Вера несокрушимая

В этом году исполняется четыреста лет со дня рождения протопопа Аввакума – идеолога и вождя старообрядчества. Впервые за 328 лет со времени его мученической смерти за Веру этот юбилей отмечается открыто и торжественно. Недавно на онлайн-конференции с религиозными деятелями Президента России Владимира Путина присутствовал, в том числе, и митрополит Старообрядческой Русской Православной Церкви Корнилий, посетивший наш город в 2008-м году. Уральск тоже имеет непосредственное отношение к четырехсотому юбилею неистового проповедника, писателя и идеолога старообрядчества протопопа Аввакума, так как яицкие казаки испокон века были старообрядцами, а многие родоначальники уральских фамилий бежали сюда, на Урал, от преследований за старую веру. Причем процесс этот продолжался веками, как веками преследовали старообрядцев.

В Страстную пятницу 14 апреля 1682 года в Пустозерске в деревянном срубе вместе с тремя своими единомышленниками был сожжен мятежный протопоп Аввакум. В последний момент казни протопоп Аввакум поднял вверх двуперстие и крикнул: «Пусть будет проклята на веки казнь смертию за веру, за свободу душевную!»

От преследований – на Урал

Церковный раскол – это одно из ключевых событий в истории России. Даже последовавшая затем Петровская реформа – устроение на месте Московского царства Российской империи – в какой-то мере может рассматриваться как последствие Раскола. Раскол не только разделил русское общество и народ, но и расчистил место для преобразований эпохи Петра Великого. В истории России много трагедий, но даже на их фоне Раскол выглядит одной из самых зловещих бед, ибо он стал предтечей Гражданской войны.

Современному, а особенно неверующему человеку, трудно понять, чего ради старообрядцы терпели такие гонения, пытки и шли на мученическую смерть? Какая, в сущности, разница, креститься двумя или тремя пальцами, совершать крестный ход «по солнцу» или «против», писать Исус или Иисус? Но дело, видимо, не в самих обрядах, а в том, что они, эти обряды, олицетворяли Веру. Вместе с внешней, обрядовой, стороной рушилась вся внутренняя система ценностей, мироздания, того, что передавалось из поколения в поколение.

От преследований властей «раскольники» вынуждены были бежать на окраины России, в том числе сюда, на Урал, в степи. Сюда были также сосланы и бежали сотни мятежных стрельцов, избежавших казни, которые в массе своей были староверами. Петр Первый видел в староверах угрозу государству – его стрельцы, поднявшие жестоко подавленный мятеж, почти сплошь были староверами. Последующие цари также видели в них угрозу трону.

На «запольную» реку Урал бежали крепостные князей Барятинского, Долгорукого, Щербатова. Меншиков жаловался Петру Первому, что на яицких хуторах и в станицах скрываются свыше 500 его холопов, которых казаки не хотят ему возвращать.

Казаки укрывали «страдальцев за веру», старались помочь «братьям по вере», особенно попам-расстригам и «ученым» старцам. При этом казаки понимали, что на Яик бегут не только староверы, но и «лихие», «непутевые» люди, поэтому к пришлым поначалу относились настороженно. Пряча у себя раскольников, казаки сильно рисковали: для защитников «старой» веры была придумана целая система наказания: «пытать накрепко», «сжечь, если не признается», «казнить смертию без всякого милосердия» и т.д.

Заставить казаков отказаться от «старой» веры власть пыталась на протяжении веков – и кнутом, и пряником. Например, если казак соглашался сбрить бороду и «исправлялся в вере», то освобождался от уплаты дополнительного налога (старообрядцы обязаны были платить налог на бороду и «ношение неустановленного платья»).

Каких только указов не издавали цари, чтобы искоренить старую веру, каких только акций не предпринимали! На Яик регулярно направляли солдат для поиска и ареста скрывающихся «старцев». Они громили молельные дома и расправлялись со староверами. По поручению царя на Яике провели перепись населения, что вызвало недовольство казаков, но у полковника была тайная инструкция: «в случае неповиновения повесить каждого десятого, а прочих бить кнутом». Духовенство присылало в Яицкий городок православных священников, но казаки, узнав, что службы ведутся «по-новому», отказывались посещать церковь. Присланного из Казанской епархии священника Василия Семенова объявили «предателем старой веры» и расправились с ним, «посадив в реку», то есть утопив.

Обращение в единоверцев

Власти пошли на хитрость – решили объединить старую и новую веру. Бытует мнение, что наказной атаман Уральского Войска Аркадий Столыпин в середине XIX века насильно вводил на Урале единоверие. Столыпин действительно считал, что обращение уральских казаков в православие будет для них благом цивилизации. Но старался действовать осторожно. Для того чтобы заслужить доверие у казаков, атаман считался с их уставом – отпустил бороду и посещал службу в Никольской церкви, которая «в народе считалась истинною, имела священников, совершающих правильно все службы, народ привык чтить её как самую святую и уподоблённую древним храмам; сам атаман посещал её и молился истово и руку на себя так накладывал, что сзади его стоявшие видели двуперстное сложение».

