Бессмертный подвиг Ленинграда
75 лет назад была окончательно прорвана блокада Ленинграда. По инициативе Генерального консульства России в Уральске эту дату отметили в музее Маншук Маметовой. Мероприятие организовано также областной библиотекой имени Х. Есенжанова и музеем «Старый Уральскъ». Семь конвертов с поздравлениями ветеранам прислал Президент России В.В. Путин. Вице-консул РФ в Уральске Владимир Волков вручил их только двум из семерых, остальные прийти не смогли.
А ведь медалями «За оборону Ленинграда» были награждены десятки уральцев. Сотни ленинградцев были эвакуированы в наши края. Только вместе с заводом, который у нас стал носить имя Ворошилова, прибыла тысяча специалистов вместе с семьями. Многие так и остались в Уральске. Ленинград стал для уральцев родным городом.
Маншук Маметова погибла в бою за город Невель в Ленинградской области. Двадцатилетняя хрупкая девушка, оставшись одна, отбивалась от врага до последнего. Уничтожила в этом бою больше семидесяти фашистов. Она стала первой среди женщин Востока, удостоенной Звезды Героя Советского Союза. И свой подвиг она совершила уже тогда, когда, оставив безопасную Алма-Ату, добровольно ушла на фронт. Целый год обивала пороги военкомата, но своего добилась. И отказалась быть при штабе писарем – стала пулеметчицей. Чтобы самой бить фашистов.
И это символично, что именно в музее Маншук Маметовой отметили эту дату – 75 лет полного прорыва блокады Ленинграда.
Показали документальный фильм, который сняли на месте бывших боев под Ленинградом. Директор музея Светлана Саржановна Бектенова сказала, что музей постоянно поддерживает связь с российскими поисковиками. Говорили проникновенные речи о страшных 900 днях блокады, о мужестве и силе духа ленинградцев. А мне вспомнилось, как зашел как-то в редакцию Алим Днишев. Ему было два года, когда его вместе с мамой и сестрой вывезли из блокадного Ленинграда в родную Казталовку. Сестру Сару спасти не смогли – она умерла. Алима выходили. Он научился ходить, но долго не произносил ни слова. А потом вдруг заговорил, на удивление взрослых – на русском языке, хотя в последнее время слышал вокруг себя только казахскую речь.
– Помню, как к бабушке собирались аксакалы, меня ставили посередине комнаты, и я рассказывал стихотворение: «Там под вечер тихо плещет невская волна, Ленинград мой, милый брат мой, Родина моя!» И взрослые хвалили меня, хлопали в ладоши, хотя многие не понимали русского языка, – вспоминал Алим Хабиболлович.
Он уехал в Новороссийск после развала Союза и сокращений на заводе, где работал.
– У меня две родины, как одна: Казахстан и Россия, – тихо сказал тогда блокадник Алим Днишев.
Вспомнилось, как Петр Александрович Атоян рассказывал об эвакуации завода в Уральск. Завод перевезти – это не чемодан собрать, а как-то умудрялись сделать все в кратчайшие сроки. И здесь, в Уральске, уже через месяц практически под открытым небом стали выпускать торпеды. Детскими почти руками огромные торпеды, которые топили вражеские корабли.
А еще была почти легендарная история водителя Рахимжана Укасова из Зеленовского района и его грузовика ЗИС-5. Ефрейтор Укасов служил в 851-м батальоне, доставлявшем грузы в осажденный Ленинград по льду Ладожского озера. Только за три месяца он доставил по «Дороге жизни» более 400 тонн продовольствия, выполняя по несколько рейсов в сутки.
После войны его ротный командир, капитан Степан Лыско писал ему в письме: «На первое января 1942 года в Ленинграде при пайке 150 граммов на человека оставалось запасов всего на два дня. К нам обратился секретарь ЦК и Ленинградского обкома А. Жданов с просьбой – делать по 2-3 рейса, чтобы увеличить перевозки продуктов. Ты у меня первым поддержал эту инициативу. И с этой задачей справлялся в труднейших условиях, под бомбежками и артобстрелами противника».
Дорогу немцы нещадно обстреливали, снаряды ломали лед. Машины с людьми шли под воду. Дорога работала днем и ночью, другого способа доставить продовольствие и эвакуировать людей не было.
