Наталья Смирнова: «От несправедливости – задыхаюсь»
– Буду говорить тебе «ты», поскольку мы ровесники. В честь своего юбилея журналист может себе позволить не взять, а дать интервью? За сорок лет работы в журналистике, в каких газетах успела поработать?
– Если я начну перечислять, то буду напоминать Фунта из «Двенадцати стульев». Тот при всех «сидел», а я писала. Работала в районке, в заводской многотиражке, в областной газете и практически во всех городских газетах.
– Чем был обусловлен выбор профессии? Это была мечта или случайность?
– Пожалуй, и то, и другое. В школе я сочинения писала чуть ли не для половины класса. Но все-таки, наверное, повторялась, поэтому «Лева», наш учитель Леонтий Романович Сылко, у которого я была любимой ученицей и горжусь этим до сих пор, что-то подозревал. Сам он был учеником Юрия Павловича Фокина, заслуженного учителя, легенды нашего Аксая. И с ним всегда советовался. У нас вообще все учителя были замечательные, всех помню, всем благодарна. А уроков литературы мы ждали, как праздника. Лева мог осенью притащить в класс букет осенних листьев и начать стихи читать, а потом мы на тему этого букета сочинение писали. А монологи деда Щукаря читал так, что мы под парты сползали от хохота. А Юрий Павлович был моим соседом, с отцом моим дружил. Помню, как он в школу ходил – с чемоданом, через десяток железнодорожных путей, как у нас говорили – «на ту сторону». В чемодане книги таскал на урок. Говорил – чтобы у каждого на парте лежал томик Пушкина или Есенина. Книги раздаривал. Вся его квартира была книгами заставлена и завалена. У меня тоже несколько его книг есть с дарственными надписями. Ну, так вот, Лева мне говорил в десятом классе: «Вам на журфак нужно поступать». Вообще он нас на уроках на «вы» называл. До сих пор помню, как он мне в шестом классе сказал: «Уважаемая Наташа, вы …». Сразу сама себя зауважала. Журфаки тогда только при университетах были. В университет я, может, и прошла бы, но уперлась и не пошла последний экзамен сдавать – иностранный язык. Чем глубоко обидела нашу учительницу немецкого Анну Яковлевну Шваб, когда она об этом узнала. А ведь она научила нас говорить на немецком почти свободно, и все «плюсквамперфекты» я знала назубок. Но немецкий также блестяще, как русскую литературу, я бы не сдала! Представляете, когда я стала отвечать, вокруг меня собралась вся комиссия. Кто-то из комиссии спросил: «Что у нее по сочинению?» Кого-то послали за моим сочинением. Думаю, все, провалилась. И продолжаю сравнивать Пушкина с Байроном, читаю наизусть, цитирую классиков, критиков. Честно, я тогда не поняла, из-за чего вся эта суета, думала, что так, как нас, учат всех или наоборот, что я плохо знаю. Оказывается, я их поразила своими знаниями, которые во многом превосходили школьную программу! Вот как нас учили, какие у нас были учителя! Университетские преподаватели меня спрашивают: «Вы какую школу окончили?». Я говорю: «523-ю». «Где?» – «В Казахстане» (тогда еще был не город Аксай, а станция Казахстан, и школы считались по всем станциям). Они между собой: «523-я школа, большой город, наверное. А кто у вас учитель?». А я уперлась: «Да, большой город, так и называется – Казахстан». Дурацкая провинциальная ущербность, было стыдно признаться, что я с какой-то несчастной станции. Но они все равно в конце концов поняли. А фамилии своих учителей я им назвала, тут мне стыдиться было нечего – пусть знают, какие в провинции учителя! Журфак у меня все-таки состоялся, правда, заочный, почти через десять лет.
– Но все-таки, наверное, не только знаниями литературы определялся выбор профессии?
