Признание в любви

24 декабря 2015
1
2238

(Продолжение. Начало в № 5051)

Директор-основатель Анкатинского совхоза, Чрезвычайный и Полномочный посол Советского Союза В.И. ПисаревИспокон века казахи разводили скот по опыту предков. В Советском Союзе  старались делать это «по науке», но мяса в стране всё равно не хватало. Единственным пособием по мясному скотоводству в те годы была книга американского профессора Снэппа. Решение поступить  в аспирантуру у Черекаева появилось отчасти по этой причине.  Второй причиной стала неуёмность его натуры и природная тяга к новому.

Лучше быть ученым, чем чиновником

– Мысль об аспирантуре окончательно у меня сформировалась на работе начальником Чапаевской райсельхозстанции. Здесь я работал, как говорят, не в радость, а в тягость, – вспоминал Алексей Васильевич. – На новой работе было важно сидеть в кабинете или в президиумах на различных собраниях, или же дремать в автомобиле, гастролируя из хозяйства в хозяйство. Не могло быть никаких помыслов о поездках на лошадях – хоть верхом, хоть упряжи. Служебное положение не позволяло. Тосковал по совхозной вольнице, по лошадям, по степи.

В выходные он седлал своего Рыжего и верхом отправлялся в ставший родным Чапаевский совхоз. Объезжал гурты, а потом долго сидел на берегу озера с удочкой. Возвращался поздно.

«На новой работе не было места творчеству и самостоятельности. Нужно было быть лишь хорошим исполнителем, по-современному – чиновником».

В аспирантуру Черекаева отпустили «под расписку», что после окончания он вернется работать в район. Конкурс в аспирантуру   был большой, но ему повезло: в приемной комиссии оказался профессор Новиков, как выяснилось – земляк.

– Так вы, значит, из станицы Лбищенской? – спросил его профессор. Черекаев удивился:

– А вы откуда знаете про Лбищенскую? В его документах значился поселок Чапаев. Оказалось, что Новиков работал учителем в Чапаевской школе и хорошо знал любимого учителя Черекаева – Геннадия Петровича Хохлачёва.

Наверное, Черекаев был на особом счету в аспирантуре, потому что на последнем курсе его направили на полгода в командировку в Канаду – для закупки племенного скота герефордской и абердин-ангусской пород. Это был 1961-й год – начало «хрущевской оттепели» –  и, возможно, это тоже сыграло роль.

О перегонных пастбищах и коровьей любви

За время командировки Черекаев объездил все канадские провинции, посетил более ста ферм, несколько университетов и опытных станций. «Мое представление о мясном скотоводстве, которое, как я думал, знал достаточно хорошо, перевернулось с ног на голову», – пишет он.

На следующий год его снова направили в Канаду на четыре месяца, уже в качестве научного сотрудника Всесоюзного института животноводства (ВИЖ). На обратном пути он еще посетил Австрию. Черекаев сам отмечает, что «это было выражением большого доверия, поскольку в те годы за лицами, выезжающими за границу, устанавливали наблюдение, как в своей, так и в зарубежной стране».

Профессор хоть и пишет о том, что, ознакомившись с канадскими   методами выращивания скота его представление об этом «перевернулось с ног на голову», ничего особо нового (на мой взгляд) он там не нашел. Более того, этот метод оказался практически таким же, как у предков наших исконных скотоводов-кочевников.

«Канадские фермеры используют простой, наши ученые могли бы сказать, примитивный принцип кормления мясного скота: животные должны добывать себе корм сами. Человек лишь помогает им, создавая сезонные пастбища или перегоняя с одних пастбищных участков на другие. Такое кормление способствует тому, что среднегодовая нагрузка на одного работника в мясном скотоводстве Канады колеблется от 250-300 до 500 голов, у нас не превышает 25-30.  В мясном скотоводстве Канады не строят дорогостоящих помещений. На этом я делал особый акцент, вспоминая нашу зимовку в Чижинских лиманах в 1955-1956 годах», – пишет ученый.