Столыпин наивно полагал, что если построить побольше единоверческих храмов, то и казаки быстро поменяют веру. Но казаки с этим не соглашались, и строительство церквей шло туго.

Одновременно староверам перекрывали дорогу в карьере – они не могли рассчитывать на государственную должность.

Единоверцы, в начале XIX века, были «не в чести» как среди уральских казаков, так и среди войсковых чиновников. «Влиятельные особы уральского общества из семей Акутиных, Донсковых, Бурениных и другие, придерживаясь старины, всемерно обороняли раскольничьи скиты от произвола царских чиновников». Поэтому в Оренбургском и Уральском казачьих войсках было принято решение об увольнении со службы офицеров и чиновников, которые принадлежали к старообрядческим согласиям и толкам. По сути, первыми в единоверцев стали обращать войсковых чиновников. Их поставили перед выбором: либо принимают единоверие, либо они лишаются офицерского чина и несут службу простыми казаками.

Особенно сильна была «старая» вера в низовских станицах.

«Большинство …(их) – закоренелые староверы самых различных толков: беспоповцы, бегуны – странники, никудышники, австрийцы, – писал Валериан Правдухин. – Первая единоверческая церковь появилась лишь в 1837 году в Сахарновской станице, в одиннадцати верстах от форпоста. Большинство казаков поглядывают на неё хмуро. Их мутит от шеренги и однообразия даже в религии».

Однако на внешней службе уральские казаки никогда никому не навязывали своих убеждений. Уважали чужие традиции, но и свои блюли: «У них – своё, у нас – своё, а государство-то общее, поэтому и общей службе разница верований не мешает».

Столыпин предостерегал епископа Оренбургского и Уфимского Антония от увещевания старообрядцев: «С казаками, Ваше преосвященство, надо быть очень осторожным: гнуть надо, но надо и парить; возбудить пугачёвщину очень и очень легко!». Он писал об уральских казаках: «Действительное приобретение для православия произойдёт только в следующем поколении, которое не останется некрещёное».

Но как ни «гнули» и ни «парили» казаков, они неохотно собирали деньги на строительство единоверческих храмов, требовали «своих» священников, отказывались посещать церкви, где службы велись «по-новому». Не помогали даже жестокие казни.

«Стоять грудью, открыто»

Мучительные казни староверы принимали чуть ли не с радостью, считая это страданием за веру. У уральского писателя Иоасафа Железнова есть рассказ «Кочкин пир». В начале XIX века протестовали казаки в очередной раз против «штата» – служения в регулярной армии, ношения солдатской формы, сбривания бород. Но губернатор Перовский разглядел в этом происки старообрядческих «сумасбродных» идей. Для усмирения царь прислал князя Волконского с солдатами и башкирами во главе с майором Кочкиным. Казаки вышли навстречу безоружные. «Стоять надо грудью, открыто», – решили казаки.

«Не робейте, братцы, хошь он и князь, а мы простые казаки, а стрелять по нас не посмеют: безоружного человека ни в каком царстве не бьют, а в нашем и подавно», – говорил казакам их атаман Павлов.

Стоят казаки и стоят, хоть мороз на дворе. Не уйдем, говорят, пока ответа не получим. Князь плюнул и уехал. Ночь настала, а казаки все стоят за городом, требуют отмены «штата». Снова появился Волконский:

– Повинуйтесь воле начальства.

– Рады повиноваться, да ты прежде скажи, в какую силу повиноваться?

– А вот в какую, – разозлился Волконский. И скомандовал майору: – Кочкин, катай их, дураков, в нагайки!

Кочкин махнул рукой, и толпа с нагайками и палками двинулась на казаков. Схватили Павлова, стали раздевать, чтобы бить, но не успели снять с него одежду, как все казаки поснимали с себя все, что было, и легли на снег: «Уж коли Павлова бить, то и нас бить!» «Хоть умереть на груди родной земли в человечьем обличье!»

«Принялись хлестать палками, бить дубьем всех казаков, кто попадет под руки, а они все попадали под руки, все лезли туда, где били жарче и больнее, все старались доказать, что не выдают друг друга. Сделалось побоище страшное. Ни у одного казака не оставили живого места на теле, словом, избили всех до полусмерти, а более упорных связали и развезли по казематам и караульным домам. Этим побоищем распоряжался майор Кочкин. По нему и побоище названо в насмешку «Кочкин пир»… Павлова, как главного зачинщика, высекли и сослали в Сибирь. «Всех не перевешают, всех не переказнят, – говорил он. – Всю беду, весь ответ беру на себя, первый пойду на эшафот, первый положу голову на плаху».

И ведь добились своего: «штат» отменили. Волконский зачитал им воззвание, что даруется им старый порядок вещей и потребовал благодарности. «Знаем, как даруется, мы сами взяли, – отвечали казаки. – Мы вступились – кровью разливались и дали нам. Наемка, бороды и прочее испокон наше, у нас хотели отнять, а мы не давали: кнут приняли, в Сибирь пошли, а не расстались».

Но «казни, ссылки, шпицрутены вырывали из казачества его цвет и силу», – писал Валериан Правдухин.

(Окончание следует)