Весной 1942 года Рахимжан провел свою машину по почти уже безнадежному льду – там голодные люди, они ждут. Это был последний рейс – за ним уже никто больше ехать не рискнул. Назад Рахимжан возвращался пароходом. И получил за свой героический бросок по таявшему льду десятидневный отпуск и был награжден медалью «За боевые заслуги».
Во фронтовой газете «Удар по врагу» в мае 1945 года вышла заметка о водителе из Казахстана: «С 1940 года ефрейтор Р. Укасов работал на одной машине, которую содержал в образцовом порядке. Только за три года службы в Н-ском полку преодолел на ней почти 140 тысяч километров и перевез 7,5 тысяч тонн грузов».
У Ольги Берггольц есть стихотворение про «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам». А ведь это не метафора – стихотворение написано на реальном событии: водитель не мог завести машину, свело руки, а в кузове – хлеб. И он окунул руки в бензин и поджег. И тогда смог взять в руки руль и доставить хлеб голодающим людям.
После снятия блокады Рахимжан еще какое-то время курсировал на своей машине между тыловыми складами и передовой. А потом вышел приказ – машину сдать. Он расставался с ней, как с живым существом, ведь они столько раз вместе рисковали жизнью и ни разу железный «конь» его не подвел. Под сиденьем в кабине он оставил «боевую биографию» своей машины. Через много лет из газеты «Красная звезда» Рахимжан Укасов узнал о музее «Дорога жизни» и о том, что грузовик ЗИС-5 ефрейтора Укасова стал памятником. В год сорокалетия Победы он побывал в этом музее, еще раз коснулся баранки своего автомобиля.
Рахимжан Укасов награжден орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны 2 степени, множеством медалей. Но дороже всех наград для него была медаль «За оборону Ленинграда». После войны он еще долго работал в колхозе водителем – возил зерно. Там, на Дороге жизни, он узнал истинную цену хлебу.
О подвиге Ленинграда всегда говорят с пафосом, а иначе, наверное, и невозможно. А они, блокадники, рассказывают об этом сдержанно и как-то буднично. Вот воспоминания Екатерины Разумовой – она была эвакуирована в Уральск с заводом. В Ленинграде дежурила в Военно-Медицинской академии – принимала раненых. «Были бесконечные авианалеты, раненых привозили двухъярусными фургонами. Мы их разгружали, носили на носилках. Все они были прямо с боя, окровавленные. Приходилось обрабатывать раненых прямо в вестибюле. Нас перевели на казарменное положение. В академии штат врачей высококвалифицированный – профессора, академики. Мы, две дружинницы, выполняли только подсобную работу. На военный паек нас не брали, да он и не отличался от гражданского. Иногда доходило до обморока. В блокаду умер папа. Два брата были на фронте, пропала сестра – не пришла с работы. Я осталась старшей, мама была больна. Меня освободили от казарменного положения, но легче не стало – трамваи не ходили, добираться нужно было пешком. В сентябре на семью нашу не дали продкарточки, т.к. на одну рабочую продкарточку можно иметь два иждивенца, а у меня было четыре: мама, брат, сестра и племянница.
Завод эвакуировался в г. Уральск».
Писатели Гранин и Адамович спустя 35 лет после войны опросили для «Блокадной книги» 200 человек. Понимая жестокость вопроса, все-таки его задавали: «Почему вы остались живы, если вы провели здесь всю блокаду?» И вот к какому выводу пришли: «Часто оказывалось, что спасались те, кто спасал других – стоял в очередях, добывал дрова, ухаживал, жертвовал коркой хлеба, кусочком сахара… Конечно, и спасатели умирали, но поражало меня то, как им помогала душа не расчеловечиваться», – сказал писатель в своем интервью в год 70-летия Победы.
В тот же год 95-летний писатель выступал в бундестаге – есть у них такой «Час памяти» 27 января. Правда, приурочен он не к снятию блокады Ленинграда, а ко дню освобождения концлагеря Освенцим, так совпало, что случилось это в один день. Гранин говорил тихо и внешне спокойно, но чувствовалось огромное эмоциональное напряжение. Его слова через 70 лет после войны убивали немцев наповал. Гранин предупредил немцев, что будет говорить не как писатель, а как солдат. Он и говорил, как солдат – стоя, отказавшись от предложенного стула.
