Ах, ты степь моя, степь широкая!
(Продолжение. Начало в № 17)
Смотрим, любуемся, домик теперь не на голой палке, а будто в лесу, со всех сторон ветки. Не успели прибрать инструмент, – глядь, а на верху уже новоселы. С ветки на ветку прыгают воробьи, а самый нахальный, с коричневой шапочкой на голове (значит это «муж» воробьихи), уже и в окошко домика заглядывает.
– Кыш, пошел вон, проныра, ты и так за зиму надоел, – закричали мы воробью. Но он, как говорится и «ухом не ведет».
– Да пусть потешится, – сказал папа. – Скворцы его сами выгонят.
К обеду новые скворечники стояли во всех трех дворах. Тут уж мы договорились, к кому из нас первому скворцы прилетят, тот сразу прибежит сказать соседям.
А на следующее утро все мы сбежались, не сговариваясь, на единственном перекрестке наших двух улиц. Потому что у каждого во дворе на новых деревьях сидело у кого три, а у кого и пять скворцов и заливались они на разные лады всеми птичьими песнями, какие только подслышали по пути с южных стран.
Весь день стояло солнце, ветра не было, и с крыш побежала талая вода, а ночью выросли сосульки. Наутро позади дворов показались первые бугры из-под снега, и в обед мы уже были там.
Замерев от весеннего восторга, смотрели в голубое небо и прислушивались – где же жаворонки? И вдруг, где-то в тишине, прозвучало короткое, несмелое коленце его песни, мгновенье спустя – второе, а потом сразу серебряная трель стала слышна без перебоев. Побросав шапки, мы все стали искать в голубом небе, припозднившегося в этом году, жаворонка. Вскоре мы наши его, гораздо ниже той высоты, где он бывает летом, и где мы искали его сейчас. Молодцы – скворцы, заманили всё-таки жаворонка! Теперь уж точно – весна пришла!
Прошел уж не один десяток лет с той поры, но каждую весну, в марте, стараюсь выехать по трассе в степь, чтобы, затаив дыхание, посмотреть в лазурное небо, в надежде услышать незабываемую песню жаворонка. А если его ещё нет, то, хотя бы про себя, прокричать как в детстве: «Жаворонушки! Прилетите-ка!»
Каникулы в поселке
Классный руководитель объявила нам, что через два дня для всех классов начинаются каникулы. Мы, конечно, все обрадовались и по дороге домой на перебой спорили, чем же эти дни заняться, кроме домашних дел. В эти весенние дни нас все сильнее и сильнее тянуло на реку. Вот и сейчас, не дойдя до дома, мы втроем, не сговариваясь, дружно свернули к берегу. Однако на реке снег хотя и осел, но весной дышали пока лишь рыжие обрывы «самарской» стороны или берега Урала. Здесь талые потоки съели уже все сугробы, изрядно испачкав глиной зимнюю белизну укрытого снегами льда. Стало ясно, что река вскроется не скоро.
Вечером, когда мы на скотном дворе заканчивали работу и уже положили в ясли корове и овцам на ночь последний навильник пахучего лугового сена, отец сказал: «Сбегай-ка, на птичий двор, да заложи плотнее кирпичами дырку в курятнике. У Егоровых вчера ночью хорек «гостил». Пять кур задушил негодный. После этого выходи на зады, потолковать надо».
Задами у нас называлась вся прилегающая к калитке скотного двора территория пустыря, который тянулся до самой реки. Хотя зады для всей улицы были общими, но часть их, примыкающая к двору той или иной семьи, считалась, по неписанным правилам, как бы продолжением подворья этой семьи. Зады несли отпечаток жизни семьи. По задам можно даже прикинуть, кто и чем занимается в этом доме.
Особенно выделялись наши зады. Папа в конце 50-х годов работал в местном лесхозе. Летом на лесопитомнике всем было много работы, а зимой она появлялась после того как на Урале станет надежный лед, а в лесу за рекой трактора пробьют по снегу зимнюю дорогу, которую здесь коротко зовут «зимник». Вот тогда папа говорил по военному: «Ну вот, мать, пришла мне пора выходить на задание».
Задание было одновременно простое и грандиозное. Простое потому, что было достаточно времени, чтобы подготовить фронт работ, пока в пойме реки будет стоять вода. Грандиозное потому, что надо привезти на зады по снегу много материала для работы весной. Тогда всю весну отец на задах готовил добротные плетни, которые охотно покупали в лесхозе для строительства в отдаленных от реки степных селах.
Каждое утро отец запрягал на лесхозном дворе рабочего вола, бросал в сани охапку лугового сена на дневной его прокорм и выезжал с топором и крепкой веревкой из лошадиного волоса – арканом, на «бухарскую» сторону реки, в лес. Там, вдали от поселка, по влажным низинам летом буйно росла кустовая ива, – по здешнему «талы», а вдоль песчаной отмели, поближе к реке, непроходимой стеной стоял молодняк осокоря.
Каждые три дня он рубил и возил в поселок «плетневые» талы, а четвертый день, по требованию лесника, прореживал ровный «как струна» молодняк осокоря, толщиной в черенок лопаты или граблей. Заготовленные здесь «хлысты» вывозил, как колья будущих плетней, на наши зады.
