Свершился приговор

Не одно поколение людей, влюбленных в поэзию Пушкина, мучает вопрос: почему? Почему он, так трепетно относившийся к пророчеству гадалки, предсказавшей ему, что на 37-м году жизни он может погибнуть от «белой головы», отправился на Черную речку стреляться с Дантесом – блондином в белом мундире кавалергарда, ездившим в полку на белой лошади? Сходилось все, а он поехал. И – «судьбы свершился приговор» – как писал поэт Лермонтов?

«Заброшен к нам по воле рока»

А если попробовать размотать все назад? Откуда плелась эта нить судьбы? Откуда взялся в петербургском высшем свете француз Дантес? «Заброшен к нам по воле рока», – написал юный Михаил Лермонтов.

Недоучившийся во Франции Жорж Дантес едет в Россию, а Пушкин в это время едет в Оренбург – собирать материал для «Истории Пугачевского бунта». «Опять я в Симбирске, – пишет поэт жене. – Третьего дня, выехав ночью, отправился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей – гляжу, нет ямщиков, – один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой…» (14 сентября 1833 г.).

Пушкин впервые не повернул сразу назад, поехал, но другой дорогой – спешил. А Дантес в это время остановился в немецкой гостинице – тоже спешил, простудился на пути в Россию. В это же время в этой же захудалой немецкой гостинице вынужденно остановился голландский посол в Россию Геккерн – у него сломалась коляска. Со скуки дипломат заглянул к больному постояльцу. И был сражен его красотой. Коляску починили, но старый развратник остался ждать выздоровления нового знакомого. Через месяц после того как симбирский заяц перебежал дорогу Пушкину, Геккерн привез в Петербург Дантеса.

Пушкин до Оренбурга и до Уральска добрался без приключений. Но на обратном пути… «Въехав в границы болдинские, встретил я попов и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи. Смотри, женка» (По поверью, нежданная встреча с попом – плохая примета).

На ловлю счастья и чинов

Жорж Шарль Дантес прибыл в Петербург в составе свиты королевского нидерландского посланника барона Луи Геккерна. И тот немедленно ввел его в высший свет, стал хлопотать о назначении Дантеса в гвардию. «Красавец собой, ловкий юноша, чуть не дитя … был принят прямо офицером в лейб-гвардию – почет почти беспримерный и для людей самых лучших русских фамилий» (П. Бартенев).

Естественно, что офицеры гвардии были очень недовольны таким сослуживцем. Дантес не знал русского языка (зато все русские аристократы знали французский), «оказался весьма слабым во фронту», постоянно опаздывал, отлучался с дежурств, в седле сидел «распустившись».

Зато красавец-кавалергард с восторгом принят петербургским высшим светом.

«Дантес был принят в лучшее общество, где на него смотрели, как на дитя, и потому многое ему позволяли. Например, он прыгал на стол, на диваны, облокачивался головою на плечи дам…» (П. Бартенев).

Кстати, Пушкину Дантес поначалу тоже понравился – именно за эти его детские выходки, шутки и непосредственность. Однако шалости были и не детские.

«За ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы, впрочем, узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним… Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль» (Кн. А. Трубецкой).

Чтобы в российской столице не болтали лишнего о дипломате из Нидерландов, барон Геккерн решил узаконить свои взаимоотношения с юным Жоржиком. Нет, браков между геями в то время еще не заключали даже в Европе, но «содержана» можно было усыновить. Однако вот беда – родной отец Жоржа жив и здоров. И Геккерн отправляется в Эльзас – родной город Дантеса, специально для того, чтобы взять у его отца разрешение на усыновление Жоржа. Разрешение это он получил, и теперь юный Жорж официально становился приемным сыном барона, получив право на титул и огромное наследство.

И хотя в петербургском обществе догадывались об истинной причине такой «отеческой» любви дипломата, молодого красавца оправдывали.

«Старик Геккерн был человек хитрый, расчетливый, еще более развратный. Молодой же Геккерн – добрый малый, балагур, вовсе не ловелас, а приехавший в Россию сделать карьеру» (кн. Вяземский).

Люди «наглого разврата»

Более откровенна его жена, княгиня Вяземская.

«Старик барон Геккерн был известен распутством. Он окружал себя молодыми людьми наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части, в числе их находились и кн. Долгоруков и Л.В.».

Все эти «люди наглого разврата», «охотники до сплетен и интриг» и травили поэта.

Бартенев о старшем Геккерне (Дантес официально стал носить его фамилию и его называли Геккерном-младшим) выражается вообще прямым текстом: «Подлый старик был педераст и начал ревновать красавца Дантеса к Пушкиным» (Бартенев имеет в виду всех сестер Гончаровых, которые жили в доме Пушкина).

«Дом Пушкина, где жило три красавицы: сама хозяйка и две сестры ее, Катерина и Александра, понравился Дантесу, он любил бывать в нем. Но это очень не понравилось старику, его усыновителю, барону Геккерну, посланнику голландскому. … Чтобы развести их, он выдумал, будто Дантес волочится за женой Пушкина».

Сестры Натальи Гончаровой были не так прелестны, как она. Про Катерину, которая была без ума от француза и на которой, в конце концов, Дантес женился (якобы для того, чтобы предотвратить дуэль), вообще отзываются как о «некрасивой». Многие современники считают, что Дантес действительно был влюблен и женился на сестре жены Пушкина, чтобы иметь возможность видеть Натали. Другие считают, что таким образом Геккерны старались избежать дуэли. Но при этом старый Геккерн постоянно говорит жене Пушкина о любви к ней его «сына», спрашивает, когда же она, наконец, «склонится на мольбы его сына», чем приводит молодую женщину в смятение. Вообще-то странно – ведь он должен ревновать Жоржика к предмету его страсти. Или у них была общая цель – довести Пушкина до предела? Или Геккерн настолько извращенец и интриган, что получал странное удовольствие и возбуждение от происходящего?

