Откуда не возвращаются
(Окончание. Начало в №53)
Долгим месяцам немецкой оккупации казалось не будет конца. И все же в начале 1942 года, зимой, жители Новой Семёновки и других населенных пунктов Алексеевского района почувствовали некий перелом в войне. Жившие в тылу у противника, они ничего не знали о сокрушительном разгроме захватчиков под Москвой в декабре 41-го, еще впереди было грандиозное сражение на Волге и пленение крупной группировки немецко-фашистских войск в Сталинграде, и тем не менее гитлеровцы, проходившие через Новую Семёновку и другие соседние села, были уже другими. Их словно подменили! Куда подевались их спесь, наглость, бравада и неизменная повсюду губная гармошка. Кажется, они и в самом деле надеялись еще до первой военной зимы захватить Москву и праздновать победу над большевиками. Но увязли в длительных и изнурительных боях с русскими, неся большие потери в живой силе и технике. А тут еще на захваченных территориях словно сама погода ополчилась против них. Из-за сильных морозов и глубоких снегов, нарушивших снабжение войск, намертво вставал автотранспорт и другая боевая техника. Одетые легко, совершенно не привычные к русским морозам, немецкие вояки, обезумев, рыскали по селам в поисках хоть какой-нибудь одежды и обувки. Отнимали у людей все, порой самое последнее, напяливая на себя кучи всякого тряпья. И все время заходя в дом требовали «яйки» и «млеко», хотя селянам самим нечего было есть.
Многие, в том числе Сависько, жили в погребах, где было больше шансов уцелеть. Хаты, непрочные сельские жилища, крытые соломой, насквозь прошивались снарядами, и если не сгорали, то представляли потом собой какое-то подобие дуршлага от зиявших отверстий.
Спасала конина, не будь ее – людей ждала бы верная смерть от голода. Лошади были и у наших, и у немцев, у последних как на подбор – крупные, грузные. Ну, и убивали их много, тем и кормились. Иной раз мало было раздобыть свежее мясо, гораздо большую трудность и даже опасность представляло, чтобы приготовить что-нибудь из него. Могли, непонятно откуда, открыть стрельбу по дыму, поднимавшемуся от костра или из печной трубы. Однажды мама Веры вот так-то распалила костерик во дворе дома в надежде покормить детей горяченьким, как вдруг буквально в нескольких метрах от нее что-то сильно ухнуло, треснуло, подняв вверх комья земли. В избе моментально повылетали оконные рамы и двери. Женщина лишь чудом осталась жива.
Иногда в истерзанных душах людей робко зарождалась надежда на свое скорое освобождение. Села в округе неоднократно переходили из рук в руки, и как-то Сависьки, чуть приподняв крышку погреба, наблюдали даже рукопашный бой наших с немцами. Он велся примерно в полукилометре от их дома, на горе за огородами, и оттуда неслись очень страшные, душераздирающие крики, схватившихся не на жизнь, а на смерть людей.
В один из августовских дней 1943 года в округе установилась странная тишина, от которой уже давно успели отвыкнуть жители Новой Семёновки. И вскоре по хатам и земляным укрытиям пролетело тревожное: «Всем немедленно собраться в центре села!» Там-то и узнали об отправке в Германию. Кто-то из новосеменовцев стал отказываться, ссылаясь на то, что не с кем оставить больную мать или находя другие, как им казалось, уважительные причины, но разговор с такими был короткий – за колючую проволоку, на сельский пустырь, спешно превращенный накануне оккупантами в мини-концлагерь. Больше этих людей, попытавшихся робко заявить о своем нежелании покидать родную землю, никто не видел.
Маленькой Вере запомнилось, как они мучительно долго шагали куда-то, на ночлег останавливались там, где их и заставала ночь, – в степи, под открытым небом. Иногда то с одной, то с другой стороны доносились звуки, очень похожие на те, что она слышала в родном селе, когда в нем или где-то поблизости шли бои. Было страшновато, хотелось убежать и где-нибудь спрятаться, но – куда убежишь?! Колонну, в которой преобладали женщины и дети, неотступно сопровождали вооруженные гитлеровцы с собаками.
Потом запомнились еще темные, грязные вагоны с жесткими нарами, редкие кратковременные остановки для того, чтобы выпустить людей на волю по нужде. Обычно это делалось где-нибудь в открытом месте, в поле, где был хороший обзор. Крыши вагонов, в которых везли на чужбину несчастных, были покрыты большими белыми простынями. Это на тот случай, чтобы эшелон – в нем же едут гражданские, мирные люди – не бомбили советские самолеты, уже не раз кружившие над ним, и не пустили под откос партизаны. Разумеется, фашисты беспокоились не о безопасности тех, кого они везли к себе в рабство, они тряслись за свою шкуру. Тем же составом в отдельных вагонах впереди направлялись домой в отпуск военнослужащие верхмахта, везли раненых.
Освенцим, Майденек, Бухенвальд – самые страшные лагеря смерти Второй мировой. Всю страшную правду об этом Вера Сависько и ее братья узнают позже, повзрослев, и со всей ясностью осознают: им необыкновенно повезло, что выжили. Но и тогда, в неволе, малолетним узникам казалось, что плохие люди, говорящие на пугающем их чужом языке, хотят отобрать у них последние жизненные силы, умертвить. Время от времени они брали из руки кровь, и тогда сильно кружилась голова, ноги совсем отказывались ходить… Эта болезненная процедура никого не миновала, даже самых маленьких. Братик Ваня, которому в лагерях было всего пять-шесть лет, впоследствии просто паниковал при виде людей в белых халатах, бежал от всяких уколов…
Непонятно, почему их часто перевозили из лагеря в лагерь, но зато это давало немного возможность увидеть мир и по другую сторону мрачного лагерного забора.
