Между прошлым и будущим

27 октября 2016
0
1460

(Продолжение. Начало в №38, 40-42)

В Адыгее мало промышленности, но развит туристский бизнес: природных достопримечательностей здесь великое множество. Но большого наплыва туристов мы не наблюдали. Даже в Национальном заповеднике была всего одна небольшая группа, возможно, туристы сплавляются по рекам, разбредаются по горным тропам, пещерам и прочим экзотическим местам. Но почти в каждом посёлке (здесь их называют по-казачьи «станицами») организуют конные прогулки.

Верхом по горным тропам

Даже монахи Свято-Михайловского монастыря имеют свою конюшню. Мы поговорили с одним молодым монахом, который год назад пришел в монастырь, был послушником, а недавно принял постриг. Рассказывать, какие обстоятельства привели его сюда, он отказался – это личное и говорить об этом вообще не положено. Но сказал, что здесь нашел покой и умиротворение. И показал нам, где у них находится конюшня.

Но мы уже пообещали взять лошадей у казака в нескольких километрах от монастыря, поэтому отправились обратно. Этот «Кубанский казачий стан» (громкое название для убогого барака) расположился на небольшом плато у гор. Настоящего донского жеребца, которого хозяин показывал нам по дороге в монастырь, туристам, конечно, не дают (и слава Богу!), для этого у них есть лошади попроще и поспокойнее.

У стана маленькая белокурая девочка водила под уздцы лошадь.

– Не боишься? – спросила я ее.

– Не-а, – застенчиво ответила она.

– Любишь лошадок?

– Ага.

Девочку звали Настя, она – дочка хозяев стана. Ее мама Надя, окинув нас придирчивым взглядом, пошла подбирать каждому соответствующую лошадь, а потом деловито седлать их. Лошади были, конечно, не «донцы», но очень чистые, ухоженные, с блестящими боками и шелковистыми челками и гривами. Наде помогал смуглый, похожий на черкеса, подросток, она сказала – племянник. Наконец, все мы взгромоздились (иначе не скажешь), и вереницей в семь лошадей отправились в путь. Впереди Надя на каурой лошади, за веревку ведет низкорослую лошадку, на которой сидит мой шестилетний внук, а замыкает процессию Надин племянник Гришка.

Сначала мы идем по тропе через сад, ветки цепляют за голову, сливы и алыча сыплются чуть ли не в рот.

– Не наклоняйтесь в сторону – свалитесь! Наклоняйтесь только вперед, – кричит нам Надя, увидев, что ветки хлещут нам прямо в лицо.

Она постоянно оглядывается назад. А я с тревогой смотрю на своего внука впереди, который к моей гордости сидит в седле так, как будто в нем родился. Надя мне льстит: «Не беспокойтесь, он настоящий казак».

И только тут мне приходит в голову: а несут ли какую-нибудь ответственность за безопасность туристов организаторы таких экскурсий? Но об этом думать не хочется, тем более, что мой конь с гордым именем Пегас демонстрирует мне свое пренебрежение: постоянно останавливается, отчего вся наша процессия встает, мотает головой, начинает хватать траву и никак не хочет меня слушаться. «Резче дергайте за узду!», – кричит мне Надя, но мне жалко коня, ведь во рту у него эта железная штука, которая, наверное, причиняет ему жуткую боль.

– Лошадь должна чувствовать твердую руку, – поучает Надя, а я думаю, что седло-то она мне, наверное, по своему размеру подбирала, потому что я в нем буквально болтаюсь.

Так и не научившись резко дергать за узду, решила с Пегасом по-хорошему. Попробовала ему петь, но в голове вертелось совсем неподходящее: «Вот и прыгнул конь буланый с этой кручи окаянной». А тут как раз сад кончился и пошли такие кручи, что мама не горюй. А Пегас в сторону пропасти все головой мотает, и внук впереди в седле покачивается, и внучка, отчаянная любительница лошадей, где-то сзади, а оглянуться не могу – и без того голова кружится. Стихи Пегасу, несмотря на его поэтическое имя, тоже не понравились: он, как будто специально меня пугал, прядая головой в сторону пропасти. Тогда стала Пегасу всякие хорошие слова говорить, по шее гладить, и он перестал головой мотать и траву под ногами хватать.

– Вы с ним разговариваете? – услышала Надя мой разговор с Пегасом, и я поняла, что ей это понравилось.

Пока мы трясемся на лошадях, Надя успевает провести экскурсию, хотя для этого ей приходится кричать.

– Вон там станица, – машет она в сторону рукой – называется Новосвободная. А раньше называлась Царская, потому что там в 1881 году царь Александр Второй подписал договор о мире с Турцией. И царь там построил часовню в память о погибших в той войне, а рядом поставили памятник в честь окончания Кавказской войны. Сейчас там одни развалины остались, а раньше из монастыря каждый год совершали крестный ход до часовни, – рассказывает она.

Нам не до экскурсий, смотреть на скалы и пропасти сил нет – страшно. И хочется только одного – чтобы все это скорее кончилось. Только нашла я понимание с Пегасом, как мы остановились. Сползли со своих лошадей, Гришка быстренько привязал их к деревьям и дальше мы отправились пешком.

