Лукавый горький странник
Имя писателя Горького подверглось забвению в годы перестройки. Его произведений не стало в школьных программах по литературе, с логотипа «Литературной газеты» исчез его профиль, город его имени переименовали в Нижний Новгород (единственное, что, наверное, оправданно). Да и интерес к самой личности писателя стал меньше. А его жизнь не менее интересна, чем его произведения.
(Окончание. Начало в №№ 12, 13)
Вокруг Горького вращались самые разные люди, его дом всегда был полон, ему все были интересны, и он никому не отказывал в помощи. Друг Горького Владислав Ходасевич пишет, что «многие семьи жили за его счет гораздо привольнее, чем он сам». Из-за его денег за его спиной разворачивались войны, порой эти деньги не доходили до просителя, но он ничего не хотел знать. Он давал деньги, даже не спрашивая, на что. Но не любил, когда проситель начинал ныть. Чем больше ему жаловались и скулили, тем больше он раздражался. И вообще страшно не любил плохих вестей и уныния. Однажды разозлился на кого-то, сообщившего плохую новость. Ходасевич ему сказал: «Вы, Алексей Максимович, вроде царя Салтана: «В гневе начал он чудесить и гонца велел повесить». Он ответил, насупившись: «Умный царь. Дурных вестников обязательно надо казнить».
Почему Горькому не дали Нобелевскую премию
Алексей Максимович Горький пять раз был номинирован на Нобелевскую премию по литературе – в 1918-м, 1923-м, 1928-м, 1930-м и наконец в 1933-м. Но даже за год до смерти премию ему так и не дали.
Еще в 1918 году академики сочли, что Горький, выдвинутый Роменом Ролланом, – анархист и «без сомнения, никоим образом не вписывается в рамки Нобелевской премии». Горькому тогда предпочли датчанина Х. Понтоппидана (кто-нибудь помнит, кто это?). В 30-х академики сочли, что поскольку Горький «сотрудничает с большевиками», то награду «превратно истолкуют».
Вообще, Нобелевская премия по литературе, которую Шведская академия присуждает ежегодно, начиная с 1901 года, часто обходила русских писателей. Даже Льву Толстому ее не дали, предпочли французского поэта Сюлли-Прюдома.
Во многих случаях в решении присуждать или не присуждать премию тому или иному писателю, исходили из идеологических мотивов. Но самый политизированный подход проявлялся по отношению к писателям из России и СССР.
До Великой Отечественной войны против того, чтобы премия досталась Горькому, выступала даже русская эмиграция, стараясь доказать, что без нее в России не может быть никакой культуры и литературы.
Когда в 1933 году Нобелевская премия вновь обошла Горького, и ее присудили Бунину, шведские газеты выражали в своих публикациях недоумение: у Горького гораздо больше заслуг перед мировой литературой, он более известен, чем Бунин. Возмутилась даже Марина Цветаева: «Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее – Горький. Горький – эпоха, а Бунин – конец эпохи. Но – так как это политика, так как король Швеции не может нацепить ордена коммунисту Горькому…».
Максим, Тимоша, Зиновий
Несмотря на множество людей, окружавших Горького, он был очень одинок. В детстве ему не хватало любви: мать возненавидела маленького Алешу после того, как умер его отец, заразившийся от ребенка холерой. Сына выходил, а сам умер. Мать отдала Алешу на воспитание своему отцу. Когда мальчишка однажды кинулся на озверевшего деда, тот бросил своей дочери: «Нарожала зверья!».
Потом Горький искал и находил любовь у женщин. Но все равно оставался одиноким.
От первой (и единственной законной) жены у Горького были дочь Катя и сын Максим. Девочка умерла в детстве, и он сильно переживал ее смерть. Всю нерастраченную отцовскую любовь перенес на сына. Максим отца обожал, был похож на него во всем. Мальчишкой он пять раз убегал из дома и в 17 лет ушел совсем.
