Фамильное проклятие
Нынешний год 75-летия Победы показал, как мало среди нас осталось не только самих ветеранов Великой Отечественной войны, но и вообще тех, кто не понаслышке знает о том страшном периоде. Тем большую ценность представляет для нас каждое свидетельство прошлого, каждая деталь и штрих того, что, по историческим меркам, было еще сравнительно недавно.
На днях в разговоре с одним таким человеком, «захватившим» войну, я вдруг услышал от него признание, что он был… помощником Гитлера. Первой моей мыслью было, признаюсь, что надо мною зло шутят, и я хотел уже положить телефонную трубку, чтобы прекратить ненужный разговор. Но тут незнакомец на том конце провода, словно догадавшись о моем желании, сказал:
– Это я вам серьезно. Да – я из помощников Гитлера, Адольфа Гитлера, – добавил он. И далее: – В свое время в газетах много писалось о Гитлере, и порой неверно, а точнее сказать – лживо. И мне, пусть и спустя десятилетия, хотелось бы внести определенную ясность в кое-какие моменты, попытаться все-таки сказать правду.
Мне было предложено встретиться и выслушать рассказ в какой-то мере исповедальный. Почему исповедальный? А потому, что, по мнению моего нового знакомого, это ему следовало сделать гораздо раньше.
… Толя Белев в войну трудился на большой овощной плантации возле станции Ростоши. Главным на плантации, принадлежавшей потребкооперации, был его отец Андрей Константинович. Он не делал сыну никаких поблажек. Мальчик, которому тогда, когда большая беда пришла на нашу землю с запада, исполнилось только двенадцать, вкалывал в полях наравне со взрослыми. А еще он участвовал в заготовке кормов: косил и возил на верблюдах сено… Правда, после одного случая, опасного для жизни, с верблюдами пришлось расстаться.
Во время работы животное, тащившее косилку, ужалил овод, и оно, как безумное, понеслось по лугу. Толю, управлявшего косилкой, так кидало из стороны в сторону, что он просто чудом не рухнул на ножевой аппарат. С того дня он стал работать только с овощеводами. Кстати, среди них немало было из раскулаченных, свезенных сюда, на западноказахстанскую землю, из разных регионов страны. Ох и жадный, в своей основной массе, был до работы этот народ! Никогда не приходилось понукать, принуждать к тому, что им и так хорошо было знакомо и привычно с младых ногтей.
Во время войны значительно возросла потребность в выращиваемом на ростошинских плантациях. Ведь рядом располагался Уральск, а в нем – масса госпиталей, где проходили лечение раненные на фронте красноармейцы, здесь же дислоцировались воинские части и несколько военных учебных заведений, эвакуированных из западных районов страны. И все это требовалось регулярно и своевременно обеспечивать свежими овощами и зеленью.
К тому времени Анатолий, прибавив себе год, был занят уже на поливе плантаций. Дело он имел с мощными насосными установками, работавшими на сырой нефти. И именовали теперь его солидно – машинист.
Однажды в Ростоши прибыла рота бойцов трудовой армии. В ней были и немцы, и болгары, и финны, и венгры, словом, представители тех национальностей, чьи страны воевали с Советским Союзом на стороне фашистской Германии. До этого они трудились на строительстве нефтеперерабатывающего завода в соседнем Гурьеве. И по завершении работ их перебросили в наши края.
Двоих трудоармейцев поставили на полив, а подросток стал у них помощником. Одного из мужчин, финна по национальности, звали Виктором Шнейдером. Он был родом из Ленинграда. А у другого прозвание было – Адольф Гитлер. До войны он жил в Поволжской республике немцев, в местах недалеко от Сталинграда. Ничего общего с главным злодеем рода человеческого у него не было, если только не считать фамилии и имени. Это был молчаливый, с каким-то подавленным видом человек, которому, судя по всему, много довелось натерпеться из-за своей злополучной фамилии. Товарищей по подразделению он просил называть его Анатолием, но вот на построениях, когда регулярно происходила перекличка, ему всякий раз мучительно приходилось выслушивать свою фамилию.
Он даже куда-то наверх обращался с просьбами о том, чтобы ему разрешили сменить фамилию, даже писал в Государственный комитет обороны, но получил оттуда ответ: мол, в Уставе Вооруженных Сил не предусмотрено ничего подобного.
К своим служебным обязанностям, впрочем, Гитлер относился ответственно и добросовестно, так что претензий по этой части к нему со стороны офицеров НКВД, да и гражданского начальства, не было никаких. С Толей Белевым у него были прекрасные партнерско-деловые отношения, оба понимали важность своей работы для фронта и тыла.
Осенью трудоармейскую роту перевели в Уральск. Однако подросток по-прежнему продолжал поддерживать связь со своим старшим товарищем. В роте он подружился с Михаилом Соломкой, который был моложе Гитлера. До войны Михаил работал мастером-декоратором в Большом театре в Москве, и трудно сказать, чего бы он не умел делать, что было неподвластно его золотым рукам. Ему из Гурьева, например, доставляли жесть, и парень из нее делал различные вещи – воздухоотводы для систем вентиляции, бидоны. Последние у него такими расписными получались – хоть на выставку. А ведь с инструментами у него было совсем не ахти – деревянный молоток да оправка, простейшее устройство на верстаке, с помощью которого он гнул и выпрямлял металл. Приходя в казарму к Соломке, Анатолий виделся и с Гитлером.
