В одной невероятной скачке
Это строчка из стихотворения Марины Цветаевой – о героях войны 1812 года.
Про молодых генералов, про краткий их век. Стихотворение было написано юной поэтессой в год столетнего юбилея Бородинской битвы. А ведь были герои той битвы и среди уральцев. Та война недаром называется Отечественная: на защиту от войск Наполеона встали все народы, живущие в Российской империи. Так же, как через 130 лет встанут они все вместе на защиту отечества от Гитлера – на свою вторую Отечественную войну.
Еще во время 100-летнего юбилея этого события авторы статей в местной прессе того времени задавались вопросом: почему история умалчивает о том, какое участие принимали уральцы в войне 1812 года. А ведь они никак не могли остаться в стороне, когда нужно было воевать «за царя и Отечество». И уже тогда авторы отмечали, что масса исследований посвящены только «общим» действиям наших армий. Упоминаются в основном донские казаки: «Атаман Платов возвел их до такой высоты, что имя «донца» в Европе даже произносилось со священным трепетом. Что же касается наших казаков, то их отважные набеги и дела затерялись, исключительно благодаря их малочисленности, природной застенчивости и неумению показать себя».
Так пишет В. Емелин в статье, посвященной 100-летнему юбилею, в «Уральских войсковых ведомостях». Он же отмечает, что уральцы были как бы «заклейменные» Пугачевским бунтом, типа они «бунтовщики, изменщики и неблагонадежные люди». Тем не менее с Наполеоном сражались три (а по некоторым источникам пять) полка уральских казаков.
Как только весть о вторжении Наполеона дошла до Уральска, среди казаков началось воодушевление и сборы: «недостатка в отборных людях и лошадях не было». О «наемке» – это когда казаки нанимали идти служить за себя кого-нибудь другого – никто даже не помышлял. Емелин пишет, что перед походом казаки ходили прощаться с Яиком: стояли подолгу на берегу, целовали песок, а некоторые завязывали его в платочек, чтобы взять с собой. В это нетрудно поверить, если знать, как трепетно, как к живому существу, относились казаки к своей реке.
В бой вступает Азия
Казаки выступали со своими лошадьми и оружием. Одетые кто во что горазд, вооруженные пиками и кривыми азиатскими шашками, на крепких степных лошадях, налетая на противника вихрем, они одним своим видом повергали его в трепет.
«Не токмо стародавние сыны России, – писал участник событий 1812 года С. Н. Глинка, – но и народы кочующие, и те, наравне с природными россиянами, готовы были умереть за землю русскую. Киргизы, или киргиз-кайсаки (так в XIX веке называли казахов) двинули из степей свои многочисленные конные отряды. Одетые в национальные боевые костюмы, вооруженные пиками, луками, саблями, фитильными ружьями, они пришли на помощь русской армии, внеся свой посильный вклад в изгнание из России наполеоновских войск». Народы Поволжья и Приуралья дали армии 25 тысяч бойцов. Стихийное формирование ополченских отрядов из добровольцев шло и в Сибири. Крестьяне Абалакского комиссарства Тобольской губернии вынесли на сходе приговор: «Единогласно и совокупно желаем к поднятию оружия противу бодрствующего врага». В газете «Северная почта» от 4 декабря 1812 года сообщалось: «Якуты, известясь о насильственном вторжении французов в пределы России, оказались столь же усердными и истинными сынами отечества, как и прочие сограждане во всем пространстве Российской империи». Война действительно всколыхнула всю страну. Как писал А. И. Михайловский-Данилевский, историк и участник Отечественной войны: «Не осталось города и селения, где не разгоралась бы любовь к отечеству. Ждали только повеления идти поголовно. Все племена неизмеримой Российской империи слились в одну душу и, невзирая на различие нравов, обычаев, климата, наречия, веры, доказали, что все они, по чувствам, родные между собою».
Рейд казаков в тыл французских войск на два часа задержал решающую атаку противника, что позволило перегруппировать русские войска. Возможно, что именно из-за этого рейда Наполеон не решился отправить в бой свою гвардию. Кавалерийская диверсия, хотя и не нанесла ущерба французам, вызвала у Наполеона чувство неуверенности в собственном тыле. Тут сыграл роль психологический фактор: «азиатский» облик и тактика конных корпусов. Осыпав тучей стрел противника, готового к смертельной схватке, они не понесли сколь-нибудь значимых потерь. Это было важнее разгрома какого-либо полка или обоза. Казаки атамана Платова (татары крымского полка, татары и калмыки, «дочаки» и кубанцы, нагайбаки и башкиры Уральского войска) были узнаны польскими татарами-уланами. Наполеон, ранее неприятно впечатленный тактикой неуловимых мамлюков (потомки кипчаков и черкесов), не мог не осознавать: в бой вступает Азия.