– Конечно, нет. Мы же все тогда романтиками были. Кем быть? Журналистом, чтобы «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете». Или геологом, чтобы «все богатства взять из-под земли». Или следователем, потому что «кое-кто у нас порой честно жить не хочет». Но поступила я сначала на литфак нашего пединститута. Год в школе проработала в Одесской области, муж в то время учился в Одесском университете на юридическом. У меня было классное руководство в девятом классе. Осенью послали нас виноград собирать. Мои ребята как рванули по этим виноградникам, только корзины успевают таскать, а я сразу отстала. Они корзину перевернули, говорят: «Вы сидите, мы сами». И по очереди мне виноградные кисти носят, сорта называют. Меня тогда поразило, что грязные руки они перед обедом виноградом мыли: возьмут в руки кисть, раздавят и смоют грязь. Винограда было – как грязи. Тут же при колхозе винодельческий завод был. А девчонки с моим сынишкой после уроков нянчились. Такие замечательные ребята. Там жили украинцы, болгары и гагаузы – Татарбунарский район, село Димитровка. А хозяйка у меня была старая еврейка – детский врач Адалина Абрамовна. В войну ее от фашистов местные жители спасли. И потом она многие годы их детей лечила. Добрые, трудолюбивые, отзывчивые люди. У меня однажды по дороге в садик коляска детская сломалась, а я в школу торопилась и бросила ее на улице. После работы прихожу, а коляска во дворе стоит – отремонтированная. Даже не знаю, кто это сделал. Село чистенькое, каждая хозяйка свой участок тротуара на улице мыла. Конечно, жили не то, что здесь: и дома у них по тем временам были большие, и виноградники у каждого, и бочки вина в подвалах. У меня Украина сейчас – как рана в сердце. Вот те мои ученики, которые почти мои ровесники, сейчас уже немолодые люди, что с ними, с их детьми?
Потом я вернулась в Аксай, к маме. Пошла в редакцию районки. Редактором был Александр Корсунов, младший брат писателя Николая Корсунова. Когда пришла на работу устраиваться, он на меня посмотрел и говорит: «А что вы умеете делать?». Я говорю: «Ну, была бы я Ларисой Рейснер, то сказала бы, как она: «Скакать верхом, стрелять из пистолета и писать статьи».
– А что, в самом деле – верхом, стрелять…
– Да нет, конечно. Просто завидовала ей. И писать-то не умела, как выяснилось. Газетная статья – это ведь не школьное сочинение.
– Свое первое задание помнишь?
– А то. Оно и было моим пропускным билетом в редакцию. Меня послали написать очерк о местном хирурге. Это я уже потом узнала, что очерк – один из самых сложных газетных жанров. От всей моей «изящной словесности», которую я развезла чуть ли не на всю школьную тетрадь, редактор оставил четвертую или даже пятую часть. Думала – не возьмут. Но материал опубликовали. Когда я его увидела в газете, ощущение было похоже на то, когда мне в роддоме первый раз показали сына. Помню, линотипистка Надя Корсунова отлила на линотипе строчку с моей фамилией и положила ее мне в ладонь – на память. Сейчас уже не знают, что такое линотип. Строчки отливали в металле, и они были горячими. Я этот кусочек металла долго хранила. Иногда мне кажется, что я и сейчас чувствую его тепло. И свое первое дежурство помню по газете. Ночью номер подписала и принесла домой газету. Кричу: «Смотрите, у меня – завтрашняя газета!» Этого моего восторга никто понять не мог, даже в редакции. А мне это казалось каким-то чудом, какой-то машиной времени: завтра еще не наступило, а газета с завтрашним числом – вот она.
– Говорят, районка – хорошая школа для журналиста?
