Что искал Пушкин в Уральске?
Шестого июня исполняется 215 лет со дня рождения поэта.
ТРИ ДНЯ
Именно столько времени из своей короткой жизни Пушкин провел в Уральске. Все знают – приезжал собирать материал для своей книги о Пугачевском восстании. Но зачем? Ведь он был допущен к царским архивам, перечитал сотни протоколов допросов участников и свидетелей тех событий, и для исторического труда этого было вполне достаточно. Но Пушкин был поэтом, чего-то ему не хватало в сухих протокольных строчках.
Никаких личных воспоминаний о своем посещении Уральска Пушкин не оставил за исключением строк из письма жене, которые каждый уралец, наверное, знает наизусть.
«Оттуда (из Оренбурга – ред.) поехал я в Уральск – тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем
(23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха, и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях».
Пушкин во время своей поездки в Уральск, общался с массой людей, но и никто из них тоже не оставил никаких воспоминаний об этих встречах. Наверное, потому, что это были простые люди, которые, может быть, и не предполагали, что имеют дело с «солнцем русской поэзии». А Пушкину было не до личных впечатлений: перед ним стояла огромная задача – понять, что за человек был этот бунтарь, сумевший всколыхнуть всю Россию. Когда я читала «Историю Пугачевского бунта», то поражалась, какой огромный труд он проделал за такой короткий срок. Собирая материал для книги, великий поэт работал как журналист. То есть встречался с людьми, искал очевидцев тех событий, записывал все, что могло быть полезным для книги и интересно ему как человеку и поэту. По историческим меркам прошло ведь не так уж и много со времен «пугачевщины», всего-то через каких-то 60 лет собирал поэт материал для книги.
Пятнадцать лет назад, в год
200-летия со дня рождения Пушкина, мы (Геннадий Доронин, тогда работавший на областном телевидении, Алла Злобина и я из «Приуралья») решили проехать по той дороге, которой ехал в Уральск Пушкин. Мы заезжали в бывшие казачьи станицы – Рубежку, Январцево, Кирсаново и задавали местным жителям вопрос, не сохранилось ли в селе предания, как тут проезжал Пушкин. Смотрели на нас, как на идиотов. И только один подвыпивший мужик, ехавший по дороге на лошади, радостно воскликнул: «Пушкин? Сашка? Видал! Дня три назад проезжал!». А местные краеведы тащили нас в музей и показывали ржавые гильзы и пулеметы «Максим»: «О Пушкине никаких преданий не сохранилось, а вот от гражданской войны у нас много чего осталось, – говорили они. – До сих пор кости человеческие находим».
Мы ехали по «Пушкинской» худо-бедно покрытой асфальтом дороге на машине в начале лета. Пушкин трясся в коляске в осеннюю грязь, на обратной дороге даже снег выпал. Ради чего? В 1836 году он написал: «Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, проверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь проверяя их дряхлеющую память историческою критикою». И появилось два труда – документальная «История пугачевского бунта» и художественная «Капитанская дочка».
ДВА ПУГАЧЕВА
«Капитанскую дочку» все мы читали еще в школе. «Историю» я прочитала уже в зрелом возрасте и была потрясена, насколько этот Пугачев отличался от того, каким он представлен в художественном произведении. Вроде бы многие эпизоды, которые имели место быть в действительности, вошли в повесть, а образ бунтаря все равно вызывал симпатию. Да что там! В него можно было влюбиться, вопреки всем казням и зверствам, которые он творил. И такой притягательный образ Пугачева Пушкин создал после того, как собрал такие жуткие тошнотворные подробности «пугачевщины»: «С Елагина, человека тучного, содрали кожу: злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны». У израненного Харлова «выбитый глаз висел на щеке». «Жену его изрубили. Дочь их, накануне овдовевшая Харлова, приведена была к победителю, распоряжавшемуся казнию ее родителей.
Пугачев поражен был ее красотой и взял несчастную к себе в наложницы, пощадив для нее ее семилетнего брата». «Молодая Харлова имела несчастье привязать к себе Самозванца. Он держал ее в своем лагере под Оренбургом. Она одна имела право во всякое время входить в его кибитку; по ее просьбе прислал он в Озерную приказ – похоронить тела им повешенных при взятии крепости. Она встревожила подозрения ревнивых злодеев, и Пугачев, уступив их требованию, предал им свою наложницу. Харлова и семилетний брат ее были расстреляны. Раненные, они сползлись друг с другом и обнялись. Тела их, брошенные в кусты, долго оставались в том же положении».
«Пугачев в начале своего бунта взял к себе в писаря сержанта Кармицкого, простив его под самой виселицей. Кармицкий сделался вскоре его любимцем. Яицкие казаки при взятии Татищевой удавили его и бросили с камнем на шее в воду. Пугачев о нем осведомился. Он пошел, отвечали ему, к своей матушке вниз по Яику. Пугачев, молча, махнул рукой».
«Самозванец вешает всякой день человека по два, а иногда и 10. Пятерил Петра Копеичкина, который из Яицк.<ого> города послан был его схватить». «Пятерил» – это, когда отрубают руки-ноги-голову. Это – факты. И в историческом труде Пушкин приводит все это. В книге от таких «художественных» подробностей читателя бы стошнило.
Но как он мог, зная все это, создать такой притягательный образ? Честное слово, после прочтения «Истории Пугачевского бунта» и «Примечаний» к нему, я сожалела, что все это прочитала. Лучше уж было оставаться под очарованием доброго разбойника из «Капитанской дочки» и не думать о том, что Пушкин (!) мог погрешить против истины. Но здесь, на Урале, Пушкин узнал о Пугачеве и другое: «В Уральске жива еще старая казачка, носившая черевики (обувь) его (Пугачева) работы». И еще: «Грех сказать, – говорила мне 80-летняя казачка, – на него мы не жалуемся, он (Пугачев) нам зла не сделал». Удалось Пушкину побеседовать и с 95-летним сыном казака Пьянова, у которого квартировал Пугачев во время приезда в Яицкий городок в ноябре 1772 года и которому признался, что он – царь Петр III. Известно, что Михайло Пьянов был одним из любимцев Пугачева. Пугачев был посаженым отцом на его свадьбе. Высказывание Пугачева о его отношениях с казаками, услышанное Пушкиным от Пьянова, вошло почти дословно в роман «Капитанская дочка»: «Улица моя тесна, – признается Пугачев Гриневу, – воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро…». «Пугачев ехал впереди своего войска. – Берегись, государь, – сказал ему старый казак, – неравно из пушки убьют. – Старый ты человек, – отвечал самозванец. – Разве пушки льются на царей?». «Солдаты кормили его из своих рук и говорили детям, которые теснились около его клетки: помните, дети, что вы видели Пугачева. Старые люди еще рассказывают о его смелых ответах на вопросы проезжающих господ. Во всю дорогу он был весел и спокоен». Вот все это – и образную речь, и смелость, и любовь к нему простого народа, Пушкин в художественном произведении оставил. Зверства, подлость – убрал. Погрешил против истины? Нет, наоборот: поэтическим сверхчутьем понял, что не может, не имеет права его низвергнуть. В «Капитанской дочке» он сделал Пугачева героем-бунтарем, потому что таким его воспринимал народ. И здесь, в Уральске, он искал (и нашел) тому свидетельства («Это для тебя он разбойник, а для нас царь Петр Федорович»). Марина Цветаева писала, что Пугачева, разоблаченного историей, Пушкин реабилитировал поэзией. Той же рукой, которой свергнул в историческом произведении, Пушкин вернул его на пьедестал в художественном.
