Раб языка

Владимир Иванович Даль – русский учёный, писатель, составитель «Толкового словаря живого великорусского языка» – восемь лет служил в наших краях на посту чиновника по особым поручениям при военном губернаторе Перовском. Он часто бывал в Уральске, ездил по станицам и аулам, собирал фольклор. И не случайно его имя значится в числе других великих имен на фасаде «атаманского» дома. В этом году Владимиру Далю исполняется 220 лет со дня рождения.

«Читая словарь Даля, проникаешься чувством гордости за уральских казаков, сумевших сохранить и внести в сокровищницу великого русского языка, собранную в четыре тома, довольно значительный вклад», – пишет в своей книге наш земляк, писатель Николай Чесноков.

«Край дикий, заповедный, со странностями и радушием…»

В письме от 25 сентября 1833 г. Даль делится впечатлениями от поездок в Уральск со своим другом филологом Гречем: «Если вообще край здешний представляет смесь необыкновенного, странного, многообразного, хотя еще дикого, то Уральское войско и заповедный быт его, столь мало известный, заслуживает внимание и удивление… Русь первобытная, современная первым царям русским, дониконовский быт со всеми странностями своими, радушием и закоренелыми предрассудками, процветает здесь и тщательно сберегается непреклонными, безусловными чтителями старины…».

Писатель отмечает: «Казаки живут скотоводством и рыболовством, без этих промыслов уралец не сможет существовать: хлеба он не сеет, ибо земля его, носящая несомненные признаки недавнего от вод Каспийских обнажения, хлеба не родит вовсе…» «Уральск – город большой, казенных домов много, обитают в них люди зажиточные, хлебосольные, храбрые, но образованных очень немного, а между женщинами и вовсе нет».Проживало в городе, по его свидетельству, «45 тысяч душ старых и малых обоего пола».

В апреле 1837 г. В.И. Даль писал В.Ф. Одоевскому: «У меня давно на уме уральский роман; быт и жизнь этого народа, казаков, цветиста, ярка, обильна незнакомыми картинами и жизнью – самородною; это заветный уголок, который должен быть свят каждому русскому». Самый известный роман Даля – «Уральский казак», главный герой романа Маркиан Проклятов – собирательный образ уральского казака, который «сызмала в мокрой работе, по рыбному промыслу», для которого – «Урал – золотое дно, серебряна покрышка, кормит и одевает его», у него не дрогнула бы рука «приколоть на месте во время ходу рыбы всякого, кто осмелился бы напоить скот из Урала».

В казачьем мире Даля поражало многое: одежда («казачки… одеваются одинаково – по-русски, богато и даже роскошно», «уралец ходит в бухарском халате, в стёганке», высокая черная шапка уральца напоминает остаток стрелецкой одежды); промыслы – скотоводство и рыболовство с осенней и весенней плавней и багреньем, в которых участвует все казачье войско; процесс «наёмки на службу», быт и нравы.

«Со вступлением в уральскую землю вы можете завязать и, пожалуй, запечатать кошелек, никто и отнюдь никогда не спросит на водку, никто не возьмет платы за съестные припасы, радушно вам предлагаемые», – пишет Даль.

Судя по отчёту Даля, хранящемуся в оренбургском архиве, писатель проехал от Оренбурга до Уральска, а затем до Гурьева 2050 вёрст.

Три встречи с Пушкиным

Их знакомство состоялось за год до приезда Пушкина в Уральск – в 1832 году – в Петербурге. Даль так писал об этом: «Я взял свою новую книгу и пошёл сам представиться поэту. Поводом для знакомства были «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Пушкин в то время снимал квартиру на углу Гороховой и Большой Морской. Я поднялся на третий этаж, слуга принял у меня шинель в прихожей, пошёл докладывать. Я, волнуясь, шёл по комнатам, пустым и сумрачным – вечерело. Взяв мою книгу, Пушкин открывал её и читал сначала, с конца, где придётся, и, смеясь, приговаривал: «Очень хорошо».

Пушкин в ответ подарил Владимиру Ивановичу рукописный вариант своей новой сказки «О попе и работнике его Балде» со знаменательным автографом: «Твоя – от твоихъ. Сказочнику казаку Луганскому, сказочникъ Александръ Пушкинъ».

Пушкин стал расспрашивать Даля, над чем тот сейчас работает, тот рассказал ему всё о своей многолетней страсти к собирательству слов, которых уже собрал тысяч двадцать.

– Так сделайте словарь! – воскликнул Пушкин и стал горячо убеждать Даля: – Позарез нужен словарь живого разговорного языка! Да вы уже сделали треть словаря! Не бросать же теперь ваши запасы!

Позже Даль вспоминал об этой встрече:

«Пушкин по обыкновению своему засыпал меня множеством отрывочных замечаний, которые все шли к делу. … «Сказка сказкой, – говорил он, – а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке».

О собранных Далем пословицах и поговорках Пушкин отозвался восторженно: «Что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото!»