Какой-то маленький немецкий городок. Улица, по которой колонной ведут заключенных, и тут же по обочинам стоят тараща глаза немки. Иногда кто-нибудь из них быстренько приближался к женщине или девочке, устало шагавшей мимо, и проводил ладонью по голове, приподнимал платье сзади, и, возвратившись назад, начинал оживленно, со смешком что-то обсуждать с соседками-фрау.
– Мама, почему они нам под юбки заглядывают, – спросит однажды удивленная Вера, и еще больше удивится, услышав ответ. Оказывается, некоторые из немцев, сбитые с толку фашистской пропагандой, всерьез думали, что у русских растут рога и хвосты.
Из Бухенвальда, гигантской фабрики смерти, где ежедневно перемалывались тысячи и тысячи жизней, семья Сависько попадет в небольшой лагерь, в котором и ограда из колючей проволоки уже будет пожиже, и охраны поменьше. Взрослых из него ежедневно будут забирать на восстановление железнодорожных путей, разрушаемых союзной авиацией, а детей – для работы на богатых бюргеров, в их обширных поместьях.
За несколько дней до освобождения исчезнет, как сквозь землю провалится, лагерная охрана, а содержащимся в неволе кто-то даст совет: скорее отсюда, через день-другой нагрянет специальная карательная команда и всех перестреляет. Очень скоро бараки и прилегающая к ним территория опустеют. Многие, правда, недалеко убегут. Рядом протекала какая-то река с высокими крутыми берегами. Люди, еще не уверившие по-настоящему в свое освобождение, вырыли в них норы и спрятались.
Как-то в одну из майских ночей они услышат сверху чей-то тихий осторожный голос. Кто-то сначала по-английски, потом на немецком и русском языке спрашивал их: «Кто тут?» Ответ из-под обрыва прозвучал на русском: «Русские, русские мы». Им посоветовали до утра не покидать своих укрытий. Однако обезумевших от радости людей уже было не удержать на месте. Они повылазили на гребень обрыва, стали обнимать своих освободителей. Это были американцы, какие-то все рослые, крупные парни, желтолицые.
Началась долгая дорога возвращения на Родину.
– Прибыли в ноябре сорок пятого в родную Новую Семёновку, – вспоминает Вера Петровна, – а жить негде – в нашем доме колхоз устроил курятник. Потом, правда, одну половину освободят и поселят нас, и мы будем еще долго жить в не очень удобном соседстве с курами. Как на птичнике! Устроилась трудиться неподалеку в лесхоз, а в свободное время мы с односельчанами, и это продолжалось не один год, занимались перезахоронением своих родных, соседей, солдат, коих тогда, в лихую годину, в наших местах полегло великое множество.
Прежние захоронения, а погибших предавали земле там же, где их обычно и находили после очередного только что закончившегося боя, – в воронках от снарядов или бомб, возле дорог, в садах, огородах, так вот эти захоронения находили достаточно легко, чаще даже не по бугоркам… Маленькой Вере все это прочно врезалось в память, потому что мама, Ксения Сергеевна, боясь ее оставить дома, брала с другими детьми в таких случаях с собой.
Дядю Колю, двоюродного маминого брата, который вместе с другими селянами заживо сгорел в 1942 году в сельском храме, опознали только по металлической коробочке, в ней он всегда хранил табак. В нее и собрали пепел…
Кстати, самого Петра Сависько весной 1947 года, уже после освобождения из плена, арестуют, не предъявив никаких обвинений, и на шесть лет сошлют на поселение на Север, в Якутию. Вот тогда Ксения Сергеевна, опасаясь за родных, и уничтожит снимки, связанные с периодом лагерной жизни…
– Иногда, вспоминая прошлое, я сама себе не верю…, – честно признается Вера Петровна, временами бросая взгляд за окно, где в тон ее печальному рассказу то и дело подвывал ветер со снегом. – Действительно ли все это было со мною, не приснилось ли в кошмарном и ужасном сне? Как только детская психика все это выдержала… Я ведь, например, своими глазами видела, как немцы, расправляясь за своего погибшего генерала с населением Семёновки и Ефремовки, накалывали на штыки младенцев и зажаривали их над пламенем. Как шашлык! Все это они проделывали на глазах у обезумевших матерей, которых держали за руки. Потом заводили тех в избу, пулю в затылок, и сжигали вместе со всеми, с домами.
В 1954 году, когда Вера Сависько уже трудилась на соседнем племзаводе «Красный гигант», в их краях разразится сильная засуха, нечем будет кормить скот, и ее вместе с другими сельскими комсомольцами и активистами направят на заготовку кормов в Западный Казахстан, в племзавод «Анкатинский». Это хозяйство тоже было племенным, выращивало крупный рогатый скот казахской белоголовой породы. Оба сельхозпредприятия, и украинское, и казахстанское, подчинялись одному и тому же главку в Москве. Там, в казахстанских степях, судьба и свела ее с молодым водителем Павлом Ворфоломеевым, задействованным на перевозке сена. Он был из местных, из уральских казачков, и когда парень увидел красивую дивчину из-под Харькова… В общем, скоро они поженились, вырастили троих сыновей, которые все пошли по стопам отца – стали водителями.
– И затянулась та моя командировка на шестьдесят с лишним годков… – пошутила Вера Петровна и на ее лице, кажется, впервые за все время нашего общения появилась улыбка.
(Окончание следует)