Канада для обмена опытом была выбрана не случайно: климатические условия там не менее суровы, чем у нас. Но производительность труда у них, отметил Черекаев, в десять раз превышала нашу. Причину он видел в племенной работе. У нас обязательным было искусственное осеменение коров, канадцы давали возможность коровам и быкам насладиться  вольной любовью. Потомство от «любви из пробирки» получается, по  мнению Черекаева, не таким крупным и жизнестойким, как от «свободной любви».

А что, раньше скотоводы осеменяли коров искусственно? Так что и это было не открытием, а просто возвращением к естественному воспроизводству животных.

Но за теорию «вольной случки» на родине Черекаева обсмеяли. Тем не менее тему утвердили, а проверить этот опыт направили старшим научным сотрудником ВИЖ на Зимовниковский конезавод в Ростовской области. Тема исследования была рассчитана на пять лет. Но уже через полгода все изменилось.

«А расписку давали?»

В августе 1963 года Черекаеву позвонили и сказали, что в гостинице «Москва» его ждет секретарь Уральского обкома партии, который приехал на пленум ЦК. В гостинице его ждали недавно назначенный на эту должность Ш.К. Коспанов и новый председатель Уральского облисполкома В.И. Подъяблонский. И предложили ему вернуться в родную область.

«Интересная работа с высокой зарплатой, хорошая двухкомнатная квартира, жена учится на очном отделении аспирантуры, дети в хорошей школе. О чем еще можно было мечтать мне, выходцу из казахстанской глубинки?», – воскликнул в душе Черекаев. Но на его отказ вернуться еще недавно добродушный взгляд Коспанова делается жестким. И он достает уже подзабытую Черекаевым его собственную расписку об обязательстве вернуться после учебы на родину. Подъяблонский, расставаясь, предупредил:

– Будьте благоразумны, Коспанов – человек, который слов на ветер не бросает.

Черекаев понимал, как может сказаться на его, такой блестящей карьере, отказ от этого «предложения». Меньше, чем через месяц он был уже в Уральске.

С Великим сыном Приуралья Б.Б. Пышкиным

«Зебры» вместо белоголовых

Направили его директором Анкатинского совхоза.

– Когда-то хозяйство было знаменитым и известным на всю республику, – сказали в обкоме. – Однако в последние годы его подзапустили,  люди разбегаются, так что скучать не придется.

Анкатинский совхоз в 30-е годы прошлого века был центром по выведению знаменитой мясной породы коров казахской белоголовой. Основателем совхоза был ленинградский рабочий, «двадцатипятитысячник» Василий Писарев. В 1932 году он принял скотный двор из камыша, в котором было два десятка быков герефордской породы. Писарев не понимал ни слова по-казахски, местные жители не понимали по-русски. Еще хуже было то, что Писарев был далек от сельского хозяйства, как его родной Ленинград от Анкаты. Впрочем, и названия-то у хозяйства тогда не было, значилось оно под номером. Название поселку позже придумал сам же Писарев – по названию речки Анкатинка.

Скрещиванием местного скота с герефордскими быками с середины 30-х годов прошлого века здесь занимались сотрудники Оренбургского института Акопян и Дудин, впоследствии ставшие известными в СССР профессорами. В 1952 году   казахская белоголовая была официально зарегистрирована как новая порода мясного скота. Анкатинский совхоз стал знаменитым на всю страну, Сталинские премии получили не только Дудин и Акопян, но и зоотехник, а также скотник Утя Мусин.

В 50-е годы совхоз тоже «гремел», но уже больше как целинное хозяйство. Распашка 20 тысяч га целинных земель давала богатый урожай, но и лишала скот пастбищ. Урон знаменитой породе нанесла и попытка сделать из мясной породы мясо-молочную путем скрещивания. Поэтому, когда Черекаев в 1963 году прибыл в Анкатинский совхоз, половина коров из белоголовых превратились в зебровидных – с красными пятнами по бокам.

