Великий писатель или великий предатель?

(Продолжение. Начало в №№ 23-28)

До того как А.И. Солженицын обосновался в американском штате Вермонт, он недолго пожил в Швейцарии, где ему предоставили политическое убежище. В этой стране каждый, кому его предоставляют, подписывает заявление с обязательством не проводить какой-либо политической деятельности на территории этой страны и за ее пределами. Закон обязателен для всех. Такое заявление подписал и Солженицын. Но ведь он именно с этой целью приехал на Запад. И поэтому через полгода, к тому же увидев, что в Швейцарии он никому особо не интересен, отбыл в Канаду, а еще через полгода – в США.

«Эту глупость мы дали в эфир»

Приемом в Швейцарии, а потом и в Канаде Солженицын был разочарован. Несмотря на шумную рекламу, его приняли не так, как ему того хотелось: как пророка, мученика, борца за правду. А как литератора его вообще не воспринимали – редко, кто мог дочитать до конца хоть одну его книгу.

«Даже у «самого монументального его произведения, дела всей его жизни» – «сочинения» «Архипелаг ГУЛАГ», успех был лишь коммерческий, но не читательский. Заманчивый сюжет книги заставил раскошелиться и экономных швейцарцев, однако мало кто ее дочитал. И не только в Швейцарии», – пишет чешский писатель Томаш Ржезач, который в 70-е годы прошлого века работал в Швейцарии собкором.

В те годы он, как и многие в Советском Союзе и других социалистических странах, считал Солженицына великим писателем и правдоборцем, пострадавшим от «режима». А узнав поближе этого борца, написал книгу «Спираль измены». В этой книге он приводит слова комментатора чешской радиостанции «Свободная Европа» Карела Ездинского: «Эту глупость («Архипелаг ГУЛАГ». – Т. Р. ) мы, конечно, должны были дать в эфир. Шефы (американцы. – Т. Р. ) этого хотели, лично я тоже не имел ничего против того, чтобы вызвать у большевиков головную боль. Хотя я сомневаюсь, что у них будет болеть голова из-за этой чепухи. Солженицын нам сам навязывался. Мы не могли заплатить ему много, и он согласился на гонорар в тысячу долларов. Это, в сущности, ничто. Ну ладно, и то хлеб. Мне даже жаль было тех ребят, которым пришлось эту муру читать по радио. Ничего не получилось. Ни по-русски, ни по-немецки, а я эти языки достаточно хорошо знаю. Это можно делать только по долгу службы».

В общем, идейные соратники Александра Исаевича были разочарованы и чувствовали себя обманутыми.

«Лев Толстой XX века» явно не состоялся, – пишет Томаш Ржезач. – Однажды в 1974 году швейцарские репортеры, которые, как известно, могут пронюхать все на свете, попытались посетить Солженицына в его строго засекреченной вилле. Они проникли в сад. Навстречу им выбежал сам «раб божий Александр, сын Исая». Он мчался им наперерез, топтал газоны, дико размахивал руками, кричал: «Nix, nix, nein!». Так он вытолкал репортеров из сада. На другой день после того как он прогнал журналистов, достаточно было через подставных лиц сунуть ребятишкам, жившим по соседству, пятифранковые монеты, чтобы тотчас на стенах появились надписи: «Ruhe fü r Solshenizyn!» (не шуметь, покой Солженицыну – Н.С.).

В газетах печатались фотоснимки исписанных стен. Газеты шумели: «Не мешайте работать гению, который приехал в Швейцарию творить».

Но на Западе так себя не ведут. Коли уж ты считаешь себя известной личностью, являешься нобелевским лауреатом, то будь добр, расскажи обывателю, как ты живешь и как благодарен стране, давшей тебе убежище. Солженицын в какой-то мере вынужден был принять эти правила игры: допускать к себе репортеров, устраивать встречи.

«Россия должна покаяться!»

Вот как описывает одну из таких встреч в Швейцарии чешский журналист. Сама встреча проходит на квартире чешского эмигранта.

