Сын завода
На советско-польскую границу Женя Гребнев попал вместе с родителями перед войной, в 1939 году. Его отца, который был в Уральске дирижером военного духового оркестра, по служебным делам перевели в маленький приграничный городок Пружаны, и семья переехала туда вслед за ним. Тогда всюду только и говорили: будет война, скоро будет война… Мальчишки часто играли «в войнушку» и порой так увлекались, что дело доходило даже до серьезных травм и ссадин. В Пружанах жило много поляков, и так получалось, что быть «противником» детей советских военнослужащих выпадало именно им. Среди них находились такие, которые были враждебно настроены к СССР, к советским людям. Однажды Женя Гребнев услышал:
– Когда начнется война, мы вас тут всех вырежем!
В июне прошел слух, что в войсках пройдут учения. Но летним воскресным утром Женя проснулся от сильных взрывов, которые совсем не были учебными, от них все в доме содрогалось. Мальчик вскочил с постели и, даже не одевшись, бросился на чердак. Он увидел кружившиеся над городом самолеты. Какие-то тихоходные, небольшие, почти как «кукурузники»; от них одна за другой отделялись маленькие точки, и там, где эти точки падали, раздавались взрывы, взметая высоко в воздух комья земли, камни, фрагменты строений. Он со старшим братом Володей бросился в район Пружан, где гремели взрывы. Страшно почти не было, ребятами больше двигало любопытство. «Может быть, – думали они, – это и есть уже та самая война, о которой постоянно толковали взрослые.»
Однако их не пустили туда, где разорвались бомбы. Все было оцеплено нашими солдатами. Лишь издали увидели ребята церковь, вернее груды битого кирпича на том месте, где она стояла.
Сильно пострадала от налета немецкой авиации и городская больница. Главное, что когда братья бежали мимо неё из дома, она ещё стояла целой, а возвращались домой – крыша уже была повреждена, начисто выбиты окна, двери… Они вспомнили, что в больнице лежал мальчик, еврей, живший в одном доме с ними. Они нашли его неподалеку контуженным, ползавшим в беспамятстве по земле, подхватили мальчишку под руки и потащили домой.
В тот же день Гребневым пришлось покинуть Пружаны. Без отца, тот недавно заболел и находился в эти дни на излечении в одном из ближних тыловых госпиталей.
С транспортом было туго, и городской руководитель распорядился выпустить из местной тюрьмы заключенного, знакомого с автоделом не понаслышке. Но с одним условием: он должен отремонтировать старенький грузовичок, стоявший бог весть с каких времен на тюремном дворе, и доставить до места назначения несколько семей военнослужащих Красной Армии, в том числе Гребневых.
В тот же день эвакуированные покинули провинциальный городок, одним из первых попавший под страшный каток войны. Ехали не через Минск, где, по слухам, уже шли бои, а в обход столицы Белоруссии. Несколько раз над ними со страшным гулом низко пролетали вражеские самолеты, но почему-то не сделали по машине ни одного выстрела. Зато там, где они пролетали, со столбов со звоном падали на землю провода, будто их чем-то перерезали. Проезжали местами, где уже шли настоящие бои: с одной стороны дороги бегали наши солдаты, с другой – немцы… Чудом никто тогда в машине не пострадал, благодаря опытному водителю быстро всякий раз выбирались из опасных зон.
Временами делали остановки – кто-то бегал в придорожные кусты по своим естественным надобностям, производили в пути также заготовку топлива для машины. Она была устроена таким образом, что работала на… дровах. Сзади кабины было что-то вроде топки, и так как Женя в кузове сидел ближе всех к ней, то он и подкидывал туда поленья, даже не вставая с места.
Остановками пользовалась и Лена, его старшая сестра, совсем недавно, около месяца назад, ставшая мамой. Молодая женщина, уединившись где-нибудь в сторонке, кормила грудью своего младенца.
Но однажды, зло выругавшись, шофер объявил всем:
– Всё! Теперь никаких остановок. Иначе мы никогда до места назначения не доедем.
Добрались до какого-то города, кажется, это была Белая Церковь, там и переночевали, а утром, под бомбами и пулями, бросились на станцию, сели в уже отходящий переполненный поезд. В пути мама помогла обезвредить вражеского лазутчика. Женщина бойкая, отчаянная, Клавдия Антоновна вскоре в вагоне обратила внимание на молодого человека, ведшего себя как-то беспокойно, нервно. Он то к одному пассажиру подсядет, то к другому, и все время что-то выпытывал: откуда и куда они едут, особенно его почему-то интересовала Москва. У мужчины, которому недавно довелось побывать там, он разузнавал, какая там обстановка, какие настроения у москвичей. Клавдия Антоновна разыскала военных, ехавших с ними в поезде, поделилась своими подозрениями на счет чересчур любопытного пассажира. Служивые, не долго думая, схватили мужчину, хотя тот попытался бежать, и на ближайшей станции, уже возле столицы, передали его в руки правоохранительных органов.
В Москве Гребневы не задержались, они разыскали речной вокзал, сели на пароход и отправились на юго-восток страны, в Саратов. Оттуда до Уральска – почти рукой подать…
В Уральске беженцам Гребневым дали недостроенную мазанку, без крыши, сказали, что крышу им сделают позже. Но новоселы не стали этого ждать и переселились к своим дальним родственникам, жившим неподалеку. Вскоре Лена и Володя устроились на завод №231 (будущий машиностроительный им. К.Е. Ворошилова), переброшенный из осажденного Ленинграда в казахстанский город. А Женя пошел в школу.
Семье жилось очень трудно: голодно, холодно… И с некоторых пор брат с сестрой стали подтрунивать над младшим, называя его нахлебником, лодырем, не способным ни на какое серьезное дело. Это парнишку сильно задело за живое. Он стал тоже проситься на завод. Но кто рискнет взять на военное производство двенадцатилетнего ребенка? Женя всех уверял, что ему уже пятнадцать.
– Покажи документ, – говорили ему на заводе.
– У меня его нет, – хитрил парнишка. – Потерял где-то.
С месяц подросток ходил, как на работу, в отдел кадров, готов был даже ночевать здесь. Наконец над малолетним упрямцем сжалились и приняли его на участок, где вроде бы было полегче – курьером. Это был самый молодой работник завода.
