Жемчужина у Каспия
Астрахань немного похожа на Уральск. Оба города стоят в устье великих рек у Каспия, основаны почти одновременно, много общего в архитектуре, истории, даже в диалекте. Моя бабушка, родом из Астрахани, до смерти называла фартук запоном, а кошёлку – зембелем, и многие другие уральские диалектные слова были для неё родными. В Астрахани жили моя двоюродная бабушка и многочисленные тётки, на все лето родители отвозили нас туда – на Волгу, на фрукты и арбузы. Поэтому пыльные астраханские улочки, скверики, бесчисленные речки и мосты, диковинные названия районов города – Криуша, Большие Исады, Парбучий бугор, Балда – мне были знакомы с детства.
Никто не может дважды войти в одну и ту же реку
Последний раз мы были в Астрахани почти двадцать лет назад. Тогда мы впервые прибыли туда по Волге, теплоходом. И когда наш корабль подходил к городу, он впервые открылся перед нами во всей красе. Серебряной чешуей сверкала широкая полоса реки, а за ней, на холме, в голубизне неба парили белые башни и соборы кремля, нестерпимо сверкали золотом купола церквей. Было что-то неземное, сказочное в этой красоте.
Но когда мы сошли на берег, впечатление резко изменилось. Вся набережная, все прибрежные улицы, начиная от 17-й пристани до знаменитого Лебединого озера, были заставлены прилавками, киосками, запружены толпами торгующих всякой всячиной. Мусор, грязь, вонь, пустые бутылки. Стены кремля, которые с Волги смотрелись белоснежными, были грязными и обшарпанными, каменные ниши внутри загажены, собор закрыт на ремонт, который, похоже, длился уже целую вечность, и вся территория кремля выглядела так, будто снова перенесла длительную осаду. Впечатление было такое, будто блеснувший издалека бриллиант в миллион каратов при ближайшем рассмотрении оказался грязным бутылочным стеклом.
Это был конец 90-х годов. И вот я снова в Астрахани. Поезд пришел ранним утром, но солнце сияло вовсю и, несмотря на вторую половину сентября, день обещал быть жарким. Таксист заломил до гостиницы на набережной 350 рублей. И хотя я знала, что это недалеко, согласилась.
– Только мне нужно пройти через вокзал, – сказала я. – У меня – поручение.
Таксист посмотрел настороженно:
– Какое еще поручение?
– Посмотреть, растет ли еще там пальма.
– Да вон она, ваша пальма, – сказал он чуть позже.
Нет, это была не та пальма. Та почти упиралась в потолок, а эта была молодая. Но знакомую, просившую обязательно проведать пальму, я потом утешила: растет.
По дороге таксист показал мне новое, помпезное здание оперного театра:
– Два миллиарда украли, когда строили. Путин лично деньги выделил, чтобы достроили.
Ехали мы вдоль набережной по пустым улицам.
– Стрелка, – проговорила я почти с нежностью, когда мы проезжали место, где в Волгу впадает одна из многочисленных речек, протекающих через город. Здесь была лодочная станция, и тренировались гребцы и пловцы. Таксист посмотрел удивленно: «Откуда знаете?».
– Да мы сюда в детстве купаться бегали, в «колю» играли, – объяснила ему.
– Вы и про «колю» знаете? – удивился таксист. И сразу на сотню сбросил цену за проезд.
«Колей» в Астрахани и до сих пор называется игра на воде в догонялки. Коля – тот, кто догоняет. От него скрываются под водой. Вынырнешь, схватишь воздуха и снова под воду. Если коля догонит и дотронется – уколет, то колей становишься ты. В Астрахани потому все отличные пловцы, что в детстве прошли через эту игру, требующую много сил, умения хорошо плавать и нырять.
В гостинице на рецепшен парень с именем на бейджике Даурен предложил оставить вещи и погулять до обеда, чтобы не платить за лишние сутки.
Именно этим мне и не терпелось заняться. Тем более, что совсем рядом слышалось могучее дыхание большой реки, смеявшейся рябью волн в лучах утреннего солнца. «Когда еще все в мире спит, и алый блеск едва скользит по темно-голубым волнам». Помню, как 20 лет назад я напугала этими некрасовскими стихами американца с нашего круизного парохода. Мы тогда причалили к чудесному острову на Волге – пустынному, первозданному, с золотым песком. И в порыве чувств я завопила «О, Волга, колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я!». Американец посмотрел на меня, как на сумасшедшую, его русская спутница улыбалась, я сказала американцу «о,кей», он тоже улыбнулся – не по-американски, а по-нашему, искренне.
