Вторая Москва

(Продолжение. Начало в № 11-16)

Власовцы

Сорок четвертый год принес с собой надежду на скорое изгнание с родной многострадальной земли фашистской нечисти. Это уже было очевидно даже тем, кто еще недавно сомневался в способности Красной Армии одолеть грозного противника, поработившего почти всю Европу. С каждым днем все отчетливее слышались звуки боев – артиллерийская канонада и взрывы бомб.

«Капустники», которые все время базировались на старом месте, там, где размещался прежний партизанский отряд, вдруг оставили свой лесной лагерь и двинулись навстречу наступавшим советским частям. Немцы по-прежнему боялись заходить в села, еще совсем недавно контролировавшиеся партизанами. Да им и не очень хотелось этого делать, они понимали: еще немного и придется уносить отсюда ноги.

Наученные горьким опытом, жители Щары и других близлежащих населенных пунктов, немногие, кому удалось уцелеть ещё в первые дни войны, когда линия фронта проходила по этим местам, и впоследствии за долгие годы оккупации, вновь свои взоры обратили к лесу. Кому-то на ум пришла мысль – укрыться в схронах. Притом устроить их не в самом зеленом массиве, а по краю. И вот почему.

Для того, чтобы под землей могла прятаться и жить там некоторое время семья в несколько человек, необходимо было вырыть достаточно большую яму. Но как бы ее хорошо сверху ни замаскировать, беглецов всё равно можно легко обнаружить по грунту, извлеченному на поверхность. На лесной же кромке, примыкавшей к сельской пашне, подземные укрытия были бы в большей безопасности.

Когда у Адамовичей сгорел дом, они перебрались к своим родственникам по отцовской линии в другой конец деревни. Хотя они тоже находились в тяжелейшем положении. Часть большой семьи – маму с дочкой – убили немцы. Дом спалили. Двое сыновей были в партизанах. Уцелела лишь баня, в ней жили все вместе, обе семьи. И вот, в конце концов, и баню пришлось оставить ввиду приближающихся с востока крупных боев.

На новом месте людям приходилось соблюдать все меры предосторожности. Днем они старались лишний раз вообще не высовываться наружу, чтобы ничем не выдать своего присутствия. Да и с наступлением темноты, когда на часок-другой выбирались на свежий воздух, далеко не уходили от своих подземных «бункеров». Лишь иногда взрослые разрешали детям сбегать в деревню за кое-какими продуктами, сохранившимися в погребах. Как-то Ольга Ивановна наказала Мише принести картошку, и он вечером отправился со своим приятелем Колей Дубицким. Немного не дойдя до крайних домов, вернее до пепелищ, где они когда-то стояли, мальчики вдруг услышали оживленный русский говор и песню, в которой им запомнились такие слова: «Волга-Волга, мать родная!» Что-то жалобное и печальное было в этом исполнении. Они обрадовались, решив, что это – наконец-то, дождались счастливого дня! – свои, русские солдаты-освободители. И прибавили шагу. Вот и костер показался между деревьев: несколько военных сидели вокруг него.

Однако это были какие-то странные русские. На пилотках и гимнастерках у них виднелись немецкие нашивки с орлами. Какое-то недоброе предчувствие кольнуло мальчишек в сердце. И тогда они решились на такой смелый поступок. На ближайшей к ним сосне висела кожаная сумка, а под ней был автомат, прислоненный к стволу. Вот он-то и заинтересовал пацанов, схватили они его и – деру. По пути спрятали автомат в дупле какого-то старого дерева, а взрослым рассказали о необычных немцах, которые на русском языке говорили как на родном. Те только пожали плечами, не найдя никакого объяснения услышанному от подростков. Тогда никто из местных еще не слышал о власовцах, о советском генерале, который переметнётся на сторону фашистов и будет воевать с собственным народом.

Однажды Миша с трудом выбрался по шаткой лестнице из схрона. У него была во всем теле слабость, поднялась температура, болела голова. Сознание – помутненное, будто у пьяного. Лена, его младшая сестренка, чувствовала себя еще хуже. Тиф – страшная болезнь, прямо-таки косившая местное население. Нередко заболевшие ею умирали. Ольга Ивановна, пока дети ещё могли ходить, отправила их в соседнее село Голубы, где жила её старшая дочь Клава.

