Великий писатель или великий предатель?

В этом году исполняется сто лет со дня рождения писателя Александра Солженицына – символа советского диссидентства, обличителя Гулага и сталинских репрессий. Его рассказ «Один день Ивана Денисовича», опубликованный в журнале «Новый мир» в 1962 году, читала и пересказывала вся страна. Позднее запрещенный «Архипелаг Гулаг» читали и передавали друг другу в «списках». Потом обласканный нобелевский лауреат из-за границы присылал в газеты статьи с советом «Жить не по лжи» и рекомендациями «Как нам обустроить Россию».
Вернулся в «обустроенную» (развалившуюся) страну пророком или мессией. И стал для одних символом совести и правды, для других – символом победившего предательства, ненависти и презрения к своей стране и своему народу.

Мы были легкой добычей

Почему мы верили всему, что читали у Солженицына? Да потому, что вообще привыкли верить писателям и печатному слову. Потому что знали – то, о чем они пишут, имело место быть, но от нас это скрывают. Потому что в «списки» не входили главы, в которых Солженицын разоблачал заодно со сталинскими репрессиями и Победу, и героев войны, и многое другое, что для нас всегда было свято. А потом запреты сняли, книгами Солженицына завалили все книжные прилавки, появилась возможность прочитать все внимательнее. И теперь я понимаю, что «Архипелаг Гулаг» был той миной замедленного действия, которая потом разрушила страну, и которую использовали спецслужбы запада. Наши потрясенные Гулагом души стали легкой добычей для разрушителей. И в то время, когда на руинах родины Солженицына люди голодали, воевали, умирали – слава, популярность и благосостояние Солженицына росло. Из-за границы он указывал нам – «Жить не по лжи». Эти его наставительные, проникнутые презрением к народу эссе публиковали центральные газеты – «Правда», «Литературная газета», «Комсомольская правда».

Жил не «по лжи»?

Насколько же сам писатель жил «не по лжи»? Почему мы знаем его биографию только со времени Гулага? За что или почему он туда попал? И почему даже всесильный КГБ имел самые скудные сведения о его семье (а, казалось бы, должны были заинтересоваться таким знаменитым узником).

А вот немецкий журнал «Штерн» еще в 1971 году заинтересовался биографией Солженицына. В том году в ФРГ был опубликован «автобиографичный» роман Солженицына «Август Четырнадцатого», восторженно встреченный на западе за свою антисоветскую направленность. И немецкие журналисты заинтересовались: а насколько роман автобиографичен?

Корреспондент журнала Дитер Штейнер отправился на родину писателя в Ставропольский край, посетил город Георгиевск, где родился Александр Исаевич, и взял интервью у жены родного дяди А.И. Солженицына по матери – Ирины Щербак. Так в 1971 году на страницах журнала «Штерн» появились первые сведения о предках писателя, которые были богатейшими людьми.

Сам Солженицын, рассказывая о своих предках, писал: «Деды мои были не казаки, и тот и другой – мужики. Совершенно случайно мужицкий род Солженицыных зафиксирован даже документами 1698 года, когда предок мой Филипп пострадал от гнева Петра I… А прапрадеда за бунт сослали из Воронежской губернии на землю Кавказского войска».

Вон как далеко уходят корни бунта Александра Исаевича! Но в интервью 1972 года он заявляет: «…Были Солженицыны обыкновенные ставропольские крестьяне: в Ставрополье до революции несколько пар быков и лошадей, десяток коров да двести овец никак не считались богатством. Большая семья и работали все своими руками. И на хуторе стояла простая глинобитная землянка, помню ее». («Новый мир». 1991 г. № 8. ).

Несколько пар быков и лошадей, десяток коров да двести овец до революции даже на Ставрополье имели лишь очень богатые крестьяне. А у Солженицыных было две тысячи десятин земли и две тысячи овец, не считая другого скота. Ну а «глинобитная землянка» сохранилась вплоть до 90-х годов и представляла «запущенную старинную рыжего кирпича двухэтажную постройку с высокими некогда изящными окнами».