Волга – широкая, почти до горизонта – была такой же, как полвека назад. Так же вдалеке видны были подъемные краны портов, и даже ресторан-поплавок, правда, модернизированный, был на том же месте. Те же гранитные ступени к воде, та же ажурная решетка парапета. Но набережная была другая. Она стала шире, покрыта вместо асфальта брусчаткой, не стало деревьев, под кронами которых стояли скамейки. Теперь скамьи стояли на солнце, зато утопали в цветниках.
Кто же сидит на них в астраханскую-то жару?
– А никто и не сидит, – сказал мне гостиничный служащий.
Вообще, этим новшеством, как я поняла, астраханцы недовольны.
– Заменили деревья на плитку, летом задыхаемся все, – говорил мне пожилой человек на набережной. – Зато на машине можно со свистом промчаться.
По набережной со свистом рассекают, правда, не на машинах, а на велосипедах, роликах, а иногда на мотоциклах.
– Раньше под деревьями на скамейках влюбленные сидели, студенты к экзаменам готовились, пожилые парочки отдыхали, а теперь не присядешь, – сетовала старожил и патриот города, библиотекарь областной библиотеки Зоя Александровна Малометова.
На набережной сохранили единственное дерево с причудливо переплетенными стволами. Их разрисовали под Пушкинский дуб: тут и кот ученый, и леший, и русалка на ветвях сидит.
Деревья вырубили не только на центральной Волжской набережной, но и на других, например, Кутумской (на Кутуме жила одна из моих теток). Помню, там рос тутовник. Его вообще было много в Астрахани, и в детстве мы объедались липкими от сладости белыми и чуть кисловатыми черными тутовыми ягодами. Деревья эти с раскидистыми стволами были будто специально созданы для того, чтобы по ним было удобно лазить детям.
«Конечно, тутник, он – не казуальный, на его фоне не пофотографируешься и не промчишься на машине. А я помню, как мы эти деревья дворами выходили сажать. А скоро из тайги начнем деревья завозить. Через двадцать лет падеж двуногих начнется от онкологии, пока еще вобла спасает, но скоро и ее не будет, а чиновникам нашим запретят выезд за границу, придется им дышать с нами одним воздухом. Вот пусть тогда и водят туристов в Тополиную рощу, ведь кругом уже ничего не будет, кроме плитки и торговых центров по ее продаже», – публикует местная газета письмо читателя.
Вездесущая плитка – вот что еще роднит Уральск с Астраханью.
Прямо напротив моей гостиницы (она стоит здесь со старых времен) на плите выбита заповедь: «Городу-жемчужине – достойную оправу». В городе часто встречаются другие патриотические призывы, например, «Столицами не рождаются, столицами становятся».
Еще одно астраханское новшество – множество фонтанов и скульптурных композиций.
Вот сидит чистильщик сапог, говорят, когда-то они здесь, на набережной, подрабатывали, у гостиницы чистили обувь богатой публике. Забавная фигурка мальчишки с задорной курносой рожицей выполнена из металла. Место, куда ставят ногу, отполировано до блеска: прохожие, в основном приезжие, часто подставляют «чистильщику» свою обувь. Какая-то примета – то ли, чтобы вернуться, то ли чтобы не слишком пылилась обувь. Что характерно – все фигуры выполнены в натуральную величину и, на мой взгляд, хорошего художественного качества. Вот гуляет по набережной дама с собачкой, в длинном платье, в шляпке и под зонтиком. А на 17-й пристани (сюда причаливают пассажирские пароходы) на площади, украшенной морской символикой, – Петр Первый, смотрит туда, куда стремится Волга – на Каспий. Отсюда Петр Алексеевич начал свой Персидский поход, прорубил через Каспий «окно» в Индию, Иран, Среднюю Азию.