Со своей будущей женой Надей Введенской Максим познакомился на катке. Она была еще гимназисткой. Веселый, красивый, Максим пленил ее своим обаянием и добротой.
Надя была седьмым ребенком в большой семье известного врача Введенского, который после смерти жены один воспитывал детей. Перед смертью, отец, желая устроить дочь, настоял на ее свадьбе со своим помощником, который был влюблен в красавицу Надю. Дочь ослушаться отца не могла, и молодых обвенчали. Но в первую брачную ночь невеста выпрыгнула из окна спальни и сбежала к Максиму. Формально Надежда была замужем и с Максимом они поженились не сразу.
После революции и гражданской войны Максим Пешков вместе с Надей отправились к отцу, за границу. В Берлине они повенчались. В 1922 году отец увез его с молодой женой в Италию, в Сорренто. И уже в Италии родились две их дочери, любимые внучки писателя Горького. Марфа родилась в Сорренто, а через два года в Неаполе – Дарья. В Италии любознательный Максим жадно изучал историю и культуру чужой страны. И такую ее «часть», как «культуру пития».
Надежда была ослепительной красавицей, не обделенной талантами – Надя прекрасно рисовала. Горький прозвал ее Тимошей. Дело в том, что в Италии, следуя европейской моде, Надежда срезала свою роскошную косу и сделала стрижку. Горький, увидев торчащие в разные стороны непокорные кудри, воскликнул: «Вылитый Тимоша!» – так в России называли кучеров, у которых, как правило, из-под шапки торчали лохмы.
В окружении Горького было принято всем давать шутливые прозвища: Максима звали «Поющий глист», Марию Андрееву, гражданскую жену Горького – «Феномен», супругу секретаря Горького Крючкова – «Це-це»…
Горький обожал свою невестку. «Тимоша – славная штука, очень милая», – писал он в одном из своих писем. Она была душой их дома в Сорренто, умела развеселить любую компанию. Они с Максимом очень подходили друг другу, оба часто вели себя, как два расшалившихся подростка. И Горький любил их обоих.
Ходасевич писал про Максима, что, несмотря на то, что тому было уже под тридцать, по характеру он был, как тринадцатилетний подросток. Максим так и не окончил университет, зато лихо гонял на мотоцикле и автомобиле, играл в теннис, охотился, был великолепным графиком-карикатуристом, любил шумные компании и застолья. Он был представителем «золотой молодежи» того времени и вел себя соответственно. Максим стал много выпивать и из-за этого молодые супруги стали часто ссориться.
В 1922 году Горький вместе с сыном вернулись в Советский Союз. Максим Пешков продолжал вести легкомысленный образ жизни: ездил на автомобиле на предельной скорости, часто в нетрезвом виде, устраивал шумные застолья.
На майские праздники 1934 года на даче Горького в Горках собралась большая компания. Максим со своим другом Павлом Юдиным (оргсекретарь Союза писателей) – таким же спортсменом и любителем автомобилей – взяли бутылку и пошли к Москве-реке. Искупались, выпили и заснули на холодной земле. Юдин, проснувшись, Максима будить не стал и ушел. Тот сильно простудился, заболел воспалением легких и через десять дней его не стало. Максиму Пешкову было 36 лет.
Смерть молодого человека породила много слухов – якобы Максима специально напоили и специально оставили спать на холодной земле, а потом специально не сразу вызвали врачей. Из-за этого возникло множество версий того, что эта смерть была не случайной, что это было преднамеренное убийство.
Андре Жид, Владислав Ходасевич и многие другие, не склонные во всем видеть заговор, так не считают.
Смерть Максима и через два года самого Горького Андре Жид называет самой спорной и запутанной темой в Горьковской биографии. Причем, запутанной специально, чтобы подвести под версию, что обоих устранил Сталин руками НКВД.
«Обе эти версии, превращающие рельность в кровавую шекспировскую драму, не имеют под собой никакой почвы, – пишет Андре Жид, – даром, что высказывались любителями кровавых фабул бессчетное количество раз».