«У дверей стоят юноша и девушка, чемпионы по карате, телохранители лауреата Нобелевской премии Александра Солженицына. Сзади выглядывает щеголеватый доктор Прженосил – личный врач выдворенного писателя. Атмосфера таинственности, исключительности и напряженности окутывает Александра Исаевича Солженицына, это ощущают все с первого мгновения. Александр Исаевич приехал на эту встречу в автомобиле с задернутыми занавесками, чтобы избежать взглядов агентов КГБ, которые, как он убежден, следят за ним. Точное время сбора было сообщено приглашенным лишь за час до начала. «Осторожность никогда не повредит, – сказала хозяйка квартиры. – Александр Исаевич испытывает страх. Он боится, что будет похищен и возвращен в Советский Союз. Опасается покушения».

Дальше журналист описывает, как жадно вглядываются они в лицо Солженицына, который, не обращая на них внимания, пьет чай – демонстративно по-русски, то есть, прихлебывая с блюдечка и с сахаром вприкуску. На столе много бутылок с напитками, но хозяйка предупреждает: пить нельзя, гений не выносит запаха алкоголя, курить тоже – ни-ни.

«Александр Исаевич Солженицын – лауреат Нобелевской премии, человек, которого за три месяца до начала этого повествования отвергла родина, и фотографии которого в то время наводняли витрины западноевропейских книжных магазинов, украшали обложки иллюстрированных журналов и крупным планом появлялись на экранах телевизоров, – сидел в квартире чешского эмигранта Голуба на цюрихской Цвайаккерштрассе», – пишет Томаш Ржезач.

Напившись чая, Солженицын неожиданно заявил, что «он возвращается», что его «связь с родиной лучше, чем у Ленина в 1917 году». Журналисты обескуражены: писатель считает себя Лениным в 17-м году и «возвращается», чтобы сделать на родине еще одну революцию?

Дальнейшее поразило их еще больше.

– Что делать, друзья? – задает Солженицын вопрос и сам же на него отвечает – Россия должна возвратиться к своим старым границам. К границам времен Ивана Грозного. Отказаться от своей активности в Прибалтике и в бассейне Черного моря… Россия не нуждается в море, мы не морской народ, как англичане, а сухопутный. Наша активность на море противоречит исконному русскому образу жизни, вносит в него чуждые элементы и разлагает мораль нации. Так же как от моря, мы должны отказаться и от своих земель в советской части Азии, где живут народы, чуждые нам по своей культуре, языку и – прежде всего – по религиозным традициям. Замкнуться, сосредоточиться – это единственная возможность для дальнейшего развития русских».

Потом пророк делает драматическую паузу, гладит патриархальную бороду. Затаив дыхание, журналисты ждут, что же он изречет, какой путь спасения он оставил для своего народа? Солженицын набирает воздух и, делая ударение на каждом слоге, продолжает: «Россия согрешила. Согрешила перед собой и другими народами, поэтому иссякли ее моральные, социальные и политические силы. Единственное, что у нее осталось, – это чудовищная военная мощь, которая без труда способна за две недели уничтожить всю Западную Европу. Это действительно так – без труда может уничтожить, но уже ничего не может без труда обновить… Прежде всего она не может воскресить свои моральные силы и свою здоровую, истинно национальную жизнь, если только… – Долгая пауза, затем выкрик – …Если не будет покаяния! – Легкий удар кулаком по колену и снова выкрик – Россия должна покаяться!» (Т. Ржезач «Спираль измены»).

И здесь Исаич делает ошибку: он призывает покаяться не только Россию, но всех.

– Не только Россия, – твердит он, – но и все народы должны пройти через покаяние. Пусть покаются французы за великую революцию. Пусть Америка осознает все преступления Джорджа Вашингтона. А Германия извинится перед миром за крестьянские бунты и Либкнехта… (Заметьте: не за Гитлера и Освенцим! Не за выжженную Белоруссию и Украину!).

