На водах Прикарпатья
(Окончание. Начало в №№ 45, 47-50, 52, 1, 4)
В городе постоянно работают архитекторы, и ни одно более или менее серьезное строительство не обходится без них – сначала в земле «покопаются» они, неутомимые исследователи минувших эпох, и только потом разрешается развернуть на этом месте строительные работы.
Попадаем в самый центр Львова, видим памятник поэту Тарасу Шевченко, поставленный сравнительно недавно на средства, собранные диаспорой украинцев, что проживает в Аргентине. Когда поворачиваешься к памятнику спиной и, пройдя немного вперед, поднимаешь голову вверх, взгляд упирается в… Статую Свободы. Очень похожа на известную всем нам заокеанскую фигуру с исходящими в разные стороны от головы лучами и факелом в правой руке. Однако эта львовская «дама» не стоит, она сидит: на самом краю купола музея этнографии и художественного промысла и образует вместе с другими фигурами композицию «Бережливость». Когда-то в этом старинном здании располагалась Галицкая сберегательная касса, и необычная скульптурная группа на ее крыше символизировала экономический прогресс края.
Примечательно, что этнографический музей со своей удивительной скульптурной группой стоит на проспекте Свободы.
Неподалеку театр оперы и балета, являющийся одним из лучших в Европе. Здание, исполненное в ренессансо-барочном стиле, имеет такую насыщенность замечательнейшими архитектурно-скульптурными элементами как снаружи, так и внутри, что им можно без устали любоваться часами.
– Оперный театр, – с улыбкой сказала нам экскурсовод, – всегда можно носить с собой. Достаточно заиметь купюру достоинством в двадцать гривен и никогда не расставаться с ней. Театр изображен на национальной банкноте.
Старинная аптека. Мы как-то неожиданно попали в нее. Приоткрылась неприметная входная дверь, и мы сразу очутились в темноватом помещении с низким сводчатым потолком среди полок и прилавков с различными банками и склянками из стекла, глины, фарфора. Тут же – массивные кассовые аппараты позапрошлого века. Скромный станок, на котором печатались этикетки для реализуемых лекарств. Они приготовлялись тут, в аптеке. Работа была тяжелой, ею обычно занимались мужчины. По какому-то мрачному тоннелю в подвале проходим в маленький внутренний дворик, куда почти не проникает солнечный свет. Такие дворики – типичны для старого Львова. Воссоздано тут и жилище древнего алхимика. Печка, кадушка с сухими травами, по стенам развешана потемневшая от времени металлическая посуда. На полу – большая черепаха.
Львов давно славится своим шоколадом, и нам, конечно, дали возможность побывать в специализированном магазине. Бросились туда уже почти бегом, спасаясь от холодных струй дождя. По существу это было – без всякого преувеличения – царство шоколада. В каких только формах и видах он тут не реализовывался! Десятки, нет – сотни и сотни всяких наименований! И все это буквально просилось в руки посетителей. Единственное, что сдерживало их, скажем так, аппетиты, желание как можно больше унести с собой лакомой продукции – достаточно высокие цены. Но, говорят, местный шоколад стоит того, чтобы на него раскошелиться. На все про все нам дали ровно двадцать минут.
Покинув магазин, снова попадаем под ливень, который, кажется, и не думал прекращаться. И только сейчас обращаем внимание на то, что мы не одиноки на этой старинной, замощенной камнем улочке. В нескольких метрах от нас, на ее противоположной стороне, стоял бронзоволицый худощавый человек в платье старомодного покроя. В руках на уровне груди он держал перчатки. Голова с буйной шевелюрой была непокрыта, и вообще он не обращал никакого внимания ни на ливень, ни на изредка пробегавших мимо него людей. Я спросил у своих спутников, кто, мол, это.
– Леопольд фон Захер-Мазох, – был ответ. – Тот самый Захер-Мазох, от которого произошло всемирно известное выражение «мазохизм». Он жил где-то тут неподалеку в XIX веке, и, возможно, много раз гулял по этому переулку.
И еще добавили информацию. Рядом со старинным персонажем обычно находится какая-то бойкая дивчина и хлещет всякого, кто к нему подходит и запускает руку в широко оттопыренный левый карман брюк. Никакой дивчины мы тогда не увидели – может быть, ее напугал нестихавший дождь, – но края кармана блестели золотом как начищенные. Видно, не одна тысяча проворных рук в нём побывала.
Захер-Мазох вырос в аристократической семье, и когда его однажды побила родственница по линии отца, испытал от этого удовольствие. Мальчика с ранних лет привлекали сцены жестокости и насилия, он буквально зачитывался житием мучеников. Когда он стал писателем, эти его странные наклонности в полной мере отразились в творчестве.
Последние минуты во Львове мы провели в небольшом ресторане с видами старого города. Возле входа, чуть ли не в обнимку, сидели два подвыпивших приятеля с чемоданами. Видимо, они только что присели перед дальней дорожкой. Я неотрывно смотрел на эту скульптурную группку и с грустью думал о том, что и мне совсем скоро предстоит разлука с этим удивительным городом и краем.