Но какими только слухами и сплетнями не обрастает жизнь людей, тем более великих. Даже то, что Горький любил свою сноху, стало предметом омерзительных слухов о том, что младшая его внучка Даша, была его дочкой.
Что касается Нади-Тимоши, то она так и осталась вдовой. Поклонников вокруг нее было несчетное множество, в нее был влюблен даже главный чекист страны Генрих Ягода. Но она так и не вышла замуж. По выражению одной из ее дочерей, вокруг нее образовалась «выжженная земля». Стоило какому-то поклоннику с серьезными намерениями приблизиться к ней, как он тут же исчезал. Видимо, у снохи Горького не должно было быть другого мужа. Но и Ягода, и Сталин, посещая Горького, всегда дарили ей цветы.
На могиле Максима Пешкова на Новодевичьем кладбище установили памятник – фигуру изваяла известный скульптор Мухина. И он так похож на оригинал, что матери Максима стало плохо, когда она увидела его. «Вы продлили мне свидание с сыном», – вымолвила она Мухиной. Часами сидела возле памятника. Теперь покоится рядом.
Был у писателя еще один сын – приемный. Это был брат Якова Свердлова, с которым Горький дружил – Зиновий (Иешуа). В 1902 году он принял православие, его крёстным отцом был Горький, который дал ему свою фамилию – Пешков. Зиновий Алексеевич Пешков долгое время жил у Горького на заграничной вилле. Впоследствии Горький в письме к Пешковой написал: «Этот красивый паренёк последнее время вёл себя по отношению ко мне удивительно по-хамски, и моя с ним дружба – кончена. Очень грустно и тяжело».
В первую мировую войну Зиновий воевал во Французском Иностранном легионе, получил тяжелое ранение, лишился руки, но сделал блестящую карьеру на дипломатическом поприще. В 1940 году он поддержал воззвание генерала Шарля де Голля, будущего президента Франции, о необходимости сопротивления фашистам и стал не просто боевым соратником, но и другом де Голля. Он завершил карьеру в чине генерала и вернулся на дипломатическую работу. За заслуги перед Францией он получил Большой крест – орден Почетного легиона, высшую государственную награду.
Зиновий Алексеевич скончался в 1966 году. В Париже его похоронили с большими почестями, как героя Франции и генерала Иностранного легиона. Покойный завещал, чтобы в его гроб положили православную икону, военный крест с пальмовой ветвью, Большой крест Почетного легиона и портрет Максима Горького. Предсмертная воля Зиновия Пешкова была выполнена.
«Чтобы кто-то заплутавшийся увидел этот огонь…»
Алексей Максимович пережил сына Максима на два с небольшим года. Он уже давно плохо себя чувствовал – сказывалось застарелое заболевание легких.
В мае 1936 года он вернулся в Москву со своей дачи в Крыму. Был повод – заболели обе его любимые внучки. Прямо с вокзала, несмотря на плохое самочувствие, отправился на кладбище, на могилу сына. А потом, несмотря на запреты врачей, общался с внучками, болевшими гриппом. В тот же день он принял у себя на Малой Никитской делегацию комсомольцев и друга Николая Буренина. А первого июня заболел. Диагноз – грипп, потом крупозное воспаление легких, сердечная недостаточность…
Его лечили лучшие врачи, но состояние Горького ухудшалось. С шестого июня газеты стали публиковать бюллетени о состоянии здоровья писателя. 8 июня врачи признали его состояние критическим. В Горки приехали Сталин, Молотов и Ворошилов. Медсестра Черткова на свой страх и риск ввела больному большую дозу камфары. «Результат оказался ошеломительным, – пишет Аркадий Ваксберг в книге «Гибель Буревестника». – Сталин ожидал увидеть если еще не труп, то уже умирающего, а увидел писателя, к которому явно вернулась жизнь». Горький не захотел говорить о своей болезни, а перевел разговор на издательские дела. Все вместе они выпили вина «за здоровье пролетарского писателя».
