Долгое эхо войны
В минувшую войну он был пехотинцем. Кажется и сейчас, спустя многие десятилетия, он вполне ощущает себя причастным к этому роду войск. Сидя на диване, вдруг резко подается вперед и громче, чем обычно, энергично произносит:
– Матушка пехота! Сто километров прошли и еще охота! – И далее: – Окоп для нас был и крепостью, и домом родным. Оттого, насколько глубоко тебе удавалось врыться в землю, нередко зависела твоя жизнь, то, насколько долго сможешь продержаться на данном клочке земли. Всякие штабы – дивизии ли, полка ли, батальона – находятся в тылу, а ты – на переднем крае обороны и первым принимаешь огонь на себя. Не менее чем фашисты, нас часто донимали вши. От этих маленьких тварей прямо спасу не было. Мы с остервенением срезали воротники полушубков, где они особенно любили водиться, и выбрасывали их.
Конечно, мы так поступали совсем не по уставу, но куда деваться-то?! Иногда, правда, не каждую неделю, а в зависимости от фронтовой обстановки, устраивались банные дни. Это бывало во время вывода в тыл на отдых или переформирование. Где-нибудь, например, на лесной опушке огораживалось плащ-палатками место с большими котлами. Каждому отпускалось примерно по два тазика горячей воды – норма, в которую он должен был уложиться.
Обмундирование пропаривалось, прожаривалось. Над насекомыми-мучителями одерживалась победа, но, увы, лишь на некоторое время, тактическая.
…Желтые Воды – бои в октябре 1943 года за этот небольшой украинский город, что на Днепропетровщине, особенно запомнились Борису Сергеевичу Шолубаю. В то время он, двадцатилетний лейтенант, всего несколько месяцев как окончивший Уфимское военное пехотное училище, командовал взводом. Задача, которая стояла перед нашими наступавшими частями – как можно быстрее овладеть этим населенным пунктом, имевшим большое стратегическое значение. Поговаривали, что надо было не допустить вывоза оккупантами в Германию залегавших в этом районе ценных железных руд. (Через несколько лет после войны тут начнется промышленная добыча урановых руд.). Однако все попытки наших взять городок на реке Желтой натыкались на очень упорное сопротивление гитлеровцев. Спать бойцам в эти дни приходилось мало, урывками, и это объяснялось следующим обстоятельством.
В неослабевающем противостоянии друг другу и наши, и немцы стремились как можно больше узнать о намерениях противоположной стороны. А лучше всего получить такую важную оперативную информацию можно было с помощью «языка», захваченного у противника. Обычно это делалось в ночное время, брали, так сказать, тепленькими. Вот и приходилось поневоле бодрствовать, чтобы не оказаться тем самым «языком».
Глубокой ночью лейтенант услышал какой-то приглушенный шум, доносившийся с того места, где его взвод состыковывался с соседним. Бросился на звуки, за ним поспешил помкомвзвода, но по дороге он немного отстал. Выстрелив из ракетницы, Шолубай увидел в разлившемся ярком свете немцев. Двое или трое их, подобравшись скрытно к пулеметчику, боролись с ним, но когда в небо взмыла ракета, оставили его и бросились бежать. Однако офицер вдруг сам почувствовал чью-то сильную хватку на своей шее, его стали душить, прижав к стене траншеи. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не подоспевший сержант. Он сзади ударил вражеского разведчика прикладом автомата по голове и спине. Удары были такими сокрушительными, что гитлеровца не спасла даже каска – кровь сразу залила его лицо…
Застрочил пулемет. Это пришедший в себя боец ударил из своего станкового вслед удиравшим немцам. Четверо из них были убиты, а пятый, тот, что набросился на командира взвода, попал в плен. Его немедля передали в штаб дивизии, где от него, видимо, получили ценные оперативные данные. Борис Шолубай вскоре был награжден орденом Красной звезды, а пулеметчик и помкомвзвода – медалью «За отвагу».
Война все дальше откатывалась на запад и части 50-й стрелковой дивизии 8-й гвардейской армии, которой командовал легендарный В.И. Чуйков, оказались недалеко от родных мест Бориса Шолубая. До городка Немиров, это в Винницкой области, было километров шестьдесят-семьдесят. Командир батальона дал лейтенанту три дня на то, чтобы повидаться с родными. Домой он добирался где на попутных машинах, где на подводах, а то и пешком. Вот радости-то было дома, сбежались соседи. Кто-то по случаю приезда земляка принес спирт, общими силами накрыли стол… А наутро Борис не смог встать с постели: высокая температура, страшная слабость во всем теле. К больному пригласили местного врача старичка, и он поставил диагноз: сыпной тиф. Велел всю одежду, в которой был Борис, сжечь в печи. И настоятельно рекомендовал Шолубаю не ложиться в госпиталь, где, мол, только происходят заражения больными друг друга. Доктор взялся сам лечить молодого человека. Недели три лейтенант пролежал в отдельной комнате без контактов с родными. И болезнь мало-помалу отступила, а потом выздоровевшему горвоенкомат дал еще полтора месяца отдыха дома.