«Тем, кто находился в Бородинском сражении, конечно, памятна та минута, когда по всей линии неприятеля уменьшилось упорство атак, и нам… можно было свободней вздохнуть», — писал генерал А.И. Михайловский-Данилевский.
Воевали уральцы у разных командиров, они были незаменимы в дозорах, разведке, в умении взять «языка», внезапно ворваться в расположение противника и внести сумятицу в его ряды, их неутомимые степные лошади могли без устали скакать десятки километров с донесениями, они охраняли свои обозы и захватывали неприятельские. «Находясь постоянно впереди армии, наши горынычи брали немалое количество в плен неприятельских офицеров и рядовых, отнимали обозы и доставляли оружие. За это корпусные начальники «крепко» их уважали…» Однако казачьи атаманы Уваров и Платов оказались единственными генералами, не представленными Кутузовым к наградам за Бородино.
Сотня уральских казаков в корпусе графа Винценгорде отличилась в уже отданной врагу Москве. Граф, узнав, что французы задумали взорвать Кремль, пошел туда, чтобы отговорить их от «этого безумия» (тогда войны были другими и отношения между противниками тоже), он был взят в плен (казаки отобьют его у французов уже почти у берегов Немана).
«Оставшись без начальника, казаки беспощадно начали истреблять оставшихся в столице французов». Дальше их просто гнали через всю огромную страну. Особенно жестоким было сражение при Студянке. «Березина (река – ред.) в месте переправы наполнилась трупами до того, что по ним можно было идти, как по мосту. В воздухе стоял стон. Гибли женщины и дети. Пылающий мост трещал и сыпал искры, и на все это падал холодный, жесткий снег». Но Наполеон все-таки ускользнул и отправился в Париж, покинув свою разбитую, голодную, замерзающую армию.
Шарамыги и шантрапа
До сей поры это слово означает у нас кого-то вроде бомжа, попрошайки, бродяги, оборванца. А появилось оно в 1812-м году и произошло от французского «шер ами» – дорогой друг. Так обращались к местным жителям солдаты разбитой армии Наполеона. Это просящее «шер ами» и протянутая рука и сделали эти искаженные слова синонимом жалкого попрошайки.
Осень 1812 года была очень холодной. «С 16 ноября ударил сильный мороз, а 22-го он был так силен, что спирало дыхание. Стиснув зубы, враги бежали в безмолвном отчаянии… Ноги обертывали старыми шляпами, одевались награбленными в Москве священническими ризами. Добыть лошадиную шкуру, чтобы накинуть ее на плечи, считалось блаженством: из-за нее случались убийства. Не находя нигде крова, неприятель жег целые дома, лишь бы согреться, а потом снова бежал. …Иные на поле падали от бессилия, а другие, как помешанные, шли куда попало ».
Народ наш к поверженному врагу всегда относился с сочувствием. Французам подавали и согревали. Но все-таки много их погибло от холода и голода в бескрайних наших просторах. Многие выжившие остались жить в России, дворянские семьи брали их в свои дома в качестве гувернеров, учителей французского языка и пения своим детям. Если у француза не было музыкальных способностей, про него говорили «шантре па», что в переводе с французского означало: «петь не может». Слово это прижилось, им стали называть людей никчемных, ни к чему не способных, опять же – бродяг и нищих.
100-летие Отечественной войны 1812 года широко отмечали по всей Российской империи, в Уральске тоже. Во всех церквах прошли молебны, в театре Макарова состоялся большой концерт, реалисты декламировали «Бородино» Лермонтова, на Туркестанской площади играл духовой оркестр. А в Куренях дети, разделившись на «русских» и «французов», устроили сражение с палками вместо ружей. В конце, правда, «французы» никак не хотели сдаваться. Вечером на улицах города и Столыпинском бульваре «была зажжена иллюминация».
В войсковых отчетах о праздновании отмечалось, что «устройство народного концерта было отнесено на счет Уральского особого отдела попечительства о народной трезвости и обошлось в 100 рублей, не считая стоимости розданных юбилейных брошюр».
Доблестные дела предков
У Никиты Савичева свое мнение о том, почему о подвигах уральцев в войне с Наполеоном мало известно. Одна причина – «подвиги эти были чистого казачьего пошиба, под которые не подделаться регулярной кавалерии, ни нашей, ни французской». И вторая: «Герои славных дел, рассказывающие о них в кругу семьи и друзей, умерли. Умерли и те, кто их слушал, и доблестные дела предков погребены в забвении», – писал Никита Савичев, ссылаясь на то, что записать эти рассказы ввиду почти поголовной неграмотности было некому. Сам он написал рассказ о сотнике Черноморскове, услышанный им в детстве от стариков. Из этого рассказа становится понятным, что имел в виду Савичев, говоря «о подвигах казачьего пошиба».