Астраханский историк и краевед Н.Ф. Леонтьев писал: «Великий Петр сразу оценил значение Астрахани, которая находилась при устье великой и судоходной реки, невдалеке от Каспия, прилегающего к богатым странам Закавказья и Персии, и на дороге в Среднюю Азию, обещала сделаться важнейшим пунктом России в торговом и политическом отношениях, и потому почти с первых лет своего царствования Великий государь начал заботиться о развитии в ней промышленности и торговли».
В этот ранний час набережная была пустынна: совершали пробежки спортсмены и ревнители здорового образа жизни, ну и конечно, сидели и стояли рыбаки. Представить себе набережную Астрахани без них вообще невозможно. Это, пожалуй, единственное, что не изменилось с тех пор, как я бегала по этой набережной с астраханскими мальчишками в «купалку» – деревянный голубой поплавок на реке, куда пускали за три копейки.
Удочки закидывают в воду с высокой набережной или со ступеней, спускающихся к воде. Почти каждый рыбак – с кошкой. Они вальяжно лежат рядом, ждут. Видимо, улов мелковат. Рыбаки, в основном пожилого возраста, немногословны. Некоторые как будто дремлют с открытыми глазами, устремленными не на поплавок, а в перспективу реки, покрытой мелкими волнами, как чешуей огромной сказочной рыбы. Может быть, им видится былое богатство родной реки, когда шестиметровые белуги были здесь не редкостью? В моем детстве икры в Астрахани было, как гуталина у кота Матроскина, у теток она стояла в погребах ведрами, стоила – копейки. Когда с моим дядей Колей – столяром-краснодеревщиком – за работу расплачивались икрой, он был недоволен. Но если к этому добавляли бутылку – охотно соглашался. Но на закуску «задирал» воблу и говорил: «Она ужовистей икры». Дядя Коля не читал Гиляровского, но говорил точно так же, как бурлаки в очерке этого журналиста. Да, да, несчастные бурлаки, тянувшие по Волге груженые баржи «почти пригнувшись головой к ногам, обвитым бечевой, обутым в лапти», не хотели питаться черной икрой, говорили Гиляровскому, который ходил по Волге вместе с ними: «Обрыдла».
Сегодня икра в Астрахани на черном рынке стоит 40 тысяч рублей за килограмм. А последнюю шестиметровую белугу здесь выловили в начале 60-х годов прошлого века. Ныне ее чучело хранится в музее. Местная рыбоохрана уже давно не может соперничать с браконьерами: на каждого инспектора приходится сотни гектаров водной глади, не считая дельты Волги с сотнями рек, речек и речушек.
– Волгу выскребли, теперь выскребают Каспий, – с горечью сказал один егерь. – Со всех сторон, со всех стран: кто больше выловит, кто больше урвет. Еще и бурят, нефть разливается…
Если раньше были браконьеры-одиночки, то теперь целые артели. Они уже редко промышляют осетрами, которых почти и не осталось. Да и наказание за красную рыбу слишком чувствительное. Проще, безопаснее и не менее доходно ловить рыбу частиковых пород.
Я прошлась по рыбному рынку: ассортимент ничем не отличается от нашего: такие же крупные сазаны, судак, щука. У нас – не из Урала, в Астрахани – не из Волги. И у нас, и у них рыба, в основном, каспийская. Цены тоже почти такие же. При мне пожилая женщина возмущалась: «Судак – сто рублей?! Совсем с ума сошли». У нас в Уральске судак еще дороже: свежайший – 600-700 тенге, снулого могут отдать за четыреста.
Среди молчаливых рыбаков постоянно крутится какой-то не по комплекции юркий человек, который за них отвечает на вопрос: «Как рыбалка?». По его словам «рыбы валом, только у каждой свой срок, то вобла, то селедка косяками идет, бочками засаливаем, а сейчас не сезон, но рыба есть». Увидев фотоаппарат, этот человек кричит: «Сто долларов, сто долларов, уберите, уберите. Вот я недавно одной навороченный аппарат чуть не разбил».
Рыбаки изредка выдергивают то подлещика, то «беляшку», кошки при этом оживляются.
В общем, единственное, что на первый взгляд не изменилось в Астрахани моего детства – это Волга. Но, глядя на ее широкие могучие струи, с особой ясностью начинаешь понимать изречение древного философа: «Никто не может дважды войти в одну и ту же реку». Даже если эта река великая Волга.
(Продолжение следует)