– Правильно говорят. Там хоть и было такое же подразделение на отделы – партийной жизни, сельского хозяйства, промышленности, культуры, как и в областных, республиканских газетах – но корреспондентов было намного меньше. Фактически в каждом отделе один зав и ни одного корреспондента. Поэтому писать приходилось на разные темы. Вот только на партийную тему я никогда не писала. А с Пал Санычем Логашкиным, он был завсельхозотделом, в командировки по колхозам ездила. Мне нравилось общаться с людьми, живущими на земле, у них не было всех этих идеологических заморочек. Крестьян больше, чем очередной съезд партии, волновал вопрос, будет дождь или нет, и какой будет урожай. Тогда говорили «битва за урожай», а потом над этим стали смеяться. А я помню – это действительно напоминало битву, так люди работали! Помню руки этих механизаторов, которые они пытались отмыть на полевом стане перед обедом, их лица запыленные. И при этом какая-то удивительная сила, одухотворенность от них исходила. А вкуснее обеда на полевом стане, я никогда ничего не ела. Фашисты в первые годы войны наши колхозы не разрушали, потому что думали, что они на них будут работать, а мы сами, своими руками в 90-е годы разрушили все, что было создано многолетним трудом миллионов. Не могу забыть, как эти крестьяне потом пытались «достучаться»: все разрушают, растаскивают. Рабочих, про которых я когда-то писала, с завода сокращали. Как торговали они, униженные, на рынках, спивались, вешались…
– То есть перестройку ты не приняла?
– Еще как приняла! Нас же так достала вся эта коммунистическая пропаганда, партия! Но сегодня я стыжусь той своей эйфории. Стыжусь того значка, с надписью: «Перестройка, демократия, гласность, Я – ЗА», который тогда с гордостью носила на груди. Мне стыдно за восторг, с каким мы слушали словоблудия последнего Генсека и последнего президента СССР и политиков, поносивших партию, которую еще вчера славословили. Всех этих «младореформаторов», не дрогнувшей рукой кинувших огромную страну в разруху, а миллионы людей в нищету. А ведь мы с Татьяной Азовской даже телеграмму в их поддержку отправляли в Верховный Совет! Она теперь говорит, что ей себя жалко. А мне за себя – стыдно! Нельзя было так обманываться! Радовались – свобода, демократия, любые книги. Но пока мы читали Шаламова с Солженицыным, они делили страну. Территории, недра, заводы, фабрики – все, что было создано десятилетиями каторжного труда миллионов. Этим миллионам раздали бумажки под названием ПИКи и сказали, что это – часть их общенационального достояния. Что через эти бумажки они станут совладельцами заводов, фабрик и недр, а колхозники – земли, техники и всего, что было построено. Оказалось, что эти бумажки годятся только для одного. А они проявили неслыханную гениальность и в мгновение ока стали миллионерами. А насчет книг, фильмов – так все равно мы читали все, а зарубежные фильмы на наших экранах были самые лучшие, самых лучших режиссеров, не то, что та порнография, что хлынула в перестройку, да и сейчас. У меня до сих пор сохранился томик «Мастера и Маргариты», изданный русскими эмигрантами в Париже в 60-е годы. «Роковые яйца» Булгакова, другие произведения я читала «в списках» в Москве, у нас на журфаке передавали их из рук в руки на одну ночь. Читали, искали что-то между строк. Сегодня я думаю – чего там было искать в этих «Яйцах»? Да и в «Мастере» тоже. В смысле образования, тяги к нему у нас была потрясающая страна! Сколько мы читали! Было стыдно не знать какую-то новинку, не говоря о классике! Сколько мы в Москве простаивали в очередях за билетами в театры! Помню огромную очередь в Выставочный зал. Была выставка картин Ильи Глазунова. А журфак как раз напротив Манежа. Каждый день километровые очереди до самой библиотеки. Однажды выхожу с факультета ближе к вечеру – нет очереди! И в зале совсем мало зрителей, зато ходит сам Глазунов! Если бы не моя чертова застенчивость, я бы даже могла взять у него интервью. Сегодня жутко обидно за упущенные возможности: ученые с мировыми именами, знаменитые артисты, режиссеры, может, и не отказались бы дать интервью провинциальному журналисту. Но мне всегда было неудобно навязываться знаменитостям. Я перед преподавателями поначалу трепетала, но они оказались очень простыми и доступными, без всякого снобизма и высокомерия. Журфаку МГУ, Москве я, прежде всего, благодарна за это приобщение к театрам, выставкам, музеям, за знакомство со многими людьми из разных уголков страны.