А этому сотнику стало скучно, когда наши и французы стояли по противоположным берегам реки в Саксонии. Сначала он предложил командиру переплыть реку со своей сотней, произвести в стане врага «смятение», а потом чтоб налетели гусары. Но у командования был приказ наступления не начинать. От скуки казаки пили вино и играли в карты. Потом рейнвейн закончился, и Черноморсков отправился к артиллеристам, у которых этого добра было много. Но там тоже были навеселе и стали шутить: напрашивался на тот берег, переплыви – дадим бочонок вина! И Черноморсков, не задумываясь, ответил: «Идет!» И потом, сколько его ни уговаривали отказаться от этой затеи, ни за что не соглашался. «Ну, ведь скучно, – говорил он, – давайте «испечем орла», то есть отмочим шутку. Договорились, что в доказательство казак принесет какую-нибудь вещь. Написал записку: так, мол, и так, господа французы, коли чего не досчитаетесь наутро, «ни на кого не клеплите – унес я, сотник Уральского казачьего войска Черноморсков». Разделся, записку взял в зубы и поплыл. Переплыть-то речку казаку, что раз плюнуть, но вот долго пришлось сидеть в ледяной воде, ожидая, когда во вражеском лагере все уснут. А потом прополз в офицерскую палатку, где все, крепко выпив, спали, и выпил полстакана коньяку, чтобы согреться.
Как описывает Савичев, казак даже не спешил, стоял в палатке и думал, что спящие и не враги ему в эту минуту, а он хочет у них что-нибудь украсть. А как иначе доказать, что он пари выиграл? Взял подзорную трубу и полную бутылку коньяка, заткнул за пояс в единственное свое «одеяние» и, уже почти не таясь, бросился в воду.
Его, конечно, ждали, предупредили все посты, чтобы пропустили без проблем. И смеху не было конца, когда Черноморсков явился. Тут он не удержался – прихвастнул: мол, мог бы и «языка» взять, да не уверен, что доплыл бы с ним: «Думаю, чего напрасно губить живую душу, не за тем пришел», – говорил казак. А когда ему сказали, что его могли убить, возразил: «Ведь я бы им сказал, что побился об заклад, они бы с вами сверились, и оказалось бы так точно. Нет, французы на это молодцы, они уважают такие штуки, это в их манере…»
Рассказывает Савичев о подвиге есаула Шелудякова, который в мирное время был «смирнее теленка». С ним произошел такой случай. 6 октября 1812 года был убит генерал Багговут, который командовал корпусом в армии Барклая де Толли. В этот день Шелудяков со своей сотней был в разъезде. И, выехав из леса, казаки почти столкнулись с французской кавалерией. Решили пробиться через отряд. Казаки с гиком врезались в неприятеля, ломая все на своем пути. Французы, придя в себя, пустились в погоню. Но догнать казаков, скакавших на киргизских лошадях, было невозможно. Но когда казаки уже расслабились на привале, французы их все-таки настигли. Их было в десятки раз больше. Ввести неприятеля в заблуждение помог казахский язык, который казаки знали не хуже русского. Вместо того, чтобы скомандовать строиться в каре, Шелудяков крикнул по-казахски: «Кигить!», и все бросились врассыпную. Так есаул сберег свою сотню, а сам вместе с хорунжим Савичевым (дедом Никиты Савичева) попали в плен в корпус маршала Даву, который славился своей жестокостью. Обобрали их там до нитки, связали руки и ноги. А ночью какой-то офицер сжалился, велел развязать и отпустил.
А если бы не отпустил, не родился бы на свет Никита Савичев, не услышал бы рассказов «поседелых орлов 12 года», «испивающих ковшами и сидящих вкруг огня с красно-синими носами», и не донес бы до нас о «подвигах казачьего пошиба».
А уральский фольклор после войны 1812 года обогатился новыми песнями, как всегда не без любования собственной удалью и с ласковым пренебрежением к врагу. Бонапарта в них именуют: Наполеонушка, Бонапартушка, «выхвалялся злой французик Россиюшку бедну взятии». О том, каким был подъем патриотических чувств, говорят строки песни: «Гордость мужеством пылает, грудь отвагою полна, память славну созывает на полях Бородина».
Несколько лет назад в издательстве «Оптима» вышла книга «От берегов Урала к стенам Парижа», куда вошли произведения Железнова и Савичева об этой войне, и там есть список участников Бородинского сражения из казаков. Скорее всего, неполный.
