«Я здесь остался б…»
В такие же, как сегодня, дни 166 лет назад в Уральск приехал Пушкин. Он пробыл здесь всего два с половиной дня, но их хватило на множество статей, исследований и – гордости. Не одно поколение краеведов и пушкинистов скрупулезно высчитывали и время его в пути, и часы пребывания в нашем городе, и то, что он здесь делал. А сделал он за это короткое время удивительно много: встречался со многими людьми, собрал массу сведений, сделал множество записей, которые вошли в Историю Пугачева, в Примечания к Истории и дали материал для художественного произведения – повести «Капитанская дочка».
Но вот что удивительно – никто из уральцев не оставил никаких личных воспоминаний об этом событии. А это ведь действительно событие для провинциального городка – Пушкин уже тогда был известным поэтом, а в Уральске много образованных, читающих людей. Поэт встречался с атаманом Покатиловым, полковником Бизяновым, войсковым архитектором Гиппиусом, священником Червяковым и с простыми казаками, которые, как писал сам Пушкин, «наперебой давали нужные мне сведения». Но никто из них почему-то не оставил никаких воспоминаний об этом.
Главный источник сведений о посещении Пушкиным Уральска – его произведения. Он приехал в Уральск ровно через шестьдесят лет после того, как Пугачев с отрядом казаков из трехсот человек вошел в Яицкий городок, отмечает уральский литературовед Николай Щербанов в статье «Пушкин и мятежный Яик», считая это не случайным. Может быть, Николай Михайлович предполагал, что Пушкин считал – в Уральске как-то, хотя бы даже тайно будут отмечать эту дату? Вряд ли. Ведь Пушкин поначалу и не собирался ехать в Уральск: «Оренбург – конечная цель моего путешествия», писал он. И вообще мог не совершать этого долгого и трудного путешествия – материала для Истории Пугачева было достаточно, ведь Екатерина, заказав поэту эту работу, позволила ему сколько угодно копаться в архивах и протоколах, а для исторического труда этого было достаточно. Более того, как свидетельствует письмо Гоголя издателю Погодину, «Пушкин почти кончил Историю Пугачева». А письмо это датировано 8 мая 1833 года. Но Пушкин поэт. Ему был интересен этот бунтарь Пугачев. Ему не хватало «истины, неукрашенной и простодушной». И он поехал.
Тогда, в 1833-м году, еще оставались живые свидетели и участники тех событий. Позднее Пушкин писал: «Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве и сверх того восемнадцать толстых томов разных рукописей, указов, донесений и пр. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, проверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев и вновь проверяя их дряхлеющую память историческою критикою».
Позже из Болдино он писал жене с юмором:
«Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70- или 80-летними старухами – а на молоденьких — — — — — — шестидесятилетних и не глядел. В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune – нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал, виноват: и про тебя не подумал».
Какую дополнительную информацию мог получить Пушкин, какие документы могли опровергнуть «слова живых»? Конечно, это прежде всего впечатления – от местности, где все происходило, от воспоминаний и преданий местных жителей, а также другие документы – из местных архивов. И главное – общее настроение, отношение уральских казаков к тем событиям и главному их герою. Для Пушкина это было очень важно. Это нашло отражение в «Капитанской дочке» и дословно – в Примечаниях.
«Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. «Грех сказать, – говорила мне 80-летняя казачка, – на него мы не жалуемся, он нам зла не сделал». – «Расскажи мне, говорил я Д. Пьянову, – как Пугачев был у тебя посаженным отцом». – «Он для тебя Пугачев, – отвечал мне сердито старик, – а для меня он был великий государь Петр Федорович». Когда упоминал я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: «Не его воля была; наши пьяницы его мутили».
Эти слова почти дословно Пушкин включил в художественное произведение. «Улица моя тесна, – говорит Пугачев Гриневу, – воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро».
В Уральске поэту рассказали о том, как Пугачев на хуторе Шелудякова косил сено и копал огород. «В Уральске жива еще старая казачка, носившая черевички его работы», – пишет Пушкин в Примечаниях.
И тут же длинные списки «убитых до смерти» целыми семьями с женами и детьми, включая младенцев в десятках станиц и городов, взятых пугачевцами.