Мы обычно жили в ДАСе – Дом аспиранта и стажера МГУ на Шверника. Два соединенных шестнадцати-этажных корпуса, внизу – библиотека, читальный зал, столовая, кафе, бассейн и киноконцертный зал. В этом зале постоянно были какие-нибудь встречи, приходили артисты, писатели. Юрский читал стихи, а потом мы задавали ему вопросы. С Рязановым была встреча. Однажды Новодворская заявилась и стала вещать. Тогда ее еще мало кто знал, но по ДАСу слух пронесся: диссидентка пришла. Правда, в зал ее не пустили, она в холле клеймила советскую власть. Ее о чем-то стали спрашивать, а она как будто не слышит, говорит и говорит. Удивительно, но спустя много лет она нисколько не изменилась – ни внешне, ни в манере говорить, не слушая собеседника, только больше ненависти и злобы стало к стране, в которой она жила. Но тогда мы перед такими какой-то пиетет испытывали: люди пострадали за свои убеждения. Сегодня они ничего не вызывают, кроме брезгливости. Нельзя жить в стране и поносить ее. Сейчас все поменялось – это они, либералы, затыкают теперь рот всем, у кого иное мнение.
– Журналисту обязательно иметь специальное образование?
– Вовсе не обязательно. Очень многие журналисты стали известными, не оканчивая журфаков. Аграновский был военным летчиком, по образованию историк, а прославил своими статьями газету «Известия». На журфаке писать не учат. Но дают представление о жанрах, о методах подачи, построения материала. По большому счету это гуманитарное образование в широком смысле. Мы изучали историю журналистики – нашей и зарубежной. Сегодня газеты стараются подавать материалы, как это принято в западной прессе: факт-комментарий. Чтобы никаких выводов (пусть их читатель сам делает), никаких своих мнений и суждений. Сухая констатация факта, бесстрастный комментарий. Традиции русской журналистики совсем иные – это, в основном, публицистика, очерк, статьи-исследования, аналитические материалы. И всегда присутствие в них автора, его личности, его мнения, отношения к тому, о чем он пишет. Это присутствие читателем не должно быть замечено, но если статья трогает за живое – значит, оно есть. Белинского не зря называли «неистовым Виссарионом» – за страстность его статей. Почему очерки Гиляровского читают до сих пор? Потому что он писал о том, что сам видел, о тех, с кем сам близко общался, кому сопереживал, потому что писал не отстраненно, а с болью. Вот в литературе есть такое понятие – лирический герой. Это как бы тот, кто стоит за автором. Газета – не литература, она к реальной жизни намного ближе, к реальным героям газетного очерка лирического еще не добавишь. Поэтому роль этого лирического героя должен играть сам автор. В короткой заметке или информации такой герой, конечно, не нужен. Я говорю об очерках или статьях на моральную, социальную тему. Работать в «Информбирже» для меня комфортно именно потому, что газета придерживается этих старых традиций журналистики. В отличие от «светочей демократии» здесь не указывают, какие газеты читать, какие каналы смотреть, и какое мнение «правильное».
– Чем газеты в советские годы отличались от современных?
– Советская журналистика продолжала традиции старой русской журналистики, но была более идеологизированной, что ли. Все СМИ были государственными и, так сказать, проводили политику коммунистической партии и правительства. Кто помнит – это длинные нудные доклады, статьи. Но это не журналистика, а, как говорили газетчики, официоз. А писали, в основном, о людях труда, о хорошем. Критики было мало, но если она была, то по ней сразу принимали меры. Сегодня можно сколько угодно критиковать, но ничего не меняется.
