Ах, война, что ты сделала, подлая…

18 декабря 2014
0
2647

Им бы на танцы, на свидания бегать в платьицах легких, в туфельках на каблучках. А им достались шинели, оттягивающие хрупкие плечи, портянки, сапоги, кровь, смерть – война. Как говорил старшина из фильма «А зори здесь тихие»: «Война мужику-то, что зайцу курево, а девушкам…»

Сапоги, ну куда от них денешься?

Помню одну встречу в редакции с женщинами из клуба «Фронтовичка» накануне Дня Победы. Мы пили чай и вместе пели военные песни. Разговор шел не о боях, а о том, как они там – в землянках и окопах, среди мужиков и смертей – выживали и оставались женщинами.

Почему-то больше всего со смехом они вспоминали, как мучились с сапогами и портянками.

– У меня 36-й, а мне сапоги 45-го размера дали! Да еще портянки не сразу научилась наматывать, иногда в кровь ноги натирала.

– А мне выдали один сапог 40-го, а второй 43-го размера.

– А я однажды пришла с дежурства, это на Украине было и дожди шли непрестанно, сапоги от грязи отмыла и спать легла, а ребята решили мои сапоги просушить – поставили на печку. Встала – сапоги не могу натянуть – съежились, заскорузли. Я разревелась: как теперь пойду на дежурство? Пришлось им разведчикам звонить. Те десяток пленных фрицев разули, сапоги мне подбирали. Так и ходила я в немецких сапогах, пока старшина мне новые не выдал.

– А мы в Польше решили в костел сходить, так, из любопытства. Сапоги грязные, неудобно было в них заходить. Разулись перед входом. А когда вышли – нет сапог, думаем – украли. Священник их говорит: «Це не може, не може, у нас не воруют». Оказывается, это наши ребята так над нами подшутили, взяли и спрятали сапоги, и стоят в кустах хохочут. Это уже в конце войны было.

– К концу войны нам стали обувь по размеру давать и гимнастерки с шинелями тоже.

А вот еще история с сапогами, то есть с одним сапогом. Шли бойцы по дороге, а лейтенант остановился, снял сапог – портянку поправить. И тут что-то рвануло – то ли мина, то ли снаряд где-то разорвался. Сапог взрывной волной вырвало из рук лейтенанта, и он ударил его по спине. Лейтенант кричит: «Ложись! Кому-то ногу оторвало!». Все попадали. А потом стали считать ноги – все на месте. И долго потом смеялись над этим сапогом-ногой.

– Хуже всего, когда ни помыться, ни постирать. Так мы умудрялись из одного котелка сполоснуться. Зимой снег топили, чтобы простирнуть, в воронках от снарядов вода дождевая скопится – мы туда заберемся и моемся. Лучшим подарком была баня!

До свидания, девочки, постарайтесь вернуться назад

Про сапоги, которые на печке рассохлись, рассказывала Лидия Игнатьевна Губанова, на фронте она была радисткой. Московская школа радистов была эвакуирована в Уральск в 1942 году, и она, десятиклассница, вместе с сестрой Машей – студенткой нашего пединститута и подругами – пошли в эту школу. Гимнастерки им выдали на несколько размеров больше, юбки надели свои, у кого какие были, а сапог для них вообще не нашлось. Но ходили они по улицам Уральска строем, с песнями, и лихо отбивали шаг – кто единственными туфельками, а кто – белыми матерчатыми тапочками. Люди всегда останавливались, когда они шли, женщины плакали, а старушки украдкой крестили вслед.

На фронт их отправили в канун нового, 1943 года. До Сталинграда не доехали. На подступах к городу приняли первый бой, понесли большие потери, после чего остатки роты направили для пополнения под Харьков. Часть располагалась недалеко от станции Чугуево, через которую шли эшелоны и которую беспрестанно бомбили немецкие бомбардировщики. Когда они в первый раз попали под такую бомбежку, то с сестрой Машей забились в какой-то хате под кровать и дрожали там от ужаса. А когда стихло, и они вышли наружу – вся земля, насколько хватало глаз, была изрыта воронками и усеяна телами погибших солдат. Потом они привыкли и к бомбежкам, и к обстрелам, и уже не прятались. Страшнее было идти ночью через кладбище с донесением, а такое случалось, когда прерывалась телефонная связь.