Жильё

Но  это  было не самым страшным. В первый же день Черекаеву на стол положили пачку заявлений об увольнении работников совхоза. Главная причина – на центральной усадьбе не было жилья. Летом механизаторы жили в землянках, на зиму уезжали. И вернутся или нет, когда придет пора сева – неизвестно. Бесхозной оставалась техника. Люди в поселке жили в глинобитных мазанках, покрытых бурьяном с крохотными окошками. И в таких мазанках жили по нескольку поколений одной семьи. «На нарах в мазанках обедали, отдыхали, спали, принимали гостей, производили и растили детей. Пространство под нарами служило кладовой. Зимой туда забирались собаки, ягнята зимнего окота. Зимних телят содержали тут же».

В таких же мазанках располагались конторы, магазины, организации. Эти мазанки были построены еще в бытность Писарева, перед которым партией была поставлена задача – сделать казахское население оседлым. Тем, кто строил мазанки и оставался зимовать на месте, Писарев выдавал премию – по пачке индийского чая.

Черекаева поселили в «заезжую комнату». Но главным был вопрос: куда поселить людей, чтобы они не разбежались? Единственным выходом было – освободить детский садик, который посещали всего пять-шесть ребятишек. Нашлась женщина, которая согласилась присматривать за ними в своем доме, а в помещении детского сада расселили механизаторов.

Первые два-три месяца Черекаев знакомился с местными жителями, к каждому заглянул домой. Однажды зашел к одноногому инвалиду войны Камелу Дюсюнгалиеву. Семья, человек десять, ужинала на нарах. Рядом лежал только что народившийся теленок. Все сразу вышли, хотя и выходить-то было некуда. Хозяин предложил выпить по чашке чая, отказываться было неудобно. Как тогда жили люди, лучше всего показывает описание этого жилища. «В комнате было влажно, душно и жарко. Пахло всем, чем может пахнуть в никогда не проветриваемом помещении, в котором, кроме людей постоянно находятся теленок, собаки, кошки и другая живность».

Черекаев тогда вспомнил анекдот или быль, рассказанную ему в Канаде работником торгпредства.  Наша делегация после осмотра фермы была приглашена хозяином в дом. «Здесь у нас кухня, здесь гостиная, здесь спальни, детские комнаты, здесь живут наши собачки, здесь – наши родители. А как вы живете?». Гость из Казахстана ответил: «Мы живем так же, как вы, только у нас в доме перегородок нет». Тогда Черекаев рассмеялся. Но здесь, в убогом жилище ветерана, ему было не до смеха. «Чем наши люди хуже канадских фермеров? – думал он. – Почему они должны жить в таких скотских условиях?» И тогда, в доме ветерана, он дал себе слово, что сделает все, чтобы обеспечить людей достойным жильем.

В первый же год Черекаев решил проблему с жильем для механизаторов, построив общежитие из щитов, сохранившихся в Алгае еще со времен освоения целины. Одинокие механизаторы стали жить по два человека в комнате. В общежитии был даже гостевой номер из четырех комнат со всеми удобствами, который именовали гостиницей.

«Был даже так называемый номер «люкс», в туалетной комнате которого наш прораб ухитрился установить биде. Гостиничная работница не знала, что это такое и мыла в нем овощи и фрукты к приезду высоких гостей».

На строительство жилья выбить деньги было трудно, а на сельскохозяйственные помещения – можно. Директор шел на ухищрения: строил мелкие зернохранилища, а потом  их перестраивали на жилье. «Мы научились переделывать их на жилые двухквартирные дома, обводя при этом вокруг пальца проверяющие организации, в том числе госбанк, кредитами которого пользовались. Через год-два кредиты на такие мелкие постройки обычно списывали», – вспоминает Черекаев.

«К концу 1968 года у нас оставалась лишь одна семья, нуждающаяся в улучшении жилья. Это была семья директора, то есть моя семья. Мы продолжали жить в старом «финском» домике с печным отоплением, туалетом во дворе и колонкой у калитки».

Вскоре рабочие совхоза старый дом директора превратили в новый, благоустроенный, с центральным отоплением, водопроводом, спальней, детскими и даже рабочим кабинетом. В этом доме после Черекаева жили все последующие директора совхоза.

В поселке почти не оставалось мазанок. Одну,  на центральной усадьбе, директор хотел сохранить на память потомкам, планировал соорудить над ней стеклянный навес. Но что-то не получилось

(Продолжение следует)

ВСЕ РАЗДЕЛЫ
Top