Но уральские казаки даже после подавления восстания и казней свято верили в то, что Пугачев был настоящий царь, и это поразило Пушкина больше всего. Об этом пишет и Никита Савичев в очерке «Нечто из времен катастроф»: «… об этой общей уверенности или заблуждении мне приходилось слышать от многих стариков, что перешло в непоколебимую уверенность у потомков пугачевцев». (Савичеву было 13 лет, когда Пушкин приезжал в Уральск).
Поражает работоспособность Пушкина: за неполных три дня он успел собрать массу сведений, переговорить с десятками людей, собрать и записать легенды, предания, местный фольклор, о чем свидетельствуют записанные им казачьи песни и перевод казахской народной драмы «Козы Корпеш – Баян Сулу». В Историю Пугачева он включил предания о первых поселенцах на Яике, о походах в Хиву двух казачьих атаманов, легенду о «прародительнице» уральцев Гугнихе. «Доныне, просвещенные и гостеприимные жители уральских берегов пьют на своих пирах здоровье бабушки Гугнихи».
В истории Яицкого войска он искал причины того, что казаки пошли за Пугачевым. «Петр Великий принял первые меры для введения яицких казаков в общую систему государственного управления. В 1720 году яицкое войско отдано было в ведомство Военной коллегии. Казаки возмутились, сожгли свой городок с намерением бежать в киргизские степи, но были жестоко усмирены».
Поводов для возмущения было много. «Все предвещало новый мятеж. Недоставало предводителя. Предводитель сыскался», – делает вывод Пушкин в Истории.
Вернувшись в Болдино, Пушкин пишет жене: «Последнее письмо мое должна ты была получить из Оренбурга. Оттуда поехал я в Уральск – тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной».
Каждая фраза из этого письма дала основание для исследований краеведов: раз икру приготовили прямо при Пушкине, значит он присутствовал на ловле, был на Учуге, а туда возили всех знатных гостей. А кто был на этих двух обедах? А кому посвящено стихотворение «Когда б не смутное влеченье…», которое помечено «сентябрь, 1833, в дороге». Щербанов назвал его «самым загадочным». Наверняка оно посвящено какой-то красавице-казачке, а может, и казашке – «и все бы слушал этот лепет», ведь поэт не знал казахского. Все это, конечно, домыслы, сладкие девичьи мечты – не до красавиц было поэту. Но мечтать не вредно.
Николай Григорьевич Чесноков в книге «Приняли меня славно» вообще пишет так, как будто провел эти два с половиной дня рядом с Пушкиным и знает, где он был, что видел, с кем встречался. А у Геннадия Доронина герой романа-фэнтези «Остров» и вовсе переносится в те дни и пытается предупредить поэта о предстоящей дуэли. Детскую свою мечту спасти поэта выразил Геннадий Николаевич в этом романе, написанном уже на склоне лет. Мне кажется, что эта фантастическая идея родилась у него тогда, когда отмечали двухсотлетие со дня рождения Пушкина. Тогда, двадцать лет назад, Геннадий Доронин, работавший тогда на областном телевидении, Алла Злобина и я из областной газеты «Приуралье», проехали по дороге, по которой ехал в Уральск Пушкин. Заезжали в бывшие станицы, и Доронин всем задавал дурацкий вопрос: «Вы не видели – здесь проезжал Пушкин?»
Смотрели на нас, как на идиотов. «Ну, это же было почти двести лет назад», – возражали некоторые. «Надо же – как время летит», – глубокомысленно отзывался Доронин. Но один человек ему подыграл. Мужик на лошади весело отозвался: «Сашка-то? Пушкин? Как не знать, мы с ним рыбачили вместе. Недавно видел. Во-он туда поехал», – махнул он кнутом в сторону Уральска.
Вот такой близкий нам человек Александр Сергеевич Пушкин. Все еще едет через бывшие казачьи станицы.
«При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях», – писал он жене из Болдино.
По новому стилю Пушкин уезжал, когда «октябрь уж наступил». Эта осень 1833 года была самой плодотворной для поэта. За полтора месяца он закончил Историю Пугачева, внеся в нее поправки и добавления – результат поездки на Урал. Написал две поэмы – «Медный всадник» и «Анджело», повесть «Пиковая дама», три сказки – «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях», «Сказка о золотом петушке». Стихи, в том числе знаменитую «Осень». И есть, есть в золоте Болдинской осени Пушкина багряный отсвет Уральских прибрежных лесов и рощ.