Но самое главное – они с сестрой были поблизости друг от друга, а на войне это – большой подарок. Если долго не виделись – связывались по рации: где, что, слава Богу – жива.

Однажды вызвали их вдруг в штаб. Шли, гадали – зачем? А там полковник, их бывший квартирант в Уральске. Оказывается, он пообещал их родителям, что если встретит девчонок на фронте, то сделает все, чтобы они вернулись живыми. Хотел он их взять в свою часть, но они отказались: как можно предать боевых друзей? Когда вернулись, ребята очень обрадовались. Боевое братство, оно ведь в буквальном смысле кровью скреплено.

Сестры вернулись домой живыми, с одинаковыми наградами. У обеих – орден Красной Звезды, медаль «За отвагу», «За боевые заслуги», «За освобождение Праги». Мария Игнатьевна после войны работала корректором в областной газете «Приуралье», а Лидия Игнатьевна заведовала областной библиотекой.

«Я – незабудка. Прием»

Их было много – уральских девчонок, окончивших Московскую школу связистов и воевавших на разных фронтах. Все они – комсомолки, спортсменки, красавицы.

Зина Окунева (Дрейчук) в 1941 году окончила девять классов, готовилась поехать на соревнования. Но началась война, и почти весь их класс кинулся штурмовать военкомат, проситься добровольцами. Зину отправили после окончания школы радистов в 1942 году в центральный штаб партизанского движения на Карельский фронт. Здесь действовало двадцать партизанских отрядов, в каждом по два радиста. Она знала почерк каждого из них. Связь нужно было поддерживать постоянно, напрягая слух улавливать в эфире слабые позывные, которые забивали мощные вражеские радиостанции.

Нурганым Байсеитова – радист-десантник. Ее готовили для заброски в тыл врага. Она воевала в партизанских отрядах Белоруссии, дошла до Варшавы, была награждена орденом Красной Звезды. А после войны окончила Алматинское театральное училище, но работала учительницей начальных классов. Вместе с мужем они вырастили восьмерых детей!

Гарифа Рахметова училась в пединституте. Могла бы учиться и дальше, но пошла на фронт добровольцем. Только в феврале 1942 года 800 девушек из Уральска записались в добровольцы. Взяли только шестьсот. Они все подстриглись «под мальчика», надели гимнастерки и стали учиться маршировать и ползать по-пластунски. Провожал их весь город: с музыкой, со слезами. После учебы Гарифу направили в роту связи Минского аэрокорпуса – знаменитого истребительного корпуса, в котором воевали такие асы как Александр Покрышкин. Их безопасность и путь на родной аэродром во многом зависела от работы наземной радиостанции, от внимания, терпения и четкости работы радиста.

Ольга Кувшинова тоже училась в пединституте, на биологическом. Преподавал у них известный ученый-биолог Иванов. В июне третьекурсники вместе с преподавателем выехали на летнюю практику в Шипово – изучать реликтовые растения. Встречали ранние рассветы, возвращались в лагерь почерневшими от загара, вечером у костра пели песни и надышаться не могли запахом степной полыни. Таких вот счастливых своей молодостью, первой влюбленностью и грандиозными планами на жизнь и застала их война.

В 1942 году Ольгу вместе с другими девушками направили в авиационное училище связи, которое эвакуировали из Харькова в узбекский Коканд. Зной стоял адский. А к началу зимы отправили в Ульяновск – в русские морозы. Перед отправкой на фронт – экзамен. У Ольги задание ответственное – передать донесение в Чернигов, командующему фронтом Черняховскому. Может, для большей ответственности ей было сказано, что самому генералу она передает донесение, но Ольга предпочитала думать, что это правда. Ведь задание она выполнила.

Училища связи были эвакуированы в разные республики СССР, до которых война не дошла. Ведь связь – это нервы фронта, который растянулся на сотни километров. Полевую связь с катушками проводов, как правило, осуществляли мужчины. А девушки – всю остальную. Здесь их женские качества – терпение, тонкий слух, аккуратность – были очень кстати.