Не раз он встречался с Адольфом и в первые послевоенные годы, когда тот уже был слесарем на кожевенном заводе. Мужчина просил, чтобы ему разрешили уехать к себе домой в Поволжье, но получал отказ за отказом. В его родных местах шли кровопролитные бои, земля буквально напичкана смертоносным металлом, в ней много оставалось неразорвавшихся мин и снарядов. И поэтому условий для нормальной жизни пока не было.
Лишь через пять лет, после того как отгремят победные залпы, Гитлеру, наконец-то, разрешат отбыть на малую родину.
… Мы сидим с Анатолием Андреевичем Белевым в его скромной городской квартире и беседуем уже так долго, что и не заметили, как за окном сгустились летние сумерки.
– Я и сам потом работал на кожевенном заводе, – сказал он. – Тяжелые, вредные для здоровья условия труда… Но это было уже после того, как Адольф уехал. Память он о себе оставил в коллективе добрую, ходил все время в передовиках. Обзавелся семьей, взял в жены кого-то из местных. Да, теперь о публикациях, упомянутых мною… – спохватился ветеран, – не смог их, к сожалению, разыскать перед вашим приходом в своем домашнем архиве. Долго я болел и сейчас еще не полностью оправился… Но действительно, – заметил он с печальной улыбкой, – местные журналисты в свое время всякое о нем понаписали, диву просто даешься. Так, в одном из газетных материалов говорилось, как в передовой колхоз приехал работник райкома партии. Повод для его визита был негативный: из-за плохих погодных условий срывалось выполнение задания. Собирается срочно актив, и тут высокопоставленный представитель с огромным изумлением узнает, что среди здешних передовиков… Адольф Гитлер. Он возмущается, хозяйство срывает план, а тут еще Гитлеров каких-то развели, вот, мол, я вас всех вызову на бюро райкома… И все в таком духе. Какой колхоз, он у нас ни в одном из них не работал! Да ладно теперь уж об этом, – махнул вдруг рукой Анатолий Андреевич. – Много времени с той поры прошло и мало кто теперь помнит о тех дешевых, поверхностных публикациях.
На фронт к сыновьям
От Анатолия Андреевича Белева я узнал еще об одной весьма интересной истории, связанной с минувшей войной. Он тогда жил на улице Карла Либкнехта в Уральске, а рядом, на соседней улице Октябрьской, в небольшом деревянном домике, проживали Анохины. У них, вскоре после того как началась война, обоих сыновей забрали на фронт: сначала старшего, а затем подошла очередь призыва и младшего, Михаила. Было ему на тот момент то ли семнадцать лет, то ли восемнадцать.
Враг подкатил к самой Волге, шли жестокие сражения, а у матери вся душа изболелась за сыновей, ведь оба они воевали там, под этим самым Сталинградом. Только один на правом, а другой – на левом берегу.
Запрягла старая женщина корову в повозку и отправилась в путь-дорогу к сыновьям на фронт. Эта поездка для нее была трудной и даже опасной. Ночевала она обычно в степи под открытым небом, а однажды, когда ее телега тащилась вдоль берега речки, густо поросшей камышом, несчастная женщина подверглась нападению. В те времена в пустынных местах, по которым протекали Чижа-1 и Чижа-2, немало пряталось всяких дезертиров. Вот эти-то лихие ребята и напали на бабку, хотели отобрать у нее корову. Голодно сидеть-то в камышах… Женщина стала громко кричать, звать на помощь. И дезертиры, которым уж никак не нужен был лишний шум, в испуге разбежались.
Кое-как женщина добралась до Джаныбека. Станцию, в которой тогда было много военных, каких-то тыловых подразделений, то и дело подвергала бомбардировкам и обстрелам вражеская авиация. Появление в прифронтовой зоне, где порой было так же опасно, как и на самой передовой, старушки с коровой на служивых произвело очень сильное впечатление. Ничего подобного здесь до этого не видели! Разыскав армейское начальство, бабушка довольно много потратила времени на то, чтобы разъяснить цель своего приезда в Джаныбек.
– Соседку мою Анохину, – вспоминает Анатолий Андреевич, – отправили, в конце концов, куда-то ещё дальше, в сторону Сталинграда, дав ей на свидание со своими «кровиночками» три дня. И что удивительно, в суматохе и неимоверном напряжении военных буден она разыскала своего младшенького, Мишку. Старший же в это время, кажется, лежал на излечении в каком-то госпитале. И я не помню уже, довелось ли повидать его матери. От ран, полученных на фронте, он потом вскоре умрет. А Михаил… боевыми дорогами он дойдет до Венгрии и уже незадолго до окончания войны получит ранение в голову. Будучи посыльным, катил парень на велосипеде из штаба части со срочным донесением и впереди на дороге, в непосредственной близости, разорвалась мина… Анохин, подлечившись, вскоре демобилизовался, вернулся домой, и так как у нас была, в общем-то, незначительная разница в возрасте, мы с ним потом подружились на долгие годы…