«Восемнадцатая армия фон Лееба отбивала все попытки прорвать блокаду. Немецкие войска, по сути, комфортно, без особых трудов ожидали, когда голод удушит население. В блокадном кольце оказалось почти три миллиона горожан. Немцы разбомбили главные продовольственные склады — Бадаевские, и от малых запасов ничего не осталось. Наплевав на все законы войны и воинской чести, вермахт приступил к удушению огромного мегаполиса голодом. Фактически на Ленинградском фронте немцы начали войну с горожанами, запустив вместо себя голод».
Про Сталинград немцы знали – ведь там голодали и погибали их солдаты. Про блокаду тоже слышали. Но это было для них ничего не значащим фактом. Слушая подробности, немцы опускали головы, а некоторые даже пускали слезу.
«Я, … честно признаюсь, возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций и тому подобное уничтожали людей, горожан самым мучительным, бесчеловечным способом, воевали уже не оружием, а с помощью голода, дальнобойной артиллерией, бомбежек, – говорил Гранин. – Уничтожали кого? — мирных граждан, беззащитных, не могущих участвовать в поединке. Это был нацизм в самом отвратительном виде, потому что они позволяли себе это делать, считая русских недочеловеками, считая нас чуть ли не дикарями и приматами, с которыми можно поступать как угодно».
А ленинградцы в этих нечеловеческих условиях оставались людьми, проявляя невероятную силу духа. И об этом тоже говорил писатель.
«В районах города организовали выдачу кипятка, кружка кипятка часто спасала человека; молодежные бригады помогали доставить обессиленных людей в стационары, там их кое-как подкармливали. Люди привыкали к взаимопомощи. Человек на улице остановится, сползет вдоль стены на землю, потеряв силы, и находился иногда другой прохожий, поднимет его, доведет до пункта с кипятком.
Я видел эти сцены и понял, что один из героев блокады — это «Кто-то», «Безымянный прохожий» – он спасал упавшего, замерзающего. У людей не исчезло, а появилось больше сострадания. Единственное, что можно было противопоставить голоду и бесчеловечности фашизма — это духовное сопротивление людей».
Газеты потом писали, что Гранин снова «взял Рейхстаг». Российские либерасты умилялись тому, как писатель пристыдил немцев. «Какое страдание и сострадание было на лицах людей, преодолевших фашизм и обретших чувство вины за преступления, которые они не совершали. Да, их предки, но не они. Почему мы никогда не испытываем чувства вины?», – вопрошала «Новая газета», призывая покаяться за Гулаг и «тоталитаризм». Так и хочется сказать: «А поросеночка с хреном не желаете?» А, может, еще и за то покаяться, что не сдались? Посмели выжить и остаться людьми? За саму Победу?
А что? Через несколько лет после выступления Даниила Гранина в бундестаге появился мальчик Коля из Уренгоя и – покаялся. И за «так называемый Сталинградский котел», в котором гибли немцы, «не хотевшие воевать», и за «невыносимые условия советского плена».
Да за один только Ленинград, за полтора миллиона умерших там от голода, холода и бомбежек у Красной Армии было полное моральное право вообще уничтожить всех немцев и стереть с лица Земли всю Германию! Но советский солдат не опустился до мщения. Он проявил милосердие и сострадание к мирным жителям немецких городов, а ведь многие наши солдаты не меньше Даниила Гранина ненавидели немцев – всех, а не только солдат вермахта. Но наши предки нашли в себе силы не сорваться, не опуститься до беспощадного мщения. И это тоже было проявлением высочайшего духа и силы воли.
Нам не в чем каяться. Да и от них не нужно нам никакого покаяния – не искупит это даже в малой доле их вины. Но мы никогда не забудем того, что они сделали с нами. И никогда не забудем подвига великого города и нашего народа. Эта боль всегда будет отзываться в наших сердцах. Надеюсь, что так будет. Надеюсь, что наша молодежь никогда не станет манкуртами.