Наталья Николаевна принимала ухаживания Дантеса, но не более того. А Дантес со своим папиком вел себя так, как будто между ними были близкие отношения, постоянно старались скомпрометировать жену Пушкина. Свет был заинтригован, все столичные сплетники с замиранием сердца наблюдали за развитием скандального романа и даже делали ставки: когда же, наконец, Пушкина уступит Дантесу? Ну а сам Пушкин стал объектом насмешек. Геккерн, встречая Н.Н. на светских приемах, рассказывал ей, что несчастный Дантес совершенно безутешен, а слухи об их романе все равно поползли, так что, мол, терять нечего – отдайся, не мучай бедного…

«Поведение Дантеса после свадьбы дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможности приблизиться к Пушкиной, но также предохранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переставал волочиться за своею невесткою; он откинул даже всякую осторожность и казалось иногда, что насмехается над ревностью мужа. На балах он танцевал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил за ее здоровье; словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь. Барон же Геккерн стал явно помогать ему, как говорят, желая отомстить Пушкину за неприятный ему брак Дантеса. Пушкин все видел, все замечал и решился положить этому конец» (Н.М. Смирнов. Памятные записки, арх. 1882 г.). Графиня Фикельмон писала в дневнике: «…на одном балу он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина с тех пор было принято окончательно…»

Однажды подруга Натальи Николаевны пригласила ее в гости. Но вместо подруги та обнаружила в гостиной Дантеса, который вынул пистолет и грозил застрелиться, если она ему не уступит. Наталья Николаевна прибежала домой в слезах и все рассказала мужу.

Пушкин написал Геккерну гневное, оскорбительное письмо: «Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней. Не могу позволить, чтобы Ваш сын … осмелился бы обращаться к моей жене и, еще менее того, говорил ей казарменные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй».

А может, Дантес со своим покровителем мстили Пушкину за то, что он стал открыто говорить об их связи? В своем дневнике Пушкин записывает: «О том, что Дантес предается содомскому греху, стало известно мне первому, и я с радостью сделал эту новость достоянием общества. Узнал я об этом от девок из борделя, в который он захаживал…».

Среди знакомых Пушкина были и приверженцы однополой любви. Например, бессарабский вице-губернатор, директор департамента иностранных исповеданий, тайный советник Филипп Вигель, с которым поэт познакомился в литературном кружке «Арзамас» и во время ссылки в Молдавию. Осенью 1823 года Пушкин посвятил ему стихи «Проклятый город Кишинев!», где сравнивает столицу Бессарабии с Содомом, погибшим от гнева Господня за «вежливый грех». Обещает Вигелю, что как только распрощается с Одессой, явится «пред его очи». Это шутливые стихи:

Тебе служить я буду рад
Своей беседою шальною
Стихами, прозою, душою,
Но, Вигель, – пощади мой зад!

Через десять лет Пушкин запишет в дневнике: «Вигель получил звезду и очень ей доволен. Вчера он был у меня – я люблю его разговор – он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложстве».

Даже разговоры эти Пушкин не любил. На министра просвещения Уварова, который продвинул свою «подружку» – князя Дондукова – в вице-президенты Академии наук – написал эпиграмму.

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Почему ж он заседает?
Потому что …ж… есть.

Один звезду получил, другой в Академию наук попал – «потому что есть, чем сесть» (Пушкин заменил в эпиграмме грубое слово на букву «ж»). И вот эти извращенцы травили великого поэта. Над ним насмехались, засыпали гнусными анонимками, унижали грязными намеками…

… А пуля та летит

«Необходимость беспрерывно вращаться в …свете, жадном для всяких скандалов, пересудов, щедром на обидные сплетни и язвительные толки … – вся эта туча стрел, направленных против огненной организации, против честной, гордой и страстной его души произвела такой пожар, который мог быть потушен только подлой кровью его врага или же собственной его благородною кровью» (Из письма Ек. Карамзиной кн. Мещерской).

Собственно, одни Карамзины его и не предали…

«Барон Дантес – да будет трижды проклято его имя». Так написал Николай Михайлович Смирнов в 1842 году, пять лет спустя после смерти Пушкина. Желание Смирнова более чем исполнилось – это имя проклиналось тысячу раз, став синонимом порока и богоубийства. Навеки помещенный в картотеку, он появляется в справочниках как «Дантес, барон Жорж Шарль… убийца Пушкина, приемный сын Л. Геккерна» – будто «убийца» было профессией или званием, застывшим в вечной форме, как свидетельство того, что его обладатель заслужил проклятие России, вечный снимок выстрела: Черная речка, сумрачный свет позднего северного солнца, вытянутая рука, человек в конвульсиях на снегу.

Это из книги французской пушкинистки Серены Витале.

Время отомстило убийце? Или он сам отомстил своему убийце? «У меня еще хватит сил сделать ответный выстрел», – сказал смертельно раненый Пушкин.

Спустя много лет советский поэт, казах Олжас Сулейменов написал:

Он отомстил, так отомстить не смог бы
ни дуэлянт, ни царь и ни бандит,
он отомстил по-божески:
умолк он,
умолк, и все. А пуля та летит.

Не сломайся у Геккерна коляска на пути в Россию, он бы …все равно встретил Дантеса, не могли они не найти друг друга… Каждому судьба вынесла свой приговор: кому позор, а кому – бессмертие.