Даже либерально настроенных журналистов коробит от этого призыва. Выражение серьезной сосредоточенности на лицах слушателей сменяется иронической усмешкой или неприкрытой брезгливостью. Но Александр Исаевич этого не замечает. Он улыбается. За покаянием должно последовать искупление. Писатель делает чехам комплимент, вспомнив, как их соотечественники помогали Антанте в борьбе с большевиками… «Контакт вновь установлен, – пишет Томаш Ржезач. – Особенно оживились лица представителей старшего поколения чешских эмигрантов, любящих слушать о чешских легионерах, которые в гражданскую войну выжигали сибирские деревни и на счету которых в одном лишь Саратове две тысячи пленных красноармейцев, утопленных в Волге с камнем на шее».

«Думал Лев Толстой, оказалось Гришка Распутин»

Истерически выкрикнув призывы к покаянию, писатель неожиданно бледнеет, говорит, что «ему очень плохо», и уходит, поддерживаемый чемпионами по карате и личным врачом. Обрадованные журналисты набрасываются на напитки. «Моментально в зале защелкали зажигалки и стали вылетать пробки из бутылок – ситуация, очень напоминающая сцену в бункере рейхсканцелярии после смерти фюрера. Исчезло напряжение, а после бокала вина – и чувство недоумения». Журналисты делятся впечатлениями. «Господа, – начинает христианский демократ доктор Г., – я с господином Солженицыным никуда возвращаться не хочу. Если мое возвращение в самом деле будет зависеть от него, то я согласен лучше до смерти не видеть Градчан. Никогда, господа, никогда еще не было на свете такой диктатуры, какую установил бы этот дикарь, если бы дорвался до власти».

Пророка увозят в автомобиле с занавесками. Томаш Ржезач спрашивает его личного врача: «Что случилось с Александром Исаевичем, сердечный приступ?». Врач улыбается: «Это истерия, как обычно». Потом, вздохнув, добавляет: «Знаете, я думал, что буду лечить Льва Толстого нашего столетия, а пока бегаю, как собачонка, вокруг человека, который до невероятия похож на Гришку Распутина».

Томашу в то время было искренне жаль «великого советского писателя». Он не понял врача, понимание придет позже. Но уже тогда, признается он, у него зародилось чувство разочарования, которое все росло. «И за этого человека я сражался, стремясь создать ему в глазах моих литературных друзей репутацию, как я был убежден, вполне заслуженную!».

И разве он один оказался таким обманутым?

«Мне нравится жить просто»

После Швейцарии Солженицын приехал в Канаду, но через шесть месяцев ему заявили о нежелательности его дальнейшего нахождения в стране. И тогда, в мае 1974 года, Солженицын сказал: «Поеду в США, буду говорить в Сенате, буду беседовать с Президентом, хочу уничтожить Фулбрайта и всех сенаторов, которые намереваются идти на соглашения с коммунистами. Я должен добиться, чтобы американцы усилили давление во Вьетнаме».

Ему было мало бомб, сброшенных на Вьетнам? Отравы, которой поливали с неба их джунгли? Сожженных напалмом вьетнамских деревень вместе со стариками, женщинами, детьми? Он забыл, что за Вьетнам воевали 60 тысяч наших военных?

Он, наверное, думал, что за подобные высказывания в Америке его примут с распростертыми объятиями, дадут три корзины печенья, пять бочек варенья и почетное гражданство США. Приняли его очень вежливо и любезно, позволили «излить душу» в громких антисоветских высказываниях, но все равно президент Форд не дал ему никакого почётного гражданства. Не захотел приравнять его к Уинстону Черчиллю, хотя оба хотели уничтожить СССР. Президент вообще отказался принять его. Уязвленный Солженицын тут же заявил в печати, что он сам не захотел осчастливить Форда своим визитом. Но как он ни призывал США ужесточить политику по отношению к СССР, она не менялась, в те годы с Советским Союзом считались и портить отношения не хотели, тем более по указке какого-то бывшего зэка, которого и знали-то только по этим его высказываниям.