«Зимник» за Уралом очень быстро дробился и «разбегался» на множество мелких дорожек и даже тропок по опушкам и прогалинам пойменного леса. На этих дорожках часто были видны следы зайцев, которым легче было по ним убегать от недругов. Нередко сюда подходили и аккуратные строчки рыжей Патрикеевны, но вдоль дорог она предпочитала не прогуливаться. Видимо, очень уж берегла свою шубку от назойливых охотников из поселка. А то вдруг из-за соседней гривы, покрытой терновником, белоснежный покров лесной полянки оказывался бесцеремонно, буквально пропахан саженными шагами великана лося.
Уже после первого километра на «бухарской» стороне идти приходилось почти по нетронутому снегу. Лесхозный Марток, как звали вола, по утру исправно шёл только до конца любой тропки. Дальше он всем своим видом и поведением высказывал возмущение и непонимание, будто говоря: для чего же надо лезть по самое брюхо в эту кустовую неизвестность?
В январские каникулы, как старший сын, я выезжал с отцом в лес. В конце тропинки приходилось забегать вперед саней. На рогах у Мартка была наброшена крепкая бечева, за которую если потащить, то всякие сомнения у него заканчивались. Марток сразу же начинал идти «как танк» по любым сугробам. Тут главная забота была, чтоб он не поддал сзади рогами. После часового «броска» по снегам, мы добирались до места в урочище Байтерек и распрягали Мартка. В награду он получал из саней охапку сена из аржанца, солодки и разнотравья, удовлетворённо похрустывал и изредка косился на нас грустным взглядом.
Часа через три «материал» у нас был нарублен. Подзакусив краюхой хлеба с салом, приступали к укладке и крепежу «материала» арканом. Дело это было венцом работы, так как от него зависел успех доставки нарубленного леса в поселок. Домой Марток шел бодро и без проволочек. Плохо увязанный воз он мог просто разбросать, зацепив, по бездорожью, за какое-либо отдельное дерево или мощный куст.
Чтобы этого не случилось, в середину воза, до самых саней в талы вертикально втыкали двухметровую заостренную жердь. Поперек уложенных вдоль саней талов, «в два «ручья» натягивался аркан, который крепился по бокам саней. Затем, подсунув под аркан другую толстую жердь, закручивали аркан импровизированным воротом вокруг вертикальной жерди.
Каждый раз, когда начинали крутить ворот, воз вроде бы оживал. Сначала у самого аркана талы вдруг залазили друг на друга, потом в передней части воза или в задней, вслед за пощелкиванием и поскрипыванием, дергались три-четыре ствола, а иногда они даже прыгали к середине воза.
Отец обстукивал вдоль аркана обухом топора уложенные стволы и для «контроля», как он говорил, делал ещё один-полтора оборота ворота. Убедившись, что талы улеглись плотно, наподобие гигантского веника, закрепляли накрепко ворот и трогались в обратную дорогу.
Январский день в лесу короток, и надо было на зимник выбраться хотя бы в сумерках, чтобы в темноте не зацепиться за какой-либо пень и не порвать аркан. Дом наш находился рядом с рекой, поэтому в лесхозе разрешали возить материал всю зиму к нам, на зады. Каждый доставленный из леса поздно вечером воз заваливался на бок, а потом Марток, поднатужившись, выдергивал наискосок сани из под талов. Ко времени весенних каникул наши зады резко отличались от соседских и сильно смахивали на лесной склад в состоянии «творческого беспорядка». Сейчас уже здесь было накоплено более 40 возов материала.
Когда я вышел за калитку заднего двора, то увидел, что отец ещё днем расчистил от снега на пригорке изрядную площадь, где он сейчас и стоял, молча оглядывая свою работу. Песчаная земля на площадке за день просохла.
– Весна, похоже, торопится, и земля уже почти оттаяла. Через два-три дня можно будет забивать в неё колья. Ты бы попросил своего друга Павла помочь нам на каникулах плести плетни. Вдвоем мы не справимся, и я боюсь, что часть материала, как прошлый год, к концу апреля высохнет и будет не пригодна для плетней. Заработок пропадет да и материал пойдет как хворост. Однако с ним больше мороки, чем с дровами. За каждый плетень мне один рубль платят за работу по заготовке материала и полтора рубля за плетение четырехметрового звена. Ты с Павлом, как раньше со мной, готовите и устанавливаете ряд кольев и заплетаете до пояса. Потом я буду кончать этот плетень, а вы с другом, следующий начнете. Втроем мы свободно за день два с половиной или три плетня смастерим. За каждый второй плетень зарплата ваша. Главное, на каникулах мы успеем до жары большую часть талов в плетни уложить, пока они не пересохли.
Отец в годы войны в землянках и окопах семьсот девяносто шестой отдельной кабельно-шестовой роты связи помимо медалей «заработал» ревматизм ног, и боль в коленях не давала ему работать в согнутом состоянии.
Павел долго не размышлял: если взрослые дядьки два рубля за день зарабатывают, то полтора рубля за плетень для нас двоих тоже не плохо. Пойду, скажу мамке.