Дед писателя Семен Ефимович Солженицын был богатым землевладельцем. Дитер Штейнер назвал Солженицыных семьей миллионеров. И еще – семьей хамов. Даже заголовок в журнале был соответствующий – «Eine Familie von Flegeln». О том, что богатая семья, имевшая тысячи десятин земли, держала в страхе всю округу, поведала журналисту родственница Ирина Щербак.

В общем, было что терять и за что не любить советскую власть Александру Исаевичу (отца, кстати, звали Исаакием, а не Исаем). И это можно понять, если бы досада от потери богатства не прикрывалась благородным бунтарством против тоталитаризма. И если бы не вранье.

С кем «бодался теленок» Саня?

В детстве и молодости, правда, никакого бунтарства в поведении Сани (как называет себя писатель в повести «Бодался теленок с дубом») не наблюдалось. Учился отлично, был пионером, потом комсомольцем. И с детства мечтал прославиться, стать известным писателем.

Его друг Николай Виткевич не без ехидства вспоминал: «В четвертом или пятом классе я видел у него тетрадь с надписью «Полное собрание сочинений А. Солженицына. Том первый. Книга первая». Уже в четвертом классе Солженицын начал писать полное собрание своих сочинений». («Комсомольская правда», 1992 год.)

Но на литературное поприще вступил не сразу. С отличием окончив школу, Александр Солженицын поступил в Ростовский университет не на филологический, как следовало ожидать, а на математический факультет.

Летом 1937 года Александр Солженицын перешел на второй курс и стал участником велосипедного пробега по Кавказу. Виткевич вспоминал: «Мы загорелись мыслью проехать по местам революционной деятельности товарища Сталина. Подобрали группу и покатили на велосипедах в Грузию. Приезжаем в Тбилиси, что за оказия: закрыт музей «гениального продолжателя». Потолкались немного, посоветовались, и Сашка Брень (был такой пробивной хлопец в группе) предложил пойти за разрешением в ЦК. А секретарем был Берия. Лаврентий Павлович разрешил нам осмотреть музей, запретив что-либо фотографировать и записывать».

Хорошая подобралась группа – прямым ходом к самому Берии. Впечатления об этом путешествии на велосипедах студент Саша описал в университетской стенгазете.

В своих произведениях об этой счастливой студенческой поре в «тоталитарной» стране он не пишет. Зато вспоминает, как на третьем курсе его «вербовали» поступить в училище НКВД.

«Я вспоминаю третий курс университета, осень 1938 года. Нас, мальчиков-комсомольцев, вызывают в райком комсомола раз и второй раз и, почти не спрашивая о согласии, суют нам заполнять анкеты: дескать, довольно с вас физматов, химфаков, Родине нужней, чтобы шли вы в училище НКВД… Годом раньше тот же райком вербовал нас в авиационные училища. И мы тоже отбивались (жалко было университет бросать), но не так стойко, как сейчас». «Все же кое-кто из нас завербовался тогда. Думаю, что если б очень крепко нажали — сломали б нас… всех».

Что значит – «вербовали в училище»? Это о комсомольских путевках, дающих льготы при поступлении. И давали их только тем, кого райком комсомола считал заслуживающими доверия. Тем более, если речь идет о подготовке сотрудников органов госбезопасности. Это значит, что в глазах райкома А.И. Солженицын выглядел достойным служить в органах НКВД. Но дело не только в этом: между «вербовкой» в авиационное училище и училище НКВД – огромная разница. В авиационные училища двери были открыты для всех, в училища НКВД – для самых надежных. Можно не сомневаться, что прежде чем вызвать Солженицына для собеседования, райком комсомола согласовал с НКВД список рекомендуемых.

Александр Островский, автор книги «Солженицын. Прощание с мифом» пишет, что когда он попросил Виткевича рассказать, как его вербовали в это училище, тот возмутился и заявил, что его туда никто не вербовал. «Более того, он сказал, что вообще не помнит подобного эпизода в университете, а о вербовке своего друга узнал только из «Архипелага». Только из «Архипелага» об этом узнала и Н.А. Решетовская. (первая жена писателя – Н.С.). Получается, что Солженицына вербовали тайно и он скрыл данный факт как от ближайшего друга, так и от невесты. Это уже похоже на правду. Но тогда рассказанная им история приобретает совершенно иной характер, и совершенно иной характер приобретает его «исповедь». Это уже не откровения, а попытка придать серьезному эпизоду несерьезный характер».