Но были, были у Александра Исаевича свои люди в американских СМИ! Не прошло и месяца, как он приехал в США, а в прессе поднялся хай-вай на весь белый свет – пострадавшему от советского режима, нобелевскому лауреату, гениальному писателю, изгнаннику не дают почетного гражданина страны – светоча демократии?! И члены конгресса потребовали от президента США, чтобы Солженицыну дали почётное гражданство. И-таки он его получил! Как же, ведь Солженицын требует того, о чем мечтает Америка – расчленения СССР, а потом и России.

А Солженицын продолжал делать свое любимое дело – доносить и клеветать. Только на этот раз не на свою первую жену Наталью Решетовскую, не на друзей, а на страну, в которой он родился и которая его прогнала. Клеветал патетически и без доказательств. Говорил о «покаянии», о «жертвах». Называл себя рабочим и другом американской демократии. Пытался играть на самолюбии – указывал на «слабость Запада» и более или менее откровенно призывал к войне против Советского Союза.

Призывая «вернуться к патриархальному образу жизни», Солженицын устраивал свое жилище по последнему слову техники – с видеокамерами, сигнализацией, бункером. Для местожительства изгнанник выбрал небольшой городок в штате Вермонт. Покрытые лесом холмы, настоящая холодная и снежная зима – все это должно было напоминать о России. Местные жители любят кататься на лыжах и снегоходах. Новый сосед удивил их тем, что обнес трехметровым забором с колючей проволокой все свои 20 гектаров, что мешало кататься на снегоходах, и было здесь не принято. Городок Кавендиш маленький, всего полторы тысячи жителей. Они, конечно, знали, какая знаменитость поселилась рядом, но… в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Периодически выпуская дурно пахнущие залпы по бывшей родине, Солженицын, между тем, жил затворником в своем поместье, стоимостью (по оценке местной прессы) около 400 тысяч долларов плюс 300 тысяч, потраченных на перестройку. Его (писателя) так и называли в прессе: «Вермонтский затворник». Он никого не пускал в свое поместье. У входа была видеокамера, которая работала круглосуточно и фиксировала все проезжающие машины и проходящих людей. Как только темнело, включались два мощных прожектора с фотоэлементами – если кто-то пересекал луч, в доме раздавалась сирена. Разговоры с теми, кто хотел встретиться с писателем, вела его переводчица и секретарша. Всем она отвечала, что «господин Солженицын никого не принимает и не дает интервью, он занят важными делами, и любое отвлечение от работы выбивает его из колеи на неделю». На воротах не было даже почтового ящика, зато висела вывеска с предупреждением: «Границы не нарушать».

Обо всем этом писала газета «Ультима ора». Еще в этой статье – «Солженицынский рай» – рассказывалось, что творит писатель в бункере, куда ведет подземный ход. Можно, конечно, засомневаться – откуда известно, если он никого не пускал? И вообще – может, статью заказали, чтобы опорочить светлое имя? Но с кем-то Солженицын все равно встречался и общался? К тому же, в доме охрана, прислуга, сыновья учатся в престижной школе, а городок маленький…

Где он там творил – хоть в бункере, хоть в сортире – жителям города было все равно. А вот забор вызывал раздражение. И однажды затворника все-таки выманили из его логова на общегородское собрание и сказали, что у них так отгораживаться не принято. Солженицын извинился и сказал, что это – в целях безопасности его и его семьи. Рассказал о «покушениях», которые были совершены на него в Швейцарии, об «угрозах», которые он получает, о «советских агентах, которые за ним охотятся». Потрясенные жители городка расспрашивали писателя: где, когда и каким образом на него покушались? Он не ответил. Сказал только, что здесь, в Кавендише он постоянно получает письма с угрозами убийства. Но ни одного такого письма так и не нашли исследователи биографии Солженицына.

Позже он скажет о Кавендише: «Я выбрал это место потому, что не люблю больших городов… Мне нравится жить просто».

Ну, простоту каждый понимает по-своему. Для Солжа (так он именовался в Америке) 20 гектаров угодий с персональным прудом, три домика, три автомобильчика, личный адвокат и секретарь, владеющий восемью языками – и ему достаточно, чтобы понравилось «жить просто». Аплодисменты и слезы умиления.

Кстати, колючую проволоку после городского собрания с забора убрали.

(Продолжение следует)