К 16-му июня наступило ухудшение, утром 18-го июня Горький умер. Ему было 68 лет. В эту ночь в Горках разразилась небывалая гроза.
Две смерти при схожих обстоятельствах почти сразу же породили слухи, что и Горькому, и его сыну «помогли» умереть. Каких только версий не выдвигали за границей и позже, особенно, когда началось разоблачение «культа личности» Сталина. Там и смертельные инъекции, и отравленная
пища, и коробка конфет с ядом. К тому же, в 1937 году в смерти Максима Горького и Максима Пешкова обвинили Генриха Ягоду. Максима он, якобы, убрал, потому что сам ухлестывал за Тимошей, а писателя – по заданию Троцкого, потому что он стал неудобен своим правдолюбием.
Ягода, конечно, был способен на всякое. Но поднять руку на Горького и его сына без ведома Сталина – вряд ли. А тому это было не нужно. Горький – уже немолодой, больной человек, смирившийся с советской властью, прославляющий ее – был ему не только не опасен, но, возможно, еще и нужен.
Аркадию Ваксбергу, известному детективщику, нужна была интрига для своей книги, поэтому он всячески разворачивает версию отравления Горького. «То, что он мог дать Сталину, он уже дал, – пишет Ваксберг. – Мертвый Горький автоматически превращался в союзника, за живого никто поручиться не мог. Его дружба с Бухариным была очевидной, дружба со Сталиным – воображаемой. Горького надо было скорее канонизировать, объявить лучшим сталинским другом, советским святым, и сделать это раньше, чем он мог что-нибудь натворить, поставив под сомнение такую возможность».
Аркадий Ваксберг излагает и другой, более конкретный мотив преступления. В 1935-1936 годах готовилась новая, «сталинская» конституция. Часть оппозиционно настроенной советской научной и творческой интеллигенции, и прежде всего Максим Горький, выдвинула идею создания так называемой «партии беспартийных», или «Союза интеллигентов», который мог бы выступить на выборах в советский парламент отдельным списком, а в дальнейшем «конструктивно помогать» правящей партии – ВКП(б). Но могло ли это стать поводом для устранения писателя?
Близкий друг Горького Ходасевич и другие современники и исследователи (которые не заточены на интригу) считают, что смерть и сына, и отца была естественной. Но тогда зачем Сталин затеял процесс о физическом устранении Горького? Андре Жид объясняет: Сталину нужно было раскрыть заговор троцкистов, а это был повод. А разоблачителям Сталина навесить на него еще и этот грех.
Но зачем эта версия публицистам постсоветской эпохи – понять совершенно невозможно. На Сталине и без того достаточно грехов – реальных.
«Всем этим версиям несть числа, и весьма жаль, что люди, никогда толком не читавшие Горького и ничего о нем не знающие, интересуются только этим аспектом его богатой биографии», – пишет Андре Жид.
А Аркадий Ваксберг заканчивает свою книгу зловещими словами: «В нише Кремлевской стены замурована не только тайна его жизни, но и его смерти – одна из самых страшных в нескончаемом ряду кровавых советских загадок».
«Кровавые советские загадки» – такой тренд был очень востребован в перестроечные годы.
Перед смертью Горький сказал своей медсестре Олимпиаде Чертковой («Липка – хорошая погодка»): «А я сегодня ночью спорил с Богом. Ух, как я спорил!». Может, он до сих пор доказывает Богу, что «человек – это звучит гордо», и он заслуживает лучшей участи на Земле?
В одном из рассказов цикла «По Руси» Горький написал: «Иду во тьме и сам себе свечу; мне кажется, что я живой фонарь, в груди моей красным огнем горит сердце, и так жарко хочется, чтобы кто-то боязливый, заплутавшийся в ночи – увидал этот маленький огонь…».
Ах, как хочется увидеть этот огонек, выйти к нему и погреться…