Где он подхватил эту заразу? Скорее всего, пришел к заключению Борис Шолубай, где-то по дороге домой. Он вспомнил, как ночевал в одной сельской хате на грязном, заплеванном полу вповалку со многими другими постояльцами.
Война для Бориса Сергеевича Шолубая по сути закончилась 13 сентября 1944 года в боях уже возле границы с Венгрией. Удерживая с товарищами стратегически важную высоту, сопку, которую венгерские части, утратив, стремились во что бы то ни стало вновь занять, он получил тяжелейшее ранение в левое плечо. Лишь чуть-чуть осколок снаряда не задел сердце. Последовали долгие месяцы лечения в госпитале в Москве, и только в феврале победного 45-го его спишут «под чистую».
– Я и в мирные годы не раз оказывался на волосок от смерти, – заметил Борис Сергеевич, и печальная улыбка пробежала по его лицу. – И что удивительно, почти во всех случаях ощущалась какая-то невидимая связь с пережитым военным лихолетьем. В разные регионы страны заносила меня судьба, даже на Север, где я нес службу, скажем так, «в местах не столь отдаленных». Но я все же расскажу о Казахстане. Жил в Кокчетавской области, в станице Лобановской, расположенной в живописной гористой местности. Преподавал в здешнем профтехучилище физкультуру. Однажды к нам прибыли трое молодых парней, выпускников одного из алматинских вузов, стали у нас работать. Более или менее освоившись на новом месте, они как-то предложили мне принять участие в походе, во время которого намеревались совершить восхождение на ближайшую большую сопку. Предложение было чрезвычайно заманчивым – сопка очень напоминала мне ту, что мы, не жалея жизни, обороняли в 44-м году от врага. Помню и год тогда был особенный: 20 лет как исполнилось нашей Победе. Но, увы, пришлось отказаться – в тот день меня сильно донимала зубная боль, раздуло всю щеку. Тогда ребята вместо меня взяли с собой кого-то из мастеров училища.
На другой день утром в станице поднялась паника. Казак дед Иван, у которого парни снимали угол, вышел к берегу озера и увидел свою перевернутую вверх дном лодку, которая плавала неподалеку. Именно на ней ребята отправились в сторону сопки. Дед бросился к Виктору, который был в том походе, разбудил его. Оказывается, молодой человек на обратном пути домой не сел со всеми в лодку, а побрел по берегу. Придя домой сильно уставшим, он завалился спать до утра…
Шесть дней продолжались поиски пропавших, в том числе с привлечением водолазов, пока их тела не были извлечены из воды.
Предполагали, что когда лодка, большая и тяжелая, перевернулась, парни оказались под нею, как в ловушке, может быть еще и получили ушибы… А ведь они были спортсменами, превосходно плавали.
Вторая весьма примечательная история произошла много позже, уже в первой половине восьмидесятых годов. Глухой разъезд Санкыбай где-то между Уральском и Аксаем. Нынче его уже нет. Здесь Борис Сергеевич Шолубай посменно, через каждые две или три недели, работал дежурным по разъезду. Из нескольких стареньких заброшенных зданий, расположенных в Санкыбае, использовалось только одно, в котором во время смены проживал железнодорожник.
Как-то до Бориса Сергеевича дошло известие, что из автомобильной воинской части, привлеченной на уборку хлеба в соседние хозяйства, сбежал солдат. Организованные по горячим следам поиски и самих военных, и милиции ничего не дали.
Но недели через полторы-две к Шолубаю из той части приехал подполковник, начальник политотдела. Он попенял Борису Сергеевичу: «А дверь-то в доме, товарищ, надо закрывать, когда отдыхаешь». Гость был приглашен к столу, выпили по сто граммов водочки, и вот что он узнал от офицера.
Сбежавший из части служивый все эти дни укрывался на разъезде, на чердаке одного из пустовавших домов. Первое время дезертир, спускаясь во двор ночами, питался кое-какими ягодами в одичавшем саду. Однако ягоды есть ягоды, ими голод-то не утолишь. И он стал думать, где бы раздобыть себе еду. Парень обратил внимание на железнодорожника, жившего в избе по-соседству. А вместе с едой, твердо решил он, надо овладеть гражданской одеждой, убив незнакомца. Пробрался скрытно в дом и из передней увидел свою жертву. Мужчина спал на койке. Но тут дезертира словно всего вмиг парализовало, он даже не смог сделать шаг вперед. Взгляд его уперся в висевший на стене пиджак с колодками боевых наград. Он сразу вспомнил своего отца, тоже фронтовика… Молодого человека хватило только на то, чтобы из тумбочки взять банку сгущенного молока, колбасу и сыр.
Через несколько дней – уже без Бориса Сергеевича, в дежурство его напарника, – беглеца поймали. Из проезжавшей мимо военной машины заметили его, кравшегося зарослями за водой к колодцу… В побег парень ударился, соскучившись по дому.