– Значит ли это, что вообще не должно быть государственных газет и телеканалов?
– Наверное, государство не может оставаться без своего рупора, кто тогда будет проводить его политику? Ленин ведь был прав, когда в статье «О печати», оправдывая ее зависимость от партии, вопрошал: а свободен ли буржуазный писатель от своего издателя и от денежного мешка? Действительно, лучше уж, наверное, от партии зависеть, чем от денежного мешка. Еще Наполеон сказал: «Я больше боюсь трех газет, чем ста штыков». А вместе с армией Гитлера в нашу страну в 1941 году вошла целая дивизия всевозможных репортеров, фотографов, операторов, пропагандистов. Так что Ленин был прав, называя печать «коллективным пропагандистом, агитатором и организатором».
– Сегодня говорят об информационной войне…
– А она не прекращалась. Просто мы об этом не догадывались. Почему мы в 90-е годы так обманулись? Поддались пропаганде, которая лилась со страниц газет, с экранов телевизоров. Причем нонсенс: антигосударственную пропаганду вели все, в том числе и государственные СМИ. Это тогда началось развенчание нашей Победы, подвигов героев Великой Отечественной войны, унижение ветеранов. Сегодня спохватились, а ведь все эти статьи о «героях Украины» – Бандере и Шукевиче – стали появляться тогда, и ни где-нибудь, а в российских газетах и журналах – «Комсомолке», «Огоньке», «Известиях». И выражение «Москаляку – на гиляку» тогда я впервые прочитала, кажется, в статье Яковлева, который, кстати, заведовал идеологией. Это такая технология, разработанная Овертоном: шаг за шагом делать немыслимое сначала допустимым, а потом нормой. Всего пять шагов, и вот уже война не Великая Отечественная, а советско-нацисткая, не война народа с фашизмом, а Гитлера со Сталиным. Есть еще и шестой шаг – это когда такую «норму» делают диктатурой и всех, кто с этим не согласен, подвергают репрессиям. Это то, что сегодня происходит на Украине: всех, кто имеет другое мнение, кто осмелился надеть георгиевскую ленту, избивают, сажают, убивают. Фашистско-сектанская власть объявила часть своего населения недочеловеками, ватниками, колорадами и уже полгода безжалостно его уничтожает. А либеральная пресса называет это «борьбой с сепаратистами». Когда журналисты ведут свои репортажи с Донбасса под обстрелами, когда показывают кадры с разгромленными городами и селами, трупами замученных и убитых, раненых детей и женщин, когда журналисты сами погибают, чтобы донести эту правду, они называют это пропагандой! А себя – журналистами! Нет, это не журналисты, это подонки, которые выполняют гнусный заказ. А заказ у них – такое же устроить в России, в Казахстане. Отсюда появляются сайты с какими-то склизкими, как и их хозяева, названиями и провокационные статьи. Если я сегодня жалею о своем возрасте, так только потому, что не могу сама поехать туда, где сегодня борются с фашизмом. А они – молодые – сидят на своих откормленных задницах в теплых редакциях и тиражируют паранойю о «российских войсках и российской угрозе», пишут гнусные провокационные статьи.
Тут недавно в одной российской либеральной газете один автор, названный «казахстанским журналистом», который успел отметиться в Уральске, озаботился тем, что казахстанское общество «зомбировано российской пропагандой» – мол, не те каналы мы смотрим, хорошо бы их запретить, как на Украине. Надо, мол, «правильные» каналы смотреть. Они что, будут указывать, какие каналы нам смотреть!? Мы, значит, должны верить Порошенко и всей его фашистско-сектантской клике? Или госпоже Псаки? Или Обаме, объявившем о высшей американской расе, которой все можно?