В училище НКВД Александр Солженицын не поступил. Но, обучаясь в ростовском университете, умудрился поступить на заочное отделение Московского института истории, философии и литературы – МИФЛИ. Как это стало возможным – обучаться одновременно в двух вузах – не понятно. Видимо, Солженицын был на каком-то особом счету.

После третьего курса в университете Солженицын с друзьями отправляется в новое путешествие – по Волге. На четвертом женится на Наталье Решетовской. Медовый месяц они проводят в Тарусе, а вернувшись в Ростов-на-Дону, снимают квартиру.

«Дома нас ждал свадебный подарок: отличник, редактор факультетской газеты, активный участник всех комсомольских дел и художественной самодеятельности – Саня стал получать сталинскую стипендию», – писала в своих воспоминаниях Решетовская.

Сталинских стипендиатов в 1940 году в университете на всех факультетах было только восемь студентов. И среди них – Александр Солженицын.

Будущий яростный критик «тоталитарного строя» немало от него имел и жил, как жили все хорошие студенты и активные комсомольцы.

«Несмотря на всю занятость, – подчеркивала в своих воспоминаниях Н.А. Решетовская, – весной сорок первого года мы участвовали в смотре художественной самодеятельности вузов и техникумов Ростовской области. Саня читал свои стихотворения «Гимн труду» и «Ульяновск»… О нас писали в газетах «Молот» и «Большевистская смена». Потом ростовчане увидели киножурнал местной хроники. Сталинский стипендиат Александр Солженицын, совмещая два высших учебных заведения, проводил эффектный опыт с аппаратом Тесла, затем готовил очередное задание для заочного института и, вложив его в конверт, разборчиво надписывал адрес МИФЛИ».

На линии наименьшего риска

Физико-математический факультет Ростовского университета Солженицын закончил в 1941 году. И, получив диплом с отличием, отправился в Москву – на сессию в МИФЛИ. Здесь и застало его начало войны. Многие студенты МИФЛИ записывались в добровольцы. Александр Солженицын вернулся в Ростов. По словам его жены Натальи Решетовской, «Саша рвался на фронт, предлагал себя в военкомате то в артиллерию, то в переводчики, но его почему-то не брали». «Факт сам по себе очень странный, особенно в условиях мобилизации», – замечает по этому поводу Александр Островский.

Зато в эти первые дни войны Солженицын едва не оказался за колючей проволокой. Как пишет он в «Архипелаге», в те дни арестовывали распространителей слухов и сеятелей паники, и его тоже чуть было не замели, когда он стоял в очереди за хлебом. Получается, он в этой очереди «сеял панику»? «Начинать бы мне было сразу ГУЛАГ вместо войны, если бы не счастливое заступничество», – пишет Александр Исаевич. Чье это было «заступничество», вырвавшее его из рук НКВД, не уточняет.

В общем, на фронт активный комсомолец в первые месяцы войны не попал, поехал в глухую деревню преподавать детям математику. Но потом, видимо, справка больше не действовала. Многие однокурсники отличника Сани воевали, а его призвали только в середине октября 1941 года, когда немцы вплотную подошли к Москве. «Но вместо желанной артиллерии отличный математик попал в обоз», – вспоминала Решетовская. «Обоз» – это гужтранспортный батальон. Проще говоря, отличника поставили водить лошадей. «Очень странно, что А.И. Солженицына призвали в армию только через четыре месяца после начала войны. И почти невероятно, что его, закончившего физико-математический факультет, причем с отличием, в условиях нехватки офицерских кадров направили в обоз». (А. Островский «Солженицын. Прощание с мифом»).

Сам Солженицын объяснял этот факт «ограничениями по здоровью». Какие «ограничения» у спортивного молодого человека? Решетовская объясняла: «нервы». Но судя по образу жизни, с нервной системой у ее мужа все было в порядке. Потом Решетовская уточнила: справку Саня достал еще до войны – чтобы откосить от армии – не хотелось отрываться от учебы.

