располагалась школа по подготовке рабочих кадров для железнодорожного транспорта.
Отдал я родной отрасли в общей сложности почти сорок лет своей жизни, – говорит подытоживая прошлое ветеран, так непохожий на того молодого и стройного, который запечатлен на семейных черно-белых фотографиях. – Я припоминаю один случай, произошедший со мною в пути где-то в первой половине семидесятых годов. Я тогда уже самостоятельно водил поезда. Дело было то ли глубокой осенью, то ли в начале зимы, не помню уже точно. Едем с помощником со станции Казахстан в Уральск, за нами – пятьдесят цистерн с бензином и соляркой. Погода стояла дрянь – сильный ветер, пронизывающий до костей холод. Вдруг по рации поступает распоряжение от диспетчера: взять в Анкате учителя, ему тоже надо было срочно в Уральск. Такое редко бывало, чтобы кого-то постороннего к тебе в кабину тепловоза… С этим всегда строго. Но приказ есть приказ… А за Анкатой дорога пошла на подъем. Ползем еле-еле – состав-то тяжелогруженый, да еще ветер в лоб, да еще наледь на путях тут и там. На разъезде Таксай кратковременная остановка: вынуждены были пропустить какой-то встречный поезд. Вылез я с молотком в руках из кабины, обошел вокруг локомотива для того, чтобы посмотреть, все ли в исправности. Учитель, довольно молодой мужчина, со мною тоже спустился и спрашивает, какая у меня зарплата. Отвечаю ему, что не жалуюсь, нормально получаю. И тогда я услышал от него слова, запомнившиеся мне на всю оставшуюся жизнь: «Положи меня вот тут, рядом с рельсами, осыпь всего золотом, так, чтобы ни рук, ни ног не было видно, и скажи: будешь работать машинистом поезда – откажусь без всяких колебаний! Не смогу и дня просуществовать в таком постоянном страшном нервном напряжении, на пределе сил».
В нашей беседе, затянувшейся почти на целый день, принимала участие и супруга Владимира Алексеевича; она, правда, больше хранила молчание, лишь иногда что-то осторожно вставляла в рассказываемое мужем или поправляла его. Она одно время тоже трудилась на железной дороге оператором по движению поездов, и я спросил у нее, не тогда ли они познакомились и связали себя брачными узами.
– Нет, – ответила несколько смущенно Александра Григорьевна, – но нас судьба будто постоянно вела навстречу друг к другу, и благодаря целому ряду обстоятельств мы теперь вместе вот уже седьмой десяток лет.
Ее отец, Григорий Пиманович Смилин, тоже был осужден в 37-м как враг народа, получил десять лет лагерей. Жила тогда Саша со своими родителями в Асерчево, небольшом селе Зеленовского района нашей области. «Красный плуг» – так назывался колхоз, в котором глава семьи был заведующим животноводческой фермой. Как-то у них околел теленок, и Григорий Пиманович велел одному из своих работников снять с животного шкуру – ее потом куда-то надо было сдать, – а тушу отвезти на скотомогильник. А тот то ли из-за лени, то ли по какому-то злому умыслу отволок теленка к стогу сена да и схоронил его там. Стали разбираться, Григория Пимановича обвинили во вредительстве, осудили.
Семья, в которой было четверо малолетних детей, осталась без кормильца. Восьмилетней Саше навсегда запомнилось, как в школе им всячески старались показать, что они – дети врага народа.
– Был новогодний утренник, – вспоминает с грустью Александра Григорьевна. – Поставили в школе какое-то дерево вместо елки. Всем раздают подарки, а меня обходят стороной. Не осталась без подарка даже девочка-соседка, учившаяся намного хуже меня. И так мне было обидно, так обидно…
Маму, уборщицу колхозной конторы, выгнали с работы. Смилины уехали тогда в Шипово.
Теперь, по прошествии многих лет, дочь полагает, что отца ее специально оговорили, подвели под статью. Смилины были из богатых уральских казаков, имели до революции большие табуны лошадей, слава о которых простиралась аж до самого Гурьева. Ну, и припомнили былое…
Отправили Григория Смилина отбывать срок в Горьковскую область, в те же места, где находился в заключении Алексей Дмитриевич Иванов. Последний был бригадиром на лесоповальном участке, а наш земляк руководил коллективом, который плел лапти. Заключенные тогда ходили в этой нехитрой обувке, и Иванов не раз заявлялся в Смилинскую бригаду для того, чтобы получить на всю свою бригаду очередную партию новых лаптей.
И так вышло, что после освобождения из «мест не столь отдаленных» оба со своими семьями оказались в Уральске, на одной улице во втором рабочем поселке. Им, трудившимся конюхами в различных городских организациях, выделили участки под строительство домов на улице Партизанской, в совсем близком соседстве. Через дом.
– Я сразу обратил внимание на кудрявую черноволосую девчонку, за которой пытались ухлестывать другие парни, – рассказывает с улыбкой Владимир Алексеевич. – Я и сам тогда, только что вернувшийся из армии, еще был с шевелюрой, довольно видный собой. Нет, думаю, никому ее не уступлю, будет моей. Съездили с Сашей даже в Москву, где у меня тогда жил дядя. Там купили кое-что из одежды и вещей для дома, быта. В те годы в Уральске со всем этим было очень туго. Последним же поводом к тому, чтобы жениться на ней, – хозяин дома кивнул на супругу, и его крупное морщинистое лицо еще больше расплылось в улыбке, – стала жалость к ней. А как же иначе, ведь мой отец в лагерях пробыл только восемь лет, а ее отматывал свой срок до конца, на два года позже вернулся домой.
Александра Григорьевна попыталась было что-то возразить, но потом только вяло махнула рукой, понимая, что муж просто пытается шутками разбавить некоторые горькие места в нашей неторопливой, с частыми экскурсами в прошлое, беседе.
Подозреваю, что заголовок, который я предпослал очерку, вызовет у моего героя внутреннее несогласие, может быть, даже протест. Спустя несколько дней после нашей встречи я позвонил Владимиру Алексеевичу и поинтересовался, не возникало ли у него когда-нибудь желания отказаться от своей фамилии.
– Ни разу ничего подобного у меня не было, – ответил ветеран. – Я прожил такую жизнь, за которую мне сегодня нисколько не стыдно. Вырастил замечательных детей, а у них уже давно свои дети. Нас, Ивановых, всегда было много. Фамилия очень распространенная, известная. И я думаю, что среди всех Ивановых на земле я с семьей далеко не самый последний.