Надя вела нас какими-то тропами и рассказывала: «Вот эта скала называется Верблюд, видите, как похожа – морда, два горба. А эту называют Плачущий монах – видите, похожа на профиль человека? По легенде монах из Михайловского монастыря замуровал себя в пещере, чтобы грехи свои и людские замолить, и там умер. С тех пор с этой скалы струится вода, как будто она плачет об этом монахе. А по другой легенде, на этой скале лил слезы юноша, у которого украли и насильно выдали замуж возлюбленную. И так он сидел и плакал много-много лет, пока не окаменел и не превратился в скалу, а его слезы – в ручей, который бьет из родника на вершине этой скалы».

Потом Надя выводит нас к скале, нависающей над краем пропасти, и встает, как мне кажется, на самый край. При этом приглашает и нас последовать ее примеру.

– Глубина этого ущелья от пятидесяти до трехсот метров. Не бойтесь, вставайте сюда, – говорит она. – Это известняк, он еще лет двести не обвалится.

Нет уж, спасибо, подальше от этого края, даже если он продержится еще тысячу лет. Я представляю, как много всего можно передумать, если лететь вниз эти триста метров, если, конечно, до этого тебя не превратят в месиво края скал, и я хватаю внука и тащу его подальше. Нет, нам, степным людям, эти красоты не по нервам.

А Надя, как заправский экскурсовод, продолжает:

– Вон та скала называется Сердцем Дракона, – показывает она на гору, по форме действительно напоминающую огромное сердце. – По легенде жил в этих скалах страшный дракон, который похищал юных девушек и держал их в своей пещере. Никто не мог убить дракона, потому что для этого надо было вырвать из его груди сердце. Но, наконец, нашелся храбрый юноша, который вышел на схватку с драконом, вырвал у него сердце и забросил высоко в горы.

Фотографировать глубину то же самое, что высоту: и то, и другое пленку как будто поглощает. Если смотреть – захватывает дух и замирает сердце. В кадре получается что-то невнятное.

Потом мы еще ходили по каким-то тропам, смотрели на какие-то скалы, слушали легенды, похожие друг на друга.

Мне запомнилось название одного небольшого водопада на ручье – Манькин шум. Легенда с ним связана чисто житейская. Однажды женщина по имени Мария поссорилась с мужем, приревновала его и сказала, что пойдет и утопится. Пришла на берег ручья, оставила на берегу одежду, а сама ушла в соседнюю станицу к подруге. Муж увидел одежду на берегу и решил, что жена свое намерение выполнила, поднял шум, всю ночь вся станица по дну ручья шарила, а жена наутро явилась – живая и невредимая. Отсюда у водопадика такое название – Манькин шум.

Надя подвела нас к дыре в скале, сказала, что здесь когда-то была пещера, потом скала разрушилась, осталось одно отверстие и вот, если загадать желание и через это сквозное отверстие пройти, ничего не задев, то желание непременно сбудется. И полезли мы через эту дыру в скале, прекрасно понимая, что исполнение желания – это обычная уловка экскурсоводов.

Зато на обратном пути мой Пегас вел себя прекрасно, наверное, привык. Я даже бросала поводья и на ходу срывала с деревьев крупные и очень сладкие сливы.

– Лошади – умные животные, – говорит Надя, – они чувствуют тропу и никогда не причинят вреда ни себе, ни наезднику. И по горным дорогам лучшего транспорта никогда не было.

Что-то мне так не кажется. Лошадям простор нужен, земля, а не эти скалы под копытами. И кто бы сомневался, что они умные, но все равно с непривычки страшновато. Поэтому когда мы вернулись к «казачьему стану», все вздохнули с облегчением. И три тысячи рублей за это удовольствие было не жалко – главное, оно кончилось.

Нет, скакать по степи – чтобы ветер в лицо, чтобы грива у коня развевалась, чтобы впереди необъятная степь и небо – вот это счастье! А пробираться по горным тропам, когда все время кажется, что конь под тобой оступится, сломает свою тонкую лодыжку или вдруг того хуже – взбрыкнет в сторону ущелья…

Вообще, если брать конные прогулки, то лучше многодневные – тогда, наверное, привыкнешь и к лошади, и к тропам, и к высотам. А так – одно нервное напряжение. Но это мое личное впечатление человека, испытывающего страх высоты.

– На овес зарабатывают? – спросила я Надю, которая быстро начала освобождать лошадей от сбруи.

– Зарабатывают, – ответила она. – Но зимой туристов маловато, корма дорогие, запасти надо.

И пожаловалась, что уход за лошадьми – это тяжелый труд, без любви к этим животным на это не пойдешь.

– А когда они старятся, – показала я на коней, – вы их…?

– Что вы! – воскликнула она. – Как можно? Мы же казаки! Для казаков конь – это друг, член семьи.

– А я слышала, что адыги тоже своих лошадей не убивают, это правда?

Надя опечалилась и сказала: «Они конину едят».

По ее словам, разводить лошадей они с мужем стали лет десять назад: бросили работу и квартиру в городе, арендовали здесь землю, рассадили сад, построили конюшню. Такая жизнь им очень нравится: во-первых, она обожает лошадей, всегда мечтала ездить верхом, во-вторых, здесь красивая природа, чистый воздух.

– А за детей не страшно? Вдруг уйдут туда, – показываю в сторону ущелья.

– А чего там страшного? – удивляется Надя. – И зачем им туда ходить?

Нет, нам, степнякам, горцев не понять.

(Продолжение следует)

Фото автора
ВСЕ РАЗДЕЛЫ
Top