Покатились глаза собачьи…

29 октября 2015
0
2031

Ирма была последней из династии русско-европейских лаек, живших в нашей семье тридцать лет. Её убили пятого июля этого года.

Первую лайку нам подарил друг мужа Толя Кокошкин. Он работал от противочумной станции в Новой Казанке, собирал материал для диссертации и привез туда из Волгограда лайку Зею.

Вот от Зеи мы и получили свою Волгу (лайкам принято давать клички по местам их родины. Помню, в редакции шутили: «Волга есть, теперь еще кошку Яхтой назовите»).

Зею уважали все охотники. Она была азартной, умной, чуткой и бесстрашной. Ее убили, когда в Новой Казанке отстреливали собак: услышав выстрелы, она помчалась прямо на них. Обрадовалась, думала, охота началась. Охотники долго еще ее вспоминали.

Наша Волга была точной копией Зеи: антрацитово-черная с белоснежным «ошейником», кончиком туго закрученного хвоста и белыми «чулками». Красивая, но ужасно непослушная. «Лайки – они независимые. Зато она на охоте свое дело знает», – оправдывал собаку муж, увлекавшийся этим делом.

У Волги, как и у Зеи, тоже был могучий охотничий инстинкт. Предстоящую охоту она чуяла за несколько дней: обычно спокойная, не находила себе места, скулила: «Ну, когда уже – пора». Однажды наши сыновья, мальчишками, отправились в путешествие на надувном десантном плоту по Уралу. Мы считали, что с ними будут взрослые, но выяснилось, что уплыли они вдвоем, с собакой. Три дня сходили с ума от беспокойства. О мобильных телефонах тогда даже не слышали, зато о страшных браконьерских крючьях на реке говорили часто. Они потом рассказывали, что Волга спасла их дважды. Один раз она ни с того, ни с сего прыгнула с плота в воду и поплыла к берегу, заставив причалить и их. На берегу к ним подошел откуда-то взявшийся в глухом лесу человек и посоветовал перетащить плот немного ниже по течению, мол, здесь опасно. А второй раз ночью кто-то пытался подобраться к их палатке, но, услышав низкий страшный рык нашей доброй Волги, больше не совался.

Забыть не могу, как мы с ней однажды в лихие 90-е годы чуть не спасли от смерти человека. Жили мы тогда на Юбилейной. Рядом, в общежитии СМП, было какое-то злачное заведение. Когда мы в тот вечер вышли из подъезда, в темноте ничего не было видно, но Волга что-то почуяла и со своим страшным рыком кинулась к подвальному окну. Там сидели двое, и мне показалось, что третьего они пытаются запихнуть в подвальное окно. (Потом выяснилось, что так оно и было). Я-то знала, что на человека лайка никогда не бросится, но те двое испугались. Мне тоже стало страшно, какая-то угроза от них исходила. Волга это первой почуяла, просто так она бы рычать не стала. «Пьяный что ли?» – спросила я про лежащего. – «Пьяный-пьяный, иди отсюда», – ответили мне. А через два месяца в подвале обнаружили полуразложившийся труп. И до сих пор я не могу себе простить – ведь «говорила» мне Волга, что там что-то плохое, что нужно позвонить в милицию, а я не послушала. Она потом еще несколько раз тянула к этому подвальному окну, может, он еще был жив.

Волга прожила семнадцать лет. Морозной ночью вышла на улицу и не вернулась. Мы искали ее несколько дней, хотели хотя бы похоронить по-человечески. Но она решила по-своему, по-собачьи: смерть – акт интимный и нечего расстраивать им любимых людей.

У нас осталась ее дочь – Джипси. Она тоже была чистопородной русско-европейской лайкой, только в окрасе белоснежного было больше, чем черного.

Джипси на охоту брали уже меньше, чем Волгу, а инстинкт охотничьих собак требует постоянной «пищи», тренировки. Поэтому Джипси не стала такой заядлой охотницей, как ее мать. Но работала тоже хорошо. Джипси прожила восемнадцать лет, она умерла четыре года назад. Несколько раз уходила, но мы ее находили и возвращали. А потом она уже не могла уйти, умерла дома.

За несколько лет до смерти она родила единственного щенка – Ирму. У Ирмы от лайки остались только торчащие уши и пушистый, но не очень тугой бублик хвоста. От роскошного яркого окраса предков – ни следа – серая, как волк. Но инстинкт охотничий она унаследовала, правда применять его приходилось все реже. А вот лаять она любила, как все лайки. Это ее и погубило: соседи Ирму возненавидели. Простить себе не могу: она нас защищала, а я ее защитить не могла.

Не защитила ее и подруга – добродушная водолазиха Богема.

Щенка ньюфаундленда мои дети привезли из самарского питомника, и претенциозное имя, вместе с длинной родословной, вручили там же. Ирма была старше и по собачьей иерархии стала для Богемы примером для подражания, даже когда Богема стала в три раза больше размерами. Ирму убили, скорее всего, дротиком с ядом. Оказался открытым гараж, из которого вторая дверь вела во двор. Умирала она в страшных судорогах и кричала от боли человеческим голосом. Мы обе с Богемой испытали шок. Я не могла оттащить ее от мертвой собаки. Она сорвалась с привязи, когда Ирму уносили. Целые сутки Богема дышала так, как будто вытащила на берег бегемота (водолаз – собака-спасатель на воде). Я повезла ее к ветеринарам, опасаясь, что эту собаку тоже пытались убить, только дозы на ее вес оказалось маловато. «Это стресс», – сказали собачьи доктора и сделали ей «сердечное». Две недели Богема отказывалась от пищи, брала только с рук маленькие кусочки. Мы опять отправились к врачам. По дороге Богема кидалась ко всем, похожим на Ирму собакам. Никаких болезней у нее не нашли. «Такая собака чувствительная», – сказала кинолог Татьяна Кальянова.

Ирма, похоже, стала первой жертвой старого изуверского способа убийства животных – дротиками с ядом. Такое уже было несколько лет назад. Тогда жители поселков области жаловались в редакцию, что их четвероногих «звонков» убивают прямо во дворах. Директор ветстанции объяснял это тем, что дротики эти закупили в России (вроде как – закупили, так надо использовать).

– Собак снова убивают дротиками, – подтвердила Юлия Асиновскова из общества защиты животных. – Акимат дал на это разрешение. Но они не имеют права убивать всех подряд – только тех, кто представляет общественную опасность.

Иногда кажется, что животные намного более человечны, чем некоторые люди.

Фото автора
ВСЕ РАЗДЕЛЫ
Top