В «страстном ожидании кубарей»

«Водителем кобыл» рядовой Солженицын прослужил недолго: вскоре его отправили в тыл на курсы командиров артиллерийских батарей.

Об этом периоде, как и обо всем, что касается его родины, Солженицын отзывается негативно: «были голодны», «думали, как бы тяпнуть лишний кусок», «больше всего боялись не доучиться до кубиков», «и в страстном ожидании кубарей мы отрабатывали тигриную офицерскую походку и металлический голос команд».

За всех расписался Александр Исаевич! А я вот никогда ни от одного ветерана, обучавшегося в годы войны на курсах, не слышала таких жалоб. Ну, не наедались досыта, так в молодости всегда есть хочется. А главное – на фронте-то тяжелее. Тем более не слышала жалоб на издевательства со стороны офицеров, вроде «ходить строевой после отбоя», чтобы «стали злее и потом отыгрались на подчиненных». Все-таки, готовили не для парада, а для фронта.

Ну, а Исаич отыгрывался. Сам пишет. «И вот – навинчены были кубики! И через какой-нибудь месяц, формируя батарею в тылу, я уже заставил своего нерадивого солдатика Бербенёва шагать после отбоя под команду непокорного мне сержанта Метлина… И какой-то старый полковник из случившейся ревизии вызвал меня и стыдил. А я (это после университета!) оправдывался: нас в училище так учили».

После окончания училища, 1 ноября 1942 года приказом командующего Московского военного округа А.И. Солженицыну было присвоено звание лейтенанта, 5 ноября 1942 г его зачислили «в 9-й ЗРАП» – Запасной разведывательный артиллерийский полк, расквартированный в г. Саранске Марийской ССР. Артиллерийская разведка не имела орудий залпового огня, а состояла из специальных приборов, которые позволяли засекать огневые точки противника. Александр Исаевич был назначен командиром батареи звуковой разведки.

«Моя власть возвышала меня»

«К сожалению, почти неизвестны свидетельства бывших сослуживцев А.И. Солженицына, позволяющие представить его как офицера. Тем ценнее его собственные воспоминания», – пишет А. Островский.

«Я метал подчиненным бесспорные приказы, убежденный, что лучше тех приказов и быть не может. Даже на фронте, где всех нас, кажется, равняла смерть, моя власть возвышала меня. Сидя, я выслушивал их, стоящих по «смирно». Обрывал, указывал. Отцов и дедов называл на «ты» (они меня на «вы», конечно). Посылал их под снарядами сращивать разорванные провода, чтобы только шла звуковая разведка и не попрекало начальство (Андреяшин так погиб). Ел свое офицерское масло с печеньем, не раздумываясь, почему оно мне положено, а солдату нет. Уж, конечно, был у нас на двоих денщик (а по-благородному «ординарец»), которого я так и сяк озабочивал и понукал следить за моей персоной и готовить нам всю еду отдельно от солдатской… Заставлял солдат горбить, копать мне особые землянки на каждом новом месте и накатывать туда бревёшки потолще, чтобы было мне удобно и безопасно. Да ведь позвольте, да ведь и гауптвахта в моей батарее бывала, да!.. еще вспоминаю: сшили мне планшетку из немецкой кожи (не человеческой, нет, из шоферского сидения), а ремешка не было. Я тужил. Вдруг на каком-то партизанском комиссаре (из местного райкома) увидели такой как раз ремешок – и сняли: мы же армия… Ну, наконец, и портсигара своего алого трофейного я жадовал, то-то и запомнил, как отняли…». «Вот что с человеком делают погоны. И куда те внушения бабушки перед иконой! И – куда те пионерские грезы о будущем святом Равенстве!».

Короче – подчиненных унижал, перед начальством пресмыкался. И скоро был представлен к ордену Отечественной войны 2 степени и произведен в старшие лейтенанты.

«Сочетая жесткую требовательность по отношению к подчиненным и умение правильно строить свои отношения с вышестоящим начальством, А.И. Солженицын сразу же зарекомендовал себя как образцовый офицер», – пишет А. Островский.

В войну тоже ордена получали не только за геройство…

(Продолжение следует)