Через два дня, когда начались каникулы, на задах мы вовсю стучали топорами, очищая от пеньков стволы осокоревых хлыстов, что шли на плетневые колья. Затем затачивали их комли в виде острой пики, чтобы потом надёжнее забить их в землю, как основу будущего плетня.
Весна и в самом деле оказалась запоздавшей, но дружной. Снег полностью сошел за десять дней. Работали мы по целому дню и без выходных. К концу каникул, на жердях-проложках лежали три полные стопки новеньких, добротных плетней, размером, по словам отца, «как стандарт» – то есть четыре на один и восемь метра. Рядом лежал «зачаток», из двух плетней, четвертой стопки. Особенно ему нравилось, как «сильно подвинулись», что означает уменьшились, заготовленные кучи материала. Угроза высыхания и потери гибкости ивовых прутьев или талов, явно снизилась. Он был искренне рад, что зимний, нелегкий труд его и Мартка не пойдет «на смарку».
К вечеру отец ещё раз обошёл свои владенья на задах и сказал: «Добротные плетни, и как говорится, «дорого яичко к Христову дню». Ближние совхозы молодняк скота скоро в летние лагеря погонят, и заборы из плетней им как воздух нужны. Директор лесхоза Столяров Михайлыч уже спрашивал, можно ли будет продать сорок штук. Да, парни, руки-то как, не болят по утрам от талов? Нет, ну это хорошо!»
«Зарплату свою за апрель, как всегда матери отдам, а вашу долю, как обещал, вам двоим. Все плетни посчитали? А теперь давайте сходим на Урал. Надо прикинуть, скоро ли ледоход?»
Река была покрыта посиневшим снегом, но на отмелях вода уже вышла из под береговой кромки и затопила всю песчаную косу. Зимник темным шрамом пересекал слегка наискосок реку, но попасть на него со стороны поселка уже было невозможно. На крутом берегу, там и сям, виднелись группы взрослых и вездесущих мальчишек. Всем жителям прибрежных поселков издавна разрешалось, во время ледохода, бесплатно добывать плывущие с верховьев реки, сорванные с берегов деревья. Дружная семья на бударе могла за день заготовить дров на целый месяц. Русло же Урала, во многом за счет этого, очищалось от карш и топляков. Река в среднем течении оставалась судоходной. Вот народ и примерял свои возможности к предстоящему промыслу. Будара не только грела, но и кормила семью рыбой, что особенно чувствовалось весной, когда зимние припасы подходили к концу.
«Эдак выпадет ещё пару-тройку теплых дней в Оренбурге, так здесь весь лед и сломает. Пора будару конопатить да гудронить». Во дворе у баньки, в затишке на солнышке, вверх дном, на брусках лежала кормилица-лодка. Она давно уже просохла, но из-за плетней у нас до неё, как говорится, руки не доходили.
В последний день каникул, мы с отцом и братом, зачистили всю старую «смолу» на лодке и проконопатили пенькой все швы между досками. Осталось только покрепче разогреть куски черного гудрона, или вара по нашему, с мазутом и прокрасить мазилкой на длинном черенке, снаружи и внутри бока и днище лодки. На следующий день, когда мы пришли из школы, то увидели, что будара наша лежала на середине хозяйственного двора, поблескивая в лучах весеннего солнца черными, глянцевыми боками, готовая к встрече с Уралом.
Старые бугры на пустыре, за нашими плетнями и талами, покрылись первой зеленью, а потому до ледохода на реке оставались считанные дни. Мы с другом, решили, что каникулы прошли удачно, ведь встречать Урал мы будем с бударой, да и деньжат заработали.
Родная река
В юном возрасте (50-60-е годы) нас, мальчишек старинной казачьей станицы Январцевская, как магнитом тянуло на Урал. Особенно сильно «зов предков» просыпался в ледоход, в начале апреля. До посинения торчали мы у берегов, глядя на беспрерывно меняющуюся, чарующую картину с огромными льдинами, торопливо обгоняющими друг друга, с грохотом раскалывающимися при сталкивании. Некоторые из них на поворотах реки вдруг вздымались и как страшные оскаленные чудища, взрывая отлогие глинистые берега, выпрыгивали из воды порой на 3-4 метра от уреза водного потока.
Наиболее отчаянные из нас во-оружались железными «кошками» и «каргами» на длинных веревках, баграми, проволокой и топором. Все это снаряжение пускалось в ход прямо с берега, а порой, у кого есть – с будары, – чтобы вырвать из массы льдин и воды мчащуюся сухую, обветренную лесину – тополя, упавшего с берега реки где-то в верхнем течении. Если это удавалось, то добыча буксировалась с помощью веревки на чуть ниже лежащую отмель и фиксировалась проволокой к обрубку дерева, вбитого топором в прибрежный грунт. Порой из такого дерева дров семье хватало на 15-20 зимних дней.
(Продолжение следует)
Виктор Буянкин,
заслуженный работник Республики Казахстан,
кандидат сельскохозяйственных наук,
г. Волгоград, февраль 2015 г.