Ираида Изюмникова была направлена на учебу в батальон связи в Татарстан. После окончания воевала радисткой в передвижном узле связи всех родов войск. Он постоянно перемещался, чтобы фашисты не могли его засечь. За связистами шла постоянная охота – они носители важной информации – поэтому в открытую оборону они не имели права вступать. Военные дороги пролегли через Белоруссию, Украину. Надолго запомнилась встреча с Жуковым. Было затишье между боями, жаркий летний день, и девчонки расслабились: сняли гимнастерки, заткнули за юбки пилотки, и в таком виде прогуливались по лесочку. И… наткнулись на Жукова.

– Чьи такие будете? – грозно спросил он.

– Ваши, товарищ командующий, – затряслись они, зная суровый нрав командующего.

– Мои? Вряд ли. Мои солдаты в форме. Передайте своему начальнику, что вы наказаны вместе с ним домашним арестом.

– Какой домашний арест, если и дома-то нет? Где наш дом? Под кустом? Больше суток мы нигде не задерживаемся, – но этот вопрос задать командующему никто из них не осмелился.

В начале марта 1945 года их всех шестерых вдруг сняли с фронта и отправили в Москву, в Генштаб. Ираида почему-то всю жизнь была уверена, что это было распоряжение Жукова: наверное, увидел их таких юных, красивых, полураздетых и дрогнуло сердце сурового вояки. Недаром же ему приписывают жестокие или отчаянные слова о боевых потерях: «Бабы еще нарожают». А кто будет рожать, если они продолжают гибнуть, хотя война уже идет к концу?

Ольгу Сергеевну Крестьянинову (Ванюшину) помнят многие старые учителя в Уральске и области – в послевоенные годы она была заведующей областным отделом образования. Но не все знали, что в годы войны она была начальником радиоузла связи в составе 3-го Белорусского фронта. Была награждена медалью «За отвагу».

О себе она говорить не любила, рассказывала о погибших подругах – снайпере Вале Шиповой, радистке Оле Бородиной. Как счастливо они жили до войны! Все лето пропадали на Урале, соревновались, кто быстрее переплывет на другой берег, валялись на песке, мечтали о большой и светлой любви. Сами сочиняли пьесы и ставили их во дворе к удовольствию всей окрестной детворы. Бродили по Ханской роще и Олина мама – биолог – рассказывала им о каждой травинке и цветочке. А потом они все вместе пили чай по-казахски, на полу ванюшинской квартиры. И смеялись, хохотали до упаду, просто так, от переполняющей радости жизни, молодости, просто потому что «смешинка в рот попала». И даже когда началась война, и они с Олей Бородиной поступили на курсы радистов, они еще продолжали смеяться. У них с Олей было в Уральске одно место, где они всегда начинали смеяться. Зима, мороз, занятия заканчиваются поздно, на улице уже темно, ужасно хочется есть. А они дойдут до своего «смешного места», посмотрят друг на друга и начинают хохотать. И так до самого дома. «Наверное, шестое чувство подсказывало нам, что это наши последние легкие дни», – вспоминала потом Ольга Сергеевна.

Оля Бородина погибла в самом конце войны – под Будапештом. А ее младшая сестра Клавдия, которую вместе с ними в армию не взяли по малолетству, все-таки тоже ушла на фронт и вернулась в звании гвардии старшего сержанта.

Их было много – радисток, снайперов, санинструкторов – наших землячек, которые воевали за то, чтобы мы с вами сегодня жили. Они были молоды, они хотели жить. Но случилась война, и они пошли воевать – за свою Родину, за свой дом, за своих близких. Потому что по-другому не могли. И среди дыма, огня, смерти, каждая – как священный оберег – хранила в памяти, в сердце свои счастливые мирные дни, свой дом, мамины руки, золотой песок Урала, песни у костра, беспричинный смех, запах полыни с родных полей, вкус настоящего казахского чая. То, за что стоило воевать и даже отдать жизнь.

ВСЕ РАЗДЕЛЫ
Top