Еще никогда в мире не было такого откровенного цинизма. Гитлер хотя бы не притворялся. Больше всего меня потрясло заявление Порошенко вскоре после избрания: «Донбасс почувствует нашу любовь и заботу». И тут же туда была брошена тяжелая артиллерия, бомбардировщики, «грады». Так ведут себя маньяки: говорят о любви к жертве и режут ее на кусочки. Даже у уголовников есть свой «кодекс чести». Этот паноктикум, который пришел к власти в Киеве, и все, кто им потворствует – хуже уголовников. Они не подчиняются никаким законам – ни юридическим, ни человеческим, ни даже уголовным. И также ведет себя «цивилизованное западное сообщество». Вот если «пусики» из «Pussy Riot» к ответственности привлекут за шабаш в алтаре храма, они тут же поднимутся на их защиту. А когда на Донбассе детей убивают, то они вроде как этого не видят. Я от этой несправедливости, этого равнодушия дышать не могу!
Я уверена, что большинство казахстанцев тоже возмущены тем, что творит власть на Украине . Это нашим «либерастам» хочется сделать раскол в обществе. Многие у нас просто недооценивают опасность, мол, это далеко, не у нас – то где-то в Югославии, то в Египте, в Афганистане, Сирии, Ливии. А теперь уже совсем близко – на Украине. Недавно прочитала на сайте какого-то «антиевразийского форума»: «Мы, патриоты Казахстана, не можем закрывать глаза и молча наблюдать за отравленными духом шовинизма идеологическими инъекциями в тело казахстанского общества. Не допустим символов империи, которая долгое время притесняла казахов, захватывала наши земли, устраивала голодомор и погубила миллионы людей», – призывает некий Мамай запретить в Казахстане георгиевскую ленточку и цвета российского триколора.
Можно было бы посмеяться над этим стилистическим изыском, это надо же, как завернул – «инъекции в тело общества!». Но не смешно, потому что «идеологическими инъекциями» этот Мамай называет символ Победы, а врагами – Россию и русских. Не смешно, когда какой-то журнал в Казахстане отмечает день рождения Гитлера, а какая-то газета пересказывает эту гнусность и выставляет на верхний колонтитул первой полосы портрет нациста, уничтожившего миллионы людей. Я думаю, за такие вещи нужно привлекать к уголовной ответственности – за оскорбление ветеранов и плевок в души миллионов людей. У этих казахстанских «патриотов» та же риторика, что на Украине – голодомор, русские оккупанты, Путин – агрессор. На Украине так же русофобские силы формировали образ врага, так же взращивали нацистов. А потом – «цветная революция», неизвестные снайперы, кровопролитие. И страна – в качестве геополитической подстилки США в борьбе с Россией. Я, когда работала в одной независимой газете, туда на электронную почту шли рассылки статей и блогов разных «правозащитников» и «либералов». Тогда Майдан на Украине только начинался. Помню, возмутила статья из Польши, подписанная казахской фамилией. Ну, понятно, какая риторика: Рашка-говняшка, Путин – агрессор, Россия – враг, Майдан – молодец, Казахстану – образец. Я пишу на ее адрес:
– О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? Волненья в Украине?
… И ненавидите вы нас.
За что ж? Ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы,
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Она это прочитала и спрашивает: «Кто это пишет?» Я ей: Александр Сергеевич Пушкин! Вот только Литву на Украину в его стихотворении «Клеветникам России» заменила. Во времена Пушкина Украины еще не было. Но как будто не прошло почти двести лет! Как будто он знал, что мы еще раз своей кровью спасем «Европы вольность, честь и мир». И как стара эта ненависть, эта злоба к нам. За то, что мы честные, справедливые, сильные и не привыкли прогибаться. И именно поэтому наш народ непобедим. А для меня, человека советской закалки или как они говорят «ватника», «колорада», «совка», все люди бывшего Союза – это один народ.
Беседовал Павел Гилев
Фото Ярослава Кулика
и из архива Натальи Смирновой