Они встретятся через год уже в Приуралье. Даль так вспоминал об этом: «Пушкин прибыл (в Оренбург – Н.С.) нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора Перовского, а на другой день перевёз я его оттуда, ездил с ним в историческую Бердскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугач поднял было пушку, чтобы обстреливать город, – на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны; говорил о незадолго умершем здесь священнике, которого отец высек за то, что мальчик бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугач сделал несколько выстрелов в город вместо картечи, – о так называемом секретаре Пугачёва Сычугове, в то время ещё живом, и о бердинских старухах, которые помнят ещё «золотые» палаты Пугача, то есть обитую медною латунью избу. Пушкин слушал всё это с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошёл также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошёл прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: «Как я давно не сидел на престоле!» В мужицком невежестве своём он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньёй и много хохотал…»

Даль «толковал» Пушкину историю осады города, а позже историю посещения его Пушкиным. О том, что бердские старики приняли поэта «за антихриста» – «волос черный, кудрявый, лицом смуглый и подбивал на «пугачевщину», и дарил золотом; должен быть антихрист…»

Много споров относительно того, сопровождал ли Даль Пушкина в Уральск или нет. Многие исследователи склоняются (а некоторые и утверждают), что иначе и быть не могло: кто еще мог сопровождать поэта, как не Даль – писатель, этнограф и человек, прекрасно знавший здешний край. Но у Пушкина об этом ничего нет. В советском издании ЖЗЛ (серия биографий «Жизнь замечательных людей») автор Порудоминский пишет утвердительно: «Даль сопровождал его до Уральска – показывал, должно быть, места восстания, помогал встретиться с нужными людьми, наладить беседу».

Автор книги, по собственному признанию, «домысливает» – ни у Даля, ни у Пушкина – ничего об этом нет.

В доказательство он приводит тот факт, что «через два дня после отъезда Пушкина (из Уральска – Н.С.) он (Даль) пошлет в Петербург статью – подробно расскажет о «заповедном быте Уральского войска, «столь мало известном, заслуживающим внимания и удивления…»
В конце 1936 года, когда Даль приезжал в Петербург, они встречались. Об этом пишет ЖЗЛ. За несколько дней до дуэли Пушкин пришел к Далю и сказал о своем недавно сшитом, обтягивающем сюртуке: «Что, хороша выползина? Ну, из этой выползины я теперь не скоро выползу. Я в ней такое напишу!»

Выползиной называют кожу, которую меняют змеи. И это слово он услышал от Даля. Ему оно понравилось. «Он действительно не снял этого сюртука, а его спороли с него 27 января 1837 года, чтобы облегчить смертельную муку от раны».

Узнав о дуэли, Даль приехал к другу, хотя родные не пригласили его к умирающему Пушкину как врача. Пушкин, взяв его за руку, спросил: «Скажи мне правду, скоро ли я умру?» И Даль ответил: «Мы за тебя надеемся, право, надеемся, не отчаивайся и ты». Пушкин благодарно пожал ему руку и сказал: «Ну, спасибо». Он заметно оживился и даже попросил морошки, а Наталья Николаевна радостно воскликнула: «Он будет жив! Вот увидите, он будет жив, он не умрёт!»

Владимиру Далю умирающий Пушкин передал свой золотой перстень-талисман с изумрудом со словами: «Возьми на память». А когда Владимир Иванович отрицательно покачал головой, Пушкин настойчиво повторил: «Бери, друг, мне уж больше не писать».

«В первый раз сказал он мне «ты» – я ответил ему так же и побратался я с ним уже не для здешнего мира. Впоследствии по поводу этого пушкинского подарка Даль писал поэту В.Одоевскому: «Как гляну на этот перстень, хочется приняться за что-либо порядочное». Владимир Иванович пытался вернуть его вдове, но Наталья Николаевна запротестовала: «Нет, Владимир Иванович, пусть это будет вам на память. И ещё я хочу вам подарить пробитый пулей сюртук Александра Сергеевича». Это был тот самый сюртук-выползина. В воспоминаниях Владимира Даля: «Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил в последнее время и называл – не знаю почему – талисманом; досталась от В. А. Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это чёрный сюртук с небольшою, в ноготок, дырочкою против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства; не знаю ещё, как это сделать; в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение (я подарил его М.П. Погодину)».

«Отец мой выходец, а моё отечество – Русь», – эти слова Даль внес в свой Словарь среди поговорок и ходячих выражений. Когда в конце жизни его спросили, кем он себя считает – немцем или русским, он ответил: «Ни призвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежности его к тому или иному народу. Чем можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски».

Даль называл себя «сборщиком», «подносчиком», «не указчиком, а рабом языка». И только в частных письмах прорывается его любовь и преданность делу, которому он посвятил жизнь: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за Русское слово, за язык!»

В 1942 году в блокадном Ленинграде Анна Ахматова напишет эти строки:
Не страшно под пулями
мертвыми лечь,
Не горько остаться
без крова
Но мы сохраним тебя
русская речь –
Великое Русское слово.
Свободным и чистым
тебя пронесем,
И внукам дадим, и от
плена спасем.
Навеки!