На грани жизни и смерти

Клава не без опаски приютила у себя родных. Её муж был отправлен немцами на работы в Германию. А тут еще родня из Щары, из той самой деревни, которой по расчетам оккупантов вообще уже не должно быть. Понятно, что расправу над её жителями и еще двумя-тремя соседними населенными пунктами осенью позапрошлого года они учинили не зря: это была месть за нападение партизан на солдат вермахта, когда они жарким летним днем 1942 года решили искупаться в прохладных водах притока Немана.

Молодая женщина сестру и брата лечила горьким отваром полыни. Чуть ли не силой заставляла пить. Может быть, поэтому у Миши вскоре наметились первые признаки выздоровления. Даже появился аппетит. Но сестра Лена по-прежнему пребывала в тяжелом состоянии, она то и дело впадала в забытье. Часть забот по уходу за ней Миша взял на себя.

И в Голубых война властно заявила о себе. Начали откуда-то издалека обстреливать населенный пункт из пушек. Поначалу Миша старался не очень обращать внимания на разрывы снарядов, но, по мере того как они становились ближе, его беспокойство нарастало. Вот ухнуло совсем близко – где-то у соседей во дворе. Как ни тяжело ему было, однако пришлось оставить сестру, по-прежнему лежавшую на кровати без сознания. Когда он выбежал из хаты, у крыльца чуть ли не нос к носу столкнулся с двумя девочками, жившими во второй половине избы. Они также искали, где бы укрыться от смертоносного огня. Вспомнили, что неподалеку есть несколько достаточно глубоких ям-погребов, в которых крестьяне с осени хранили выращенный на полях картофель.

Когда подросток оказался возле колодца, так сильно рвануло, что он на некоторое время оглох. Это в трех метрах разорвался снаряд. Однако Мишу не задело ни одним осколком – снаряд попал прямо в шахту колодца. Лишь вверх с чудовищной силой выбросило бревна и комья сырой земли.

В ближайшей яме уже сидела, чуть живая от страха, одна из девочек-соседок. Миша спрыгнул вниз к ней. Он заметил в её волосах медную гребенку, сделанную из гильзы. И почему-то решил: это опасно. Он слышал, что металл обладает способностью притягивать к себе электрические разряды в виде молний, а в данном случае, как он полагал, эта гребенка притянет снаряды. Сказав об этом девочке, он несмотря на то, что организм еще был ослаблен тяжелой болезнью, с ловкостью обезьяны вымахнул по лестнице наверх. Девчушка тут же последовала за ним. И буквально через несколько секунд там, где подростки только что укрывались от не стихавшего артобстрела, всё уже было разворочено взрывом…

Потом, спустя час-полтора, все стихло, и в село вошли те самые «немцы», что Миша Адамович с другом видел на лесной опушке около своей деревни. Они между собой общались на русском языке.

В дом, а точнее в ту его часть, в которой жила Клавина семья, заглянул маленький рыжий власовец. В это время Миша сидел на кровати с небольшим куском соленого сала в руках и, мелко режа его складным ножом, отправлял в рот кусочек за кусочком. Рыжий грубо вырвал у мальчишки нож и стал им кромсать подушки. По всей комнате, как снег, разлетелись перья. Он, видимо, искал какие-то ценности, которые могли быть упрятаны в подушках. Затем вышел во двор, и через минуту-другую оттуда донеслось несколько резких винтовочных выстрелов и поросячий визг. Оказывается, власовцы застрелили молодую соседскую свинку, извлекли из нее сбой – сердце, печень, почки, – и удалились, бросив остальную часть туши.

Впрочем, долго хозяйничать в селе им не пришлось. Когда бои приблизились совсем близко к местам у слияния Щары с Неманом, власовцы исчезли так же внезапно, как и появились. Где-то на другой день в селе Голубы въехало несколько вооруженных верховых. Они неторопливо проследовали через все село туда и обратно, словно что-то искали. И также свободно изъяснялись на русском. Но знаки отличия на их обмундировании уже были не фашистские, а советские. Это были свои.

